Загляни в мои глаза

Чайлд возвращается ночью. Обычно он возвращается тихо — проскальзывает к нему в кабинет, коротко целует, и уходит отчитываться перед Царицей — всегда верное своей госпоже оружие, чего еще от него ожидать. Обычно он возвращается в полном порядке: что довольно удивительно для человека — если его так можно назвать — который после себя оставляет лишь хаос. Обычно он возвращается, и Панталоне замечает лишь пару новых царапин, которые уже к следующему утру исчезнут, сбитые костяшки и мозоли на пальцах — Чайлду не нужно много силы, чтобы разрушить всех и всё на своем пути. Но это происходит обычно — сегодня все иначе. Сегодня Чайлд возвращается громко — с грохотом и чьими-то криками, с треском льда, звоном бьющим по ушам — сегодня Чайлд возвращается к Царице. Оружие, верное госпоже даже в своем безумии — Панталоне слышит рычание и скрип когтей, дикий вой и клацанье зубов — и чувствует, как у него дрожат пальцы. Там, в Фонтейне, что-то случилось — что-то страшное, что-то темное и едва ли ему известное — и от Чайлда, раненого и обезумевшего, с разорванной плотью и сколотой броней, не осталось ни капли человеческого. Беспощадное оружие, вдруг потерявшее цель и нападающее теперь на всех, кто оказался перед ним — вот, чем он теперь стал. Панталоне слышит — весь Дворец слышит — как Чайлд разносит зал Царицы, но кажется только он знает, что происходит — Чайлд не пытается напасть на нее. Чайлд пришел — вернулся — к ней, в ее холодные руки, ища благословения и утешения, треснувший клинок, умоляющий либо разрушить его до конца, либо исцелить и дать новую цель; смерть либо своя, либо чужая, никакой пощады ни себе, ни другим — лишь бы не ржаветь бесполезным сломанным оружием в самом углу ее сокровищницы. И повезло же Чайлду оказаться любимцем своей госпожи — когда на Дворец вдруг обрушивается страшная теперь тишина, Панталоне понимает. Царица свой клинок бережет — и она не позволит ему так просто пропасть. Во Дворце тихо и холодно, холоднее обычного — так всегда бывает, когда Царица раскрывает для кого-то из них свои ледяные объятия — Панталоне прячется в тени, сверлит глазами крепкие двери, за которыми только что замолк Чайлд. Он едва ли разглядел его во вспышках электро — и даже так смог заметить то, чего быть не должно. Панталоне никогда такого не видел. Никто такого не видел — Чайлд безумен в той же степени, в какой он силен, но ни одно его сражение не заканчивалось вот так — страшной трещиной на стали клинка их Царицы. Они, вообще-то, все безумны — безумна их Царица, безумны он и его коллеги Предвестники, безумна каждая дева и застрельщик, безумны агенты и безумны даже дети в приюте. Чайлд безумен тоже — вот только безумие его страшнее всего, что Панталоне только видел. Он-то скрывается за неприятными улыбками, которыми так просто отпугнуть кого угодно, а Чайлд своего безумия скрыть вовсе не пытается, но оно прячется как будто само — за яркими веснушками и тёплыми улыбками, и заметить его можно только по глазам. По синим, темным, пустым глазам — Панталоне вдруг думает, что вряд ли скоро сможет посмотреть в них. Будь проклят Фонтейн, будь проклят его отпуск, будь проклят тот момент, когда Панталоне решил его отпустить — он выдыхает тихо сквозь зубы. Чайлд не зашёл — очевидно — к нему, прежде чем ворваться к Царице — и теперь Панталоне не знает, что и думать. Возможно, Чайлд остатками разума понимал, что Панталоне с ним не справится, и не хотел случайно его… Или, возможно, как раз-таки наоборот — Чайлд совершенно потерял рассудок, и его вела лишь слепая вера и преданность их Царице — это уже неважно. Панталоне старается думать об этом с привычно холодной расчётливостью — Чайлд, по крайней мере, разнес не его кабинет, верно? Не ему с этим разбираться, не ему платить из своего кармана, не… От этих мыслей становится только противнее. Он всё-таки думает о Чайлде — о льде, наверняка уже покрывшем его кожу, о холодных белых руках Царицы, касающихся его рыжих волос, слипшихся от крови, о страшных ранах, с которыми едва ли можно было стоять, но с которыми Чайлд умудрился добраться сюда и разворотить половину Дворца. О нем позаботятся — даже Панталоне доверяет Царице достаточно, чтобы оставить на нее своего неугомонного, — но он хочет быть рядом. Хочет знать, что всё-таки случилось. Хочет сам держать Чайлда в своих руках. Сейчас его не пустят. Сейчас Панталоне разворачивается на каблуках и сбегает в свои покои. Ждал несколько месяцев, придется подождать еще одну ночь.