Равновесие Нэша

      Люди любят блестящие вещи. Что местные, что приезжие — такая у них природа. Даже те, кто говорит, что не любят (лжецы), обязательно притормозят и зацепятся взглядом.       На этом и строилась — и стоит — Пенакония. Этим пользуется Семья, и Авантюрин прекрасно её понимает.       Пенакония давно стала то ли воплощенной мечтой, то ли показательно доброй сказкой — то ли чем-то посередине, неизменно полным светом витрин и софитов, невозможностью звуков и форм и искрящейся радостью. Счастье на площадях и набережных, и даже в сомнительных переулочках можно из воздуха просто ложкой вычерпывать.       Сон, буквально созданный для того, чтобы забывалось, что это — сон, и хотелось верить в реальность происходящего. Сам Авантюрин не позволил себе обмануться красочной оболочкой ни на миг, ведь он здесь по делу… Всё равно бы не смог, даже если бы захотел — всё же он почти всегда работает по схожим с этим миром лекалам.       Люди часто знают, что он опасен, но очень редко — чего именно стоит от него ожидать. Слабость Авгиев в том, что про них знает всё вся галактика, сила — в том, что манипулировать людьми ко взаимному удовольствию можно бесчисленными путями. Нужно только быть в меру милым, несильно повышать голос и грамотно полуврать о том, чего собеседнику хочется. Контролировать позу и мимику, ведь те, кто не доверяет ушам, очень часто едят глазами. И не позволить себе небрежности, ведь люди любят блестящие вещи…       Он совсем не нравится Безымянному в сером. Необычного в этом мало; страньше было бы, если бы он бежал навстречу как полоумный, раскрывая объятия. Это… можно было бы устроить, на самом деле; но почему-то приятнее бить его словами и интонациями наотмашь и предлагать: отвечай. Может быть, потому что на лице у него написано — обязательно ответит. А потом догонит и ответит ещё раз, и желательно на все вопросы, параллельно собирая возможные шишки и находя такие углы шахматной доски, которых изначально не было в партии. Всё что надо, так это вовремя появляться и исчезать — и креативнее капать ядом.       Он и сам не знает, что и почему на него рядом с Безымянным находит. Может быть, он просто из солидарности повторяет за Пенаконией и приоткрывает перед особенным гостем то, насколько же сказка страшная; может быть, яд просто слишком давно в нём копился, а тут — такая удача, — новосозданный человек, чистый будто снег на отрезанной от галактических дрязг планете, который ещё не научился как следует торговать информацией и идти по Пути своему, не оглядываясь и смеясь.       Может дело в том, что в путеводно-золотых глазах у него ни тени понимания что мира, где всё продаётся и покупается, что того, что из себя представляют Авгии, зато через край открытой и страстной честности… Хах, бессмыслица-то какая, точно нет.       Да даже если и так, его быстро научили, где хорошо, где плохо, а сам Авантюрин курс лекций докончил.       — Ну, вперёд, — он улыбается поощрительно, искушающе-лениво почти, — используй меня как хочешь. Так ты только покажешь мне свою ценность.       …он пока не знает, на что подписывается, и что в Келусе креативности и неожиданной смелости на порядок поболее, чем в ином Дураке.