Загляни в мои глаза

Ждать пришлось неделю. Панталоне не знает, что он должен чувствовать, когда именно его Царица пускает к Чайлду первым. Не Пульчинеллу, который тоже места себе не находил эти месяцы, не его подчинённых, среди которых есть те, кто правда за него волновались, не его семью, которой Чайлд, оказывается, за это время не отправил ни одного письма — хотя Панталоне понятия даже не имеет, знают ли они, что Чайлд уже в Снежной. Царица — несмотря на все — богиня любви. Говорят, когда-то давно — еще до того, как Панталоне присоединился к ней — она называла себя так. Сейчас она не смеет упоминать об этом — Панталоне, впрочем, это не особо интересно. Многое из того, что он знает о ней, ему разболтал Чайлд — он восхищался ей так, что было совсем неудивительно видеть, как быстро он стал любимцем своей госпожи, — Царица, например, ценит любовь, как бы сильно она ни пыталась стать холоднее к своим людям. Но, возможно, как раз в этом и причина, по которой она позволила именно ему навестить Чайлда первым — Царица не слепа. Царица наверняка их любовь видит — и ценит ее. Это похоже на благословение, думается какой-то усталой мыслью. Чайлд был бы рад. Да уж, благословение от его наставницы и богини получил, а от обычной человеческой матери — нет. Чем дальше, тем глупее становятся его мысли. Панталоне наконец толкает дверь в покои Чайлда — возмутительно пафосное слово для простой комнатки, в которой как будто живёт какой-нибудь солдат, только вчера приступивший к службе, а не Предвестник. Привычное раздражение успокаивает его — на какие-то несколько мгновений, но даже так становится легче. В покоях — в комнате — двое: кроме Чайлда, неподвижно застывшего в постели, тут, оказывается, еще и Царица. А Панталоне надеялся, что она уже ушла. Тц. — Не буди его, — Царица говорит на удивление тихо — обычно она звучит гораздо громче и холоднее, а сейчас — от ее безразличия почти ничего и не осталось. — Он проснется сам. Панталоне кивает — в горле сухо, и он не может сейчас ни слова выдавить, но желание наконец спросить, когда он видит Чайлда в постели, только растет. — Что с ним случилось? — он хрипит почти, несмелый шаг переходит в судорожный рывок — он наверняка выглядит нелепо, пытаясь не запутаться в своих длинных одеждах, когда садится на кровать, но сейчас это волнует его меньше всего. — Что ты знаешь о нем? Если бы Панталоне не был занят разглядыванием Чайлда, он бы наверняка уставился на Царицу не так, как простой смертный должен смотреть на свою богиню. Почти хочется ответить что-нибудь неприятное и едкое, что-нибудь вроде «вам то какое дело» или «а что о нем знаете вы сами», но он вовремя прикусывает язык. Буквально — во рту теперь привкус крови, и Панталоне невольно морщится. — Многое, — произносит он всё-таки, осторожно касаясь самыми кончиками пальцев бледных щек Чайлда — даже перчатки снял, — но меньше, чем хотелось бы. Сам не знает, зачем сейчас вдруг признается в том, в чем боялся признаться даже самому себе. — В детстве он, — Царица делает паузу, будто сомневается, стоит ли ей сейчас продолжать — Панталоне почти удивлен, — упал в Бездну. Ах, нет, теперь он не удивлен совсем — Чайлд так долго не хотел рассказывать ему об этом, так упорно хранил свой секрет, что Панталоне побоялся бы кому-нибудь его раскрывать — Чайлд, конечно, до жуткого верный, но даже его преданность исчезнет, если так с ним поступить. Неприятно думать, что вот Царице он рассказал об этом наверняка охотнее, чем ему — но даже она должна понимать, что ей не нужно вот так непонятно кому о его прошлом рассказывать. Чайлд же и от нее отвернуться может — а уж потерять в такое время такое оружие…как глупо. — Я в курсе, — он отвечает резче, чем должен был, но возле него Чайлд, которого он не видел несколько месяцев, и поэтому следить за своими словами немного…трудно. Его кожа такая холодная, что в груди ноет от каждого прикосновения к ней — как мертвый лежит, едва-едва дышит, ох, как же Панталоне скучал по его жарким рукам — а сейчас он вынужден хвататься за слабые ледяные ладони. Панталоне видит только его лицо и руки — все остальное скрыто одеялом, и он вот совсем не сомневается, что под одеялом найдет ещё и слой из бинтов. А под бинтами…ох, даже думать больно. — Я знаю. Он рассказывал. — Царица подходит ближе, заглядывает в лицо Чайлда и хмурится — думает будто, успеет ли сказать то, что она хочет, до его пробуждения, — в Фонтейне он столкнулся с китом. Панталоне молчит: то ли думает, на чем сосредоточиться сначала — Царица знает, что Чайлд рассказал ему об этом? Что ещё за кит, с кем он там уже успел… — то ли слишком занят Чайлдом. Наверное, все вместе. Он всё-таки тянет осторожно одеяло вниз, не отвечая — и вздрагивает сразу же, выдыхает сбито — это отвратительно. Чайлд не просто любит кулаками помахать — он живёт сражениями, болью и звоном оружия, это сама его суть, неотделимая от него часть, но даже после всего, что он умудрился как-то пережить… Столько битв, столько ран — на нем все заживало как на собаке (и Панталоне не сомневался, что это точно как-то связано с благословениями Царицы и Бездны — умудрился же мальчишка стать любимым ребенком у них). Да даже не в этом дело — ранить Чайлда было сложно. Панталоне знал это не по своему опыту, конечно — вот еще, с щенком этим драться, делать ему будто нечего, — но он, хм. Наблюдал. Чайлд, если оставался во Дворце, готов был целыми днями, целыми неделями забавы ради вызывать кого попало на дуэль — даже Капитано не смог ему однажды отказать, и Панталоне имел восхитительную возможность насладиться тем, как этот медведь не может за мальчишкой угнаться. В этом и было дело — Чайлд это больше скорость и ловкость, внезапные вспышки электро и резкие брызги гидро, чем сила — и хоть Капитано был силен просто до страшного, даже он не смог с ним справиться. Не смог его ранить — как и большинство тех, с кем Чайлд сражался. За ним не угнаться, до него оружием не дотянуться, магией в него не попасть — и от того было так жутко сейчас видеть раны на его теле. Панталоне знал, что почти все шрамы — уродливые и кривые, словно кто-то сожрать его пытался — ему оставила Бездна еще в детстве; а сейчас он смотрел на разводы электро, ядовитыми змеями свернувшиеся вокруг его рук и шеи, на почти черные синяки, на разбитые синие губы, на круги под глазами — и понимал. Дальше его ждёт что-то страшное — он уже видит, как бинт на плече розовеет от крови. Их должны были поменять до его прихода. Их наверняка меняли. Панталоне поджимает губы. В комнате холодно, дыхание Чайлда ледяное, его кожа не теплеет даже от прикосновений Панталоне, на ресницах собрался иней — беспокойство Царицы так очевидно. И так бесполезно — и где же ее божественная сила, думается злобно, когда ее клинок вот-вот рассыпется ледяной крошкой? А Царица будто чувствует, будто знает, о чем он там думает — но она лишь продолжает: — Чудовище, которое он встретил тогда в Бездне, — ах, да-да, Чайлд об этом что-то говорил — про тварь, с которой он столько лет мечтал сразиться, — оказалось в Фонтейне. Оно звало его к себе. …звало, ха — и что это должно значить? — Поэтому он сбежал из тюрьмы. Чайлд ответил на зов. Царица иногда говорит так — как-то странно, будто по какой-то старой-старой книге читает, так мрачно и почти торжественно, даже Панталоне со своими речами не звучит вот… так. — Так куда, — недовольно выдыхает он, наклоняясь к бледному лицу — веснушки застыли кривыми пятнами, словно кровь с его щек не до конца стерли, оставив серыми разводами на коже, — он сбежал? — Первозданное море, — коротко и резко — Царице стоит только замолкнуть на мгновение, чтобы Панталоне понял — она расскажет лишь самую малость, поэтому он не спрашивает ничего про это…море, — все это время он был там. Сражался с китом. Все это время, ха — Панталоне косится на нее: видно же, что это не все. Да, Чайлд считался пропавшим довольно…долго даже для него, но ведь он пропадал и на более долгое время, и все равно выглядел лучше, чем- — Один день в Тейвате равен месяцу в Бездне. Ну, это Панталоне знает, большое спасибо — он почти хочет огрызнуться и сказать что-нибудь недовольное и вместе с этим жалкое, но- — Море связано с Бездной. …но он вновь прикусывает язык. Разворачивается резко, отрывает от Чайлда взгляд, впивается глазами в Царицу — нет. Нет, нет-нет, не может быть — ох, если для них прошли месяцы, то сколько времени прошло для Чайлда? Страшно даже подумать — его жестокий разум, привычный к быстрому счету, против его воли хватается за цифры. Он не позволяет себе думать об этом дольше необходимого — и спешно отворачивается от Царицы. Море связано с Бездной. Скорее всего, там тоже есть свои…нюансы со временем. Может быть, один день там равен неделе, а не месяцу. Может быть, году. Может быть, десятилетию. Может быть- Царица кладет руку ему на плечо, и Панталоне едва не вздрагивает — холодно даже через ткань. — Не пытайся понять, как работает Бездна, — сурово обрывает его мысли, — это бесполезно. Тебе лучше сосредоточиться на важном. И они оба смотрят на Чайлда — и правда. Панталоне поджимает губы и дёргает плечом, стряхивая чужую руку. — Как он вернулся сюда? Он победил? Разобрался с этим чудовищем и вернулся с победой — и безумием? Царица внезапно коротко смеется. — Его наставница вовремя вмешалась, — и Панталоне едва сдерживается, чтобы не заскрипеть зубами, — она отправила его сюда. С китом тоже разобралась она, но без Чайлда ей пришлось бы возиться с ним дольше. Он хорошо справился. Да уж, архонтка крио — а столько тепла в голосе, что не верится даже. Панталоне устало хмыкает — он, если честно, даже слышать об этом всем больше не хочет. Ему, конечно, все ещё любопытно узнать о произошедшем побольше — как он угодил в тюрьму, что там за кит такой, как Чайлд продержался столько времени, куда потом делась Скирк, почему она не осталась со своим учеником, и ещё много, очень-очень много вопросов, но — Панталоне устал. Все это он может потом узнать от Чайлда — или прочитать в отчетах. Панталоне хочет просто сжаться на кровати возле Чайлда и слушать в тишине, как бьётся его сердце. Он так сильно по нему скучал — руки дрожат снова. Царица делает шаг назад — к дверям. Она наконец уходит. — Позаботься о нем. О, он позаботится, обязательно позаботится — так, чтобы Чайлд ещё долго не смел покинуть Снежную. Царица прикрывает за собой дверь, и Панталоне позволяет слабости сковать тело — горбится, наклоняясь к лицу Чайлда, поджимает губы, расслабляя хватку на его руках. Ох, и он снова должен ждать.