Действующие лица:
Чжуаньсюй — наследник небесного престола, владыка Северного предела, правнук Хуан-ди, сын Ханьлю. Хуан-ди — небесный император. Ханьлю — внук Хуан-ди. Чию — правнук Янь-ди, друг Ханьлю. Чанъи — сын Хуан-ди, отец Ханьлю. Сянван — один из командующих армии Хуан-ди. Чигоу — тайвэй, военный советник Хуан-ди. Чжи — сыту, советник Хуан-ди. Юйцян — бывший владыка Северного предела, дух воды, дядя Чжуаньсюя. Цзюфэн и Цянлян — братья Юйцяна. Фэн-хоу — один из министров Хуан-ди. Жушоу (Гай) — правнук Хуан-ди. Чун (Гоуман) — брат Гая, троюродный брат Чжуаньсюя. Шаньшэнь — воспитанница Фуси, жена Чуна. Гаосинь — брат Чжуаньсюя, секретарь и помощник Хуан-ди. Шэньфэнь-ши — девушка из страны Чжунбэй. Ди-цзюнь — владыка Западного предела. Баоцзян — дух гор Куньлунь, подчинённый Жушоу. Хэ-бо — дух рек. Фэн-бо — дух ветра. Инлун — дракон, умеющий вызывать дождь, подчинённый Хуан-ди.***
Прибывший ко двору небесного императора Чжуаньсюй был принят сразу и очень милостиво. Чжуаньсюй всё ещё не мог понять, что стоит за ласковым тоном и добрыми словами Хуан-ди. Мог ли это быть страх? Или гнев? В любовь и доверие Чжуаньсюй ни за что не поверил бы после взгляда, пронзившего его насквозь в их первую встречу. Хуан-ди расспрашивал Чжуаньсюя, знал ли он о намерениях отца, и Чжуаньсюй честно отвечал, что никогда они с отцом об этом не говорили. Да и какой смысл был отцу обсуждать мятеж с маленьким ребёнком? И после — с ребёнком, ставшим наследником престола? — Но, может быть, ты хотел бы приблизить час своего восшествия на престол? — неожиданно спросил Хуан-ди, мягко улыбнувшись. — Под чистой одеждой — чистое сердце, — не задумываясь, ответил Чжуаньсюй. — Мне было хорошо на Острове птиц, и я мог бы провести там вечность. — Ты несколько преувеличиваешь, цзэнсунь, не правда ли? — отозвался Хуан-ди нежно. — Совсем немного, — серьёзно сказал Чжуаньсюй. — Может быть, не вечность, но пару тысяч лет. — Хорошо, хорошо, — кивнул Хуан-ди. — Очень жаль, что тебе пришлось покинуть это чудесное место из-за ошибки твоего отца. Отправляйся на север и наведи там порядок. Назначаю тебя Чёрным владыкой — господином Северного предела. Чигоу даст воинов, а в советники возьми Фэн-хоу: он хоть и старенький, но очень умный. — Пребывание в Северном пределе не повредит его здоровью? — холодно поинтересовался Чжуаньсюй. Он-то считал, что ему никакие советники не нужны: разве не он лучше всех знал своего отца и тем более Северный предел? — Нет, не повредит: он крепкий, — уверил его Хуан-ди. — Итак, когда отправишься? — Как прикажете, ваше величество. Так, он пустился в путь в середине седьмого месяца, в начале сезона прекращения жары — хорошее время для похода, но не для похода на север. Чжуаньсюя, впрочем, это не смущало: сам он мороза не боялся и постарался выбрать в своё войско стойких северян. Когда на осеннее равноденствие они достигли Северного предела, по ночам случались заморозки, травы покрывались инеем, и холодная земля гудела под копытами лошадей и быков, запряжённых в повозки. Разведчики доносили, что враг не предпринимает никаких действий: всё тихо. Это было тревожно. В редких селениях на пути оставались только старики, женщины и дети. Они сидели около своих полуземлянок и чумов, жгли костры, жевали рыбу, мясо и коренья, с ужасом наблюдая за продвижением великолепной армии Чжуаньсюя. Многие из них лошадей видели во второй раз. А в первый — когда Ханьлю набирал своё войско… Так они добрались до самой столицы. Столица была пуста, ворота распахнуты — точно отец бежал из проклятого дома, не собираясь больше никогда возвращаться. Велев всё тщательно разведать и проверить, чтобы не попасть в ловушку, и убедившись, что им ничто не угрожает, Чжуаньсюй ввёл свои отряды в город. Жители сидели по домам, не смея высовываться: никто не знал, как покарает их небесный император за измену. Хотя были ли они в ней виновны? Кто станет разбираться? Чжуаньсюй приказал никого не трогать и назначил чиновников для расследования преступлений Ханьлю. Фэн-хоу присматривал за ними и составлял доклад его величеству небесному императору, исходя из предоставленных чиновниками фактов. Чжуаньсюй также поспешил выпустить из ледяных пещер моря Бэймин заключённых там генералов. Юйцян рвал и метал, желая уничтожить всё и всех в Северном пределе, но Чжуаньсюй пригрозил дяде, что снова запрёт его в тюрьму, если тот продолжит буянить: истреблять своих подданных Чжуаньсюй не считал разумным. Наведя порядок в столице и наладив поставку зерна из ближайших областей Восточного предела, Чжуаньсюй оставил Бэйцзин на попечение Фэн-хоу и, взяв небольшой отряд, в компании Юйцяна в конце сезона малых снегов отправился инспектировать Северный предел. Он хотел проверить, насколько далеко отец зашёл в своих приготовлениях, оставил ли хоть немного людей и прочих странных обитателей севера, можно ли набрать хоть небольшое войско: война ведь не за горами. Первым делом они направились к самому морю Бэймин, где на скале Бэйцзитяньгуй — Небесный столб Северного предела — жили братья Юйцяна: девятиглавый феникс Цзюфэн и Цянлян. Братья не подчинились Ханьлю, он же, видимо, решил не тратить на них время и силы, так что теперь они готовы были присоединиться к северному войску со своими слугами и домочадцами. Чжуаньсюй направил их отряды в столицу готовиться к походу. Затем он обошёл побережье моря Бэймин, но пополнить ряды своих войск ему почти не удалось: отец собрал всех, кто мог держать в руках оружие. Разве что буйные жители страны Динлин — богатыри с человеческими туловищами и лошадиными ногами — не покорились ему, любя лишь с дикими криками носиться по степям, хлеща себя ногайками по плюснам. Чжуаньсюю же хватило силы обуздать их, и отряд этих странных существ отправился в столицу под началом Юйцяна, главенство и силу которого, после Чжуаньсюя, признали шальные воины степи. Дальше путь Чжуаньсюя и его небольшого отряда лежал в страну Чжунбэй. Там Чжуаньсюй не надеялся набрать войско, но родник Шэньфэнь — источник Божественной влаги — должен был очень им пригодиться, ведь, судя по записям из «Книги гор и морей», обитатели страны Чжунбэй питались лишь чудесной водой из этого ручья. Телеги с кувшинами и бочками, запряжённые волами, замедляли их продвижение вдоль моря Бэймин на северо-запад, но хуже были ждавшие их впереди горы, и Чжуаньсюй лишь надеялся, что удастся пересечь их: он никогда прежде не бывал так далеко от Северной столицы. Горная гряда тянулась от моря Бэймин на запад, и терялась в вязкой сероватой дымке. Узкая тропа, вряд ли протоптанная людьми, тянулась вверх по склону и исчезала среди камней, занесённых снегом. Чжуаньсюй приказал распрячь волов и часть кувшинов привязать к их спинам, оставшиеся сосуды его воины должны были тащить на своём горбу. Отряд двинулся в гору и к вечеру достиг вершины. Здесь их накрыла метель, и они спешно устроились на ночь. Наутро небо очистилось, снег сверкал, устилая путь. И едва они перевалили через хребет, им открылась удивительная картина: у подножья горы раскинулась цветущая долина, круглая, как жернов. Её пересекало множество ручьёв и водных потоков, вытекавших из горы Хулиншань, расположенной ровно посередине долины. Ручьи извивались и петляли, образуя кое-где небольшие лазурные заводи, к ним склонялись деревья, вокруг колыхались кусты и мягкие травы, и солнце смотрелось в зеркальную гладь. На горизонте, куда ни глянь, таяли в прозрачно-голубом тумане невысокие сопки, служащие границей этого дивного государства. Чжуаньсюй с войском спустились ниже и увидели людей, праздно бродивших по долине, купавшихся в светлых заводях или просто валявшихся в траве. Путники сошли в долину. Они устали, замёрзли, проголодались, хотели пить… Среди местных жителей, одетых лишь собственными волосами, пришельцы выглядели нелепо в плащах и шубах, особенно потому, что в долине было на самом деле тепло. Чжуаньсюй позволил своим людям подойти к источнику, однако, выпив совсем немного, они упали замертво. Чжуаньсюй не подозревал о таком странном свойстве воды и, подойдя к девушке, сидевшей у ручья под ивой, с прозрачной улыбкой наблюдая за чужеземцами, строго спросил: — Что с ними? Она молча зачерпнула воды перламутровой ракушкой и поднесла ему. Чжуаньсюй вопросительно глянул на неё. Девушка вложила ракушку ему в руки, зачерпнув воды пригоршней, выпила, кивком головы предлагая Чжуаньсюю сделать то же. Он выпил, почувствовав сразу, что утолил жажду и насытился. — Видишь? — переспросила девушка. — Больше не надо. Выпьешь больше, опьянеешь. Ещё больше — будешь спать три дня. Она хотела отвернуться, но Чжуаньсюй удержал её. Лицо девушки, круглое, нежное, с мягкими чертами, её прозрачные ореховые глаза и светлая рассеянная улыбка напоминали Чжуаньсюю… неважно, кого они напоминали. — Как тебя зовут? — спросил Чжуаньсюй. — У нас не принято давать имена, — отозвалась она равнодушно. — Нам они не нужны, как цветам, деревьям, животным. Только глупцы дают всему имена, отбирая свободу. — Как же к тебе обращаться? — поинтересовался Чжуаньсюй. Она удивлённо подняла брови и, подумав немного, проговорила: — Если хочешь, можешь звать меня Шэньфэнь-ши — рождённая Божественной влагой. — Шэньфэнь-ши, — сказал Чжуаньсюй. — Когда я вернусь с войны, станешь моей женой. — Я не хочу становиться твоей женой, — ответила девушка. — Это лишит меня свободы. — Свободы пить воду и бродить по траве? — рассмеялся Чжуаньсюй. — Это свобода лягушки на дне колодца. Я покажу тебе другие страны, других людей, другие способы существования. Истинную свободу никто не может отнять. Я вернусь и заберу тебя. — Я спрячусь, — она снова попыталась уйти, но Чжуаньсюй не позволил, крепче сжав запястье. — Я поставлю на тебе метку, и отыщу тебя, — он усмехнулся и, взяв девушку за подбородок, поцеловал в губы. Отстранившись, он коротко бросил: — Ты будешь меня ждать. Когда вернусь, станешь моей женой. — Хорошо, — согласилась она просто. — Как хочешь. По правде сказать, Чжуаньсюй сам не знал, зачем она ему. Она была похожа… поэтому он хотел видеть иногда это лицо. Просто иногда видеть. Хотя на самом деле, и в глубине души он это прекрасно осознавал, дело было вовсе не в лице. Оно вообще могло быть каким угодно другим, но за неимением лучшего, годилось и только лицо. К началу года Чжуаньсюй вернулся в Северную столицу и отправил к Хуан-ди Фэн-хоу с известиями о делах на севере. Он занялся хозяйством, уверенный, что скоро начнётся война.***
Тем временем силы Чию и Ханьлю, Хэ-бо, Чанъи, несколько отрядов Ди-цзюня продвигались по Поднебесной к равнине Чжолу навстречу друг другу, чтобы вызвать Хуан-ди на великую битву. Небольшое войско Ди-цзюна вышло с запада на помощь войскам мятежников, однако, едва лазутчики донесли ему, что Чию покинул Южный предел и что Ханьлю не оставил в Северном пределе никаких войск, он собрался в поход на юг. Он давно смотрел в ту сторону, но ему не по зубам был Янь-ди, которого, несмотря на прежние раздоры, поддерживал Хуан-ди. Теперь же всё переменилось, и для Ди-цзюня забрезжила возможность присоединить Южный предел к своему Западному. Он отлично всё продумал, уверенный, что в случае победы над Хуан-ди Чию и Ханьлю будут ослаблены и не смогут ничего ему противопоставить. В случае же их поражения беспокоиться и вовсе не о чем. Как он и предполагал, по землям Южного предела его войска прошли совершенно свободно, столица также была оставлена почти без охраны, и после недолгого штурма Ди-цзюнь взял Наньцзин. Тут произошло нечто странное: на его войско опустился такой густой туман, точно улицы залили молоком, и в этом тумане раздавались голоса — манящие, пугающие, знакомые и непохожие ни на что. Воины Ди-цзюня разбрелись в тумане и были перебиты по одному, лишь самому Ди-цзюню с небольшим отрядом чудом удалось выбраться из ловушки. Ди-цзюнь бежал к Западному пределу. Едва войска мятежников выступили в поход, Хуан-ди стал регулярно получать вести об их продвижении. Говорят, сначала он попробовал вступить в переговоры, однако, как сказано в книге «Изображения драконов, рыб и рек»: «Хуан-ди не мог удержать Чию путём гуманности и справедливости» — всё зашло уже слишком далеко. Итак, Хуан-ди необходимо было не дать войскам противника объединиться, но он сам не располагал в то время достаточными силами, чтобы осуществить это. Однако, узнав, что Ди-цзюнь покинул Западную столицу, Хуан-ди, посоветовавшись с тайвэем Чигоу и сыту Чжи, решил отправить на запад Жушоу, повысив его до звания чжунъу цзянцзюнь — командующего верного и воинственного. В качестве помощника он отрядил с ним Сянвана — легкомысленного, но талантливого и удачливого военного. Жушоу вызвали к императору. Войдя, он привычно переглянулся с Гаосинем, получив ответ на немой вопрос, и опустился на колени. — Указ императора! — воскликнул Гаосинь и, выйдя вперёд, зачитал грамоту. Жушоу поклонился до земли и, не вставая с колен, принял свиток. — Вставай, вставай, цзэнсунь, — мягко сказал Хуан-ди. — Сейчас оправляйся к Чигоу: он всё тебе подробно объяснит. Выступай как можно скорее. Думаю, ты понимаешь. Гао-эр, пойди, проводи брата. Гаосинь поклонился и вслед за Жушоу вышел из зала. Они незаметно взялись за руки под опущенными рукавами, потом разжали пальцы, и Гаосинь сказал: — Меня злит его отношение к нам. Кажется, он издевается. — Не понимаю, почему ты так думаешь, — возразил Жушоу. — Потому что будь на твоём месте кто-то другой, он не отправил бы меня сопровождающим: разве ты сам Чигоу не найдёшь? — Зато мы можем побыть вместе. В последнее время это так редко удаётся, — улыбнулся Жушоу. — Теперь и мне предстоит нестись на восток, идти на запад с этой подготовкой к походу. Уж на Сянвана-то полагаться точно не стоит. Буду сам — семь рук, восемь ног… Ты придёшь сегодня? Или лучше мне к тебе заглянуть? — Да, заходи, поужинаем вместе, — кивнул Гаосинь. Поморщившись, он добавил: — Всё равно, терпеть не могу это особое отношение: пойди, проводи… — Но если бы он так не сказал, я бы не смог тебя сейчас поцеловать, — Жушоу увлёк Гаосиня в кусты. Когда они оторвались друг от друга, Гаосинь хмыкнул: — Я понял: он это делает, чтобы тебя подкупить. — А ты неподкупный, — усмехнулся Жушоу, целуя его в нос. Гаосинь фыркнул и, вздохнув, заметил: — Надо идти. Побеседовав с Чигоу, они направились в казармы устраивать смотр выделенным войскам. Там Гаосиня и нашёл посланный от Хуан-ди слуга: шан-ди торопил его вернуться. Гаосинь и Жушоу переглянулись напоследок, и каждый занялся исполнением своих обязанностей. Через три дня Жушоу и Сянван выступили в поход к Западной столице. Накануне Жушоу зашёл к Гаосиню проститься. Они молча пили померанцевое вино, присланное Жушоу с Острова птиц, есть не хотелось. — Когда теперь увидимся… — вздохнул Гаосинь, глянув в окно на красные сливы в снегу. — Может, и не увидимся больше, — мрачно отозвался Жушоу, рассматривая его профиль, тающий в лунном свете, в зыбком снежном мерцании. — Не говори так! — оборвал его Гаосинь, обернувшись. — Откуда вообще такие мысли? — Всё-таки война, — пожал плечом Жушоу. — Война, — согласился Гаосинь. — Но я не узнаю тебя: ты всегда настроен на победу, а сегодня… Что с тобой, Гай? — Не хочу расставаться с тобой. Поэтому, — коротко бросил Жушоу, допивая вино прямо из кувшина. — Зато тебя повысили в должности, — заметил Гаосинь. — Плевать. А тебя почему не повысили? — Какой бы ни была моя должность, обязанности не изменятся. А что касается ранга, — Гаосинь улыбнулся. — При моём шестом никто не смеет мне слово поперёк сказать, зная, кто мой покровитель. За спиной говорят всякое, но какая разница, верно? Я ведь любимый правнук Хуан-ди. И пусть на самом деле никто не знает, правнук ли я ему и кто вообще мой… Жушоу наклонился к нему через стол и поцеловал в губы. — Не забивай себе голову. Иди лучше сюда… Уходя на рассвете, Жушоу стиснул в объятиях Гаосиня, растрёпанного, сонного, вскочившего его проводить, едва накинув нижнее ханьфу, стоящего теперь босиком на холодном полу. — Мы скоро встретимся, вот увидишь, — Жушоу поцеловал его в лоб. — Береги себя, — попросил Гаосинь. — Ради меня.***
Итак, Жушоу отправился к Западному пределу, по пути почти не сталкиваясь с сопротивлением. Только небольшой отряд вышел им навстречу из столицы, но был разбит, и остатки его скрылись за стенами города. Впрочем, осада не продлилась долго: среди подчинённых Ди-цзюня были сторонники Хуан-ди, которые ночью открыли ворота войску Жушоу. И когда Ди-цзюнь, потерпевший поражение на юге, подошёл к Западной столице, его поймали воины Хуан-ди и доставили небесному императору. Для начала Ди-цзюня и всех бывших с ним заключили в Пагоду вечного сияния, позже, по приказу Хуан-ди, Гаосинь беседовал с ним, после чего пленников поселили в одном из дворцов Небесной столицы, однако покидать дворец запретили. Пока Жушоу и присланный ему на помощь Шаохао наводили порядок в Западном пределе, Сянван должен был догнать западное войско, посланное на помощь мятежникам, и, внезапно напав, разбить его. То ли из-за невероятной удачливости Сянвана, то ли потому, что генералы Ди-цзюня не спешили встретиться с союзниками, быстроногой гвардии Сянвана действительно удалось настичь и разогнать противника. Однако, встретившись с духами реки Жошуй, посланные в погоню воины в ужасе отступили. Ничего подобного прежде никто из них не видел: чёрная, как ночь, живая лавина неотвратимо двигалась по холмам и равнинам, оставляя за собой голую землю. А впереди на белой колеснице ехал луноликий юноша. Услышав топот копыт позади, он обернулся, и Сянван узнал в нём Чанъи. Тот будто бы совсем не изменился, при этом изменившись очень сильно. Он точно стал другим человеком с тем же лицом — чистым и светлым, не тронутым ни временем, ни заботами. Заметив Сянвана, Чанъи слегка нахмурил брови, будто пытаясь вспомнить, где они встречались прежде, и наконец проговорил: — А, Сянван, это ты. Хорошо, — Чанъи кивнул и отвернулся, оставив Сянвана гадать, что имелось в виду. Хорошо, что они теперь на разных сторонах и у Чанъи появится возможность отомстить ему за то, что по небрежности разрушил дело его жизни? Или просто хорошо, что Чанъи всё же узнал старого знакомого, что память его не подводит, несмотря на долгие-долгие годы пребывания в Жошуй? Навстречу южным войскам было послано войско Восточного предела, состоящее из духов-змей и духов-птиц. Командовал этим войском не кто иной, как гуйдэ цзянцзюнь Гоуман — то есть Чун, произведённый в чин командующего, приобщившегося к добродетели. Прощаясь с Шаньшэнь, которая оставалась на Острове птиц одна, Чун со вздохом сказал: — Не хочу оставлять тебя. Даже не знаю, как буду теперь без тебя жить… — Глупая война, — согласилась Шаньшэнь, утыкаясь ему в плечо. — Духам дерева совсем это не подходит, — с горечью отозвался Чун, лаская её волосы. — Мы должны создавать жизнь, а придётся нести смерть. — Лучше бы я пошла вместо тебя, — мрачно заявила Шаньшэнь. — Ничуть не лучше. Женщинам война совсем не нужна. Разве что ухаживать за ранеными. — Давай пойду с тобой ухаживать за ранеными, — она посмотрела на мужа с надеждой. — А кто присмотрит за птицами? — спросил он, целуя её глаза. — И потом я не хочу, чтобы ты видела страдания и смерть. — А я не хочу, чтобы ты был там один, — заупрямилась она. — Я буду писать тебе письма, а ты мне отвечай. Тогда я не буду чувствовать себя одиноким, — он погладил её по щеке. — Хорошо? — Мгм, — она ткнулась лбом ему под мышку, крепко уцепившись за одежду. Они посидели так ещё немного, пока в дверь не постучался слуга, сообщивший, что командующий Инь Дяо ищет господина. Чун осторожно оторвал от себя жену — на одежде остались мокрые пятна. Чун, обнимая её на прощанье, подумал, что впервые видит, как она плачет…***
Передовым отрядам восточного войска удалось нагнать арьергард Чию и вступить с ним в бой. Однако застичь врасплох противника не удалось, и Чун велел отступать. Инь Дяо, командующий духами-птицами, был весьма недоволен и даже сгоряча упрекнул своего воспитанника в трусости. Чун лишь, вздохнув, покачал головой: он не боялся за себя, просто не мог видеть, как страдают и гибнут другие. Он не считал, что гибель небольшой части арьергарда имела такое уж большое значение. Разве не лучше было сохранить как можно больше жизней? Преградить путь войску Ханьлю пытались отряды Центра, под командованием Чигоу, получившего наивысший ранг — юньхуэй цзянцзюнь — командующего под облачными знамёнами. Однако Ханьлю удавалось уходить от прямых столкновений и неизменно продвигаться на юго-восток к равнине Чжолу. На подступах к Чжолу Чжуаньсюй наконец присоединился к войску Хуан-ди. Вскоре с востока подошли отряды Чуна. Все с нетерпением ждали Жушоу, ведь к Ханьлю тоже прибыло подкрепление. Шаохао не нравилось в Западном пределе: всё ему было непривычно, везде неуютно. Западная столица казалась Шаохао слишком пыльной, пустой, блёклой. Он перебрался во дворец на горе Чанлю, откуда можно было наблюдать за закатом солнца: это зрелище единственное утешало и примиряло его с жизнью на Западе. Однако покоя и умиротворения Шаохао уже не испытывал. Он переживал за Чжуаньсюя, беспокоился о Чуне. Разве что за Жушоу он мог быть спокоен, зная, что в лагере шан-ди сына ждёт верный друг, спокойный и разумный, который всегда сможет о нём позаботиться.***
Сам Хуан-ди с войсками Центра под командованием тайвэя Чигоу направился к долине Чжолу, куда, по сведениям разведчиков, шла армия мятежников. Столицу он оставил под присмотром своего помощника тунчжилана Хоу-ту — духа земли. …Жушоу прибыл в военный лагерь на закате и сразу явился к Хуан-ди. Едва войдя, он встретился глазами с Гаосинем и прочитал в его взгляде ту же тоску и жажду, какие чувствовал сам. Отвернулся, посчитал шаги до престола, опустился на колени. — Помощник Белого владыки, Белый тигр, Жушоу, прибыл в распоряжение императора. — Славно-славно, Жу-эр, — улыбнулся Хуан-ди. — Поднимайся. Как там твой батюшка поживает? Справляется? — Да, ваше величество: в Западном пределе порядок. — Без тебя, наверное, у него всё пойдёт вкривь и вкось, — Хуан-ди усмехнулся. Жушоу хотел было возразить, но Хуан-ди махнул ему рукой: — Ступай, устраивайся. На завтра назначили военный совет: ты уж не опаздывай. Когда там совет у нас, Гао-эр? — В конце часа тигра, ваше величество, — с готовностью отозвался Гаосинь. — Хорошо. Слышал? Ну, ступай. Гао-эр, проводи брата, покажи ему, что у нас тут и как. Вы ведь, должно быть, соскучились друг по другу? Поболтать хотите по-дружески? Ведь если уж один день что три осени… — сказал он ласково, и Жушоу, чувствуя, что краснеет, низко склонил голову. Гаосинь тоже поклонился Хуан-ди и нарочито медленно спустился к Жушоу. — Идём, брат, — сказал он подчёркнуто спокойно. А Жушоу не в силах произнести ни слова только кивнул ему и поспешно вышел из шатра. Гаосинь повёл его туда, где отвели место для лагеря Жушоу, по пути рассказывая о ходе военных действий, и за ними следовали генералы Западной армии. Два брата шли рядом, избегая смотреть друг на друга, внимательно друг друга выслушивая, задавая вопросы, вставляя замечания, дельные и по существу. Жушоу, время от времени поддаваясь искушению и бегло взглядывая на Гаосиня, умывался кипятком, видя тонкий профиль, густые ресницы, нежную щёку, розовую мочку уха… Жушоу отдавал распоряжения по подготовке лагеря; генералы, адъютанты уходили и приходили с приказами и донесениями, а Жушоу хотелось придумать для них какое-нибудь такое дело, чтобы они все ушли и больше не возвращались. Наконец они разошлись все. — А-Синь, — тихо позвал Жушоу. — Жушоу-гэ, — улыбнулся в ответ Гаосинь и наконец посмотрел на него. Больше не нужно было ничего говорить, и какое-то время они просто молча смотрели друг на друга. Потом Гаосинь кашлянул и сказал: — Мне надо возвращаться. — Мы ведь ещё встретимся сегодня? — Я живу с его величеством. Если получится, то приду к тебе. — Пожалуйста! — И я хочу этого больше всего на свете. — А-Синь… — М? — Ничего. Очень соскучился. Они постояли так ещё. Наконец Гаосинь с трудом проговорил: — Мне надо идти. — Приходи, пожалуйста. — Обещаю, — кивнул Гаосинь, хотя, на самом деле, он не имел права ничего обещать. Его глупая жизнь ему не принадлежала. Он развернулся, глянул на Жушоу через плечо и скрылся среди шатров, затерялся среди людей. Жушоу всё смотрел ему вслед. Из оцепенения его вывел подошедший с докладом адъютант. До самой темноты Жушоу отдавал распоряжения и приказы, затем отправился отчитываться перед главнокомандующим Чигоу, и, освободившись совсем поздно, наконец вернулся к себе. Ужин остыл, но Жушоу ничего не заметил, думая совершенно о другом. Гаосинь после ужина читал отчёты и доклады, накопившиеся за полдня, раскладывая их по срочности и важности. Потом Хуан-ди позвал его размять себе спину и, ложась в постель, спросил: — Что же ты не ложишься, Гао-эр? Уже поздно: тебе надо отдохнуть. Дела подождут. — Я хотел ещё раз повидаться с Жушоу, проверить, как они устроились. Не нужна ли помощь, — небрежно ответил Гаосинь. — Конечно-конечно, — поспешно согласился Хуан-ди. — Сходи, навести его. Только смотри, до света не засиживайся: мало ли какие небылицы распустят сплетники. Нам ведь не нужны пустые пересуды? — сказал он вкрадчиво. — Хорошо, ваше величество, как прикажете, — сухо ответил Гаосинь. — Ты злишься, Гао-эр, — усмехнулся Хуан-ди. — Просил же тебя в таких случаях не упоминать мой титул. Я ведь тебе по-семейному советую, как своему дитяти. — Хорошо, цзэнцзуфу, — Гаосинь посмотрел на прадеда ласково и сладко улыбнулся. — Ну, ступай, ступай, — шутливо отозвался Хуан-ди. — Не терпится, верно? Гаосинь поклонился и неторопливо вышел из шатра, продолжая улыбаться, а в его лучезарной улыбке смертоносно поблёскивал ледяной нож, спрятанный до поры до времени. Гаосинь не спеша шёл через ночной лагерь, то и дело встречая часовых, степенно расспрашивая об обстановке, и тяжёлая неприязнь к Хуан-ди медленно опускалась на дно души, позволяя наконец подумать о ждущем его Жушоу и ощутить их общую на двоих тоску и жажду. Жушоу встретил его у самого входа в шатёр, одетый лишь в нижнее ханфу, с распущенными волосами. Не говоря ни слова, Жушоу стал целовать его и раздевать, и Гаосинь сразу сдался, не пытаясь возражать. А дальше только жар, и тьма, и неутолимый жгучий голод. Наконец их хищная тоска насытилась и отступила, и они лежали рядом, наслаждаясь теплом и близостью друг друга; и Жушоу спросил, убирая Гаосиню за ухо выбившуюся прядь: — Ты ведь хотел мне что-то рассказать? Что-то тебя тревожит? — Не помню, — лениво отозвался Гаосинь. — Не важно. — Это про Хуан-ди? — Он не только прекрасно всё знает о нас, он даже не хочет соблюдать видимость приличий. Впрочем, его ядовитый язык мне прекрасно знаком. Ненавижу его. — Почему не сбежишь? — Как? Куда? Всё, что я имею, дал мне он. Меня самого создал он — своё гадкое отражение, мерзкую копию. Мы обо всём судим до отвращения одинаково, одновременно делаем одни и те же выводы, те же предсказания… Не понимаю, кем надо быть, чтобы держать при себе своего двойника. Меня тошнит от этого. Ненавижу его. Ненавижу себя. Во мне нет ничего моего… — Есть! — горячо возразил Жушоу. — Да, правда, — тепло улыбнулся Гаосинь, запуская пальцы в его спутанные волосы. — Ты моё спасение и моё сокровище. Но он издевается над нами. Он разменивает любовь на медные монеты и, насмехаясь, выдаёт по одной. — Забудь о нём рядом со мной, — прошептал Жушоу, целуя его волосы, лоб, глаза. — Думай обо мне… И сладкий жар снова захлестнул их ослепительной волной.***
…А через несколько дней грянула невероятная битва при Чжолу. Зная от Ди-цзюня о магических печатях, вызывающих туман, которыми владел Чию, Хуан-ди вызвал дракона Инлуна, умеющего управлять дождём, в надежде что дождь, созданный силами дракона и напоенный его ци, может разрушить чары тумана. Но сначала ничего особенного не произошло. Войска построились друг против друга в двух сторонах равнины, ударили барабаны, затрубили рога, воины бросились в бой. Хуан-ди наблюдал за битвой с холма, и всё шло хорошо: отряды разворачивались, перестраивались, маневрировали, сходились с противником, врезались друг в друга, смешивались, сминались… И вдруг всё утонуло в густой молочной белизне: постепенно Хуан-ди перестал видеть поле боя, потом туман поднялся к его ногам, затем обволок его со всех сторон, и он уже не знал точно, сидит ли старик Фэн-хоу на низкой скамеечке у его ног, по-прежнему ли Гаосинь стоит рядом. В тумане зазвучали голоса, но они звучали как вой ветра, шелест листьев, шум воды — они не говорили с ним, не могли втянуть его в иллюзию: у Хуан-ди давно не было иллюзий. — Вот потому-то ты и проиграешь, — насмешливо сказал Гаосинь из тумана. — Ты проиграешь, потому что возомнил себя всесильным, — подхватил Фэн-хоу. — А это и есть самая опасная иллюзия, — вторил ему Гаосинь. Хуан-ди рассмеялся: вот они и выдали себя — создатели иллюзии: никогда Гаосинь и Фэн-хоу не бывали так единогласны. Вот как, значит, Чию и Ханьлю думают о нём? Возомнил себя всесильным и потому проиграет? Он покажет им, что действительно всесилен, проиграют они. Хуан-ди махнул рукавом, и туман вокруг него рассеялся, выпуская из белёсой гущи настоящего Гаосиня, серьёзного и сосредоточенного, будто решающего сложную задачу, и Фэн-хоу, всё ещё сидящего на низенькой скамеечке с закрытыми глазами и блаженной улыбкой на лице. — Надо думать, как выбраться отсюда, — сказал Хуан-ди. — Эй, Фэн-хоу! — Я думаю, — невозмутимо отозвался старик. — А-Синь, ты ведь прихватил то, что я просил? Гаосинь молча достал из рукава медную пластину и ковшик из магнетита. Фэн-хоу осторожно поместил ковш на платину, и черенком тот указал ровно на юг. — Послушай, Фэн-хоу, что это за удивительная вещь? — спросил Хуан-ди. —Почему ты раньше никогда не показывал её мне? — Эх, ваше величество, — махнул рукой Фэн-хоу. — Всё вам показывать… Не надоест ли? Это мы тут с А-Синем придумали вместе. Так им удалось выбраться за пределы тумана и подать знак Инлуну, где следует поместить треножник, чтобы, призвав дождь, разрушить основание печати. Инлун принялся устанавливать подставку для дождевых туч, возжигать благовония, танцевать ритуальный танец, создавая магическую печать, собирающую небесную воду. Однако, как пишут хроники, он плохо закрепил подставку, и дух ветра Фэн-бо уронил её одним взмахом рукава. Все труды Инлуна пошли прахом, и надежды на избавление почти не осталось. Однако от досады Инлун так громко взревел, что окружившие его духи разлетелись в стороны подобно опавшим листьям. Духи боялись рёва дракона, но криком их можно было лишь отпугнуть, а сокрушить невозможно. Тем временем в самой гуще тумана, в его непроглядной глубине творилось нечто невообразимое. Грохот битвы стих, его поглотила недвижная безмолвная пелена, в глубине которой то тут, то там звучали отголоски человеческой речи, плач, смех, пение. Воины Хуан-ди, растерянные, опустили оружие и, блуждая среди диковинных голосов, становились лёгкой добычей для врага. Чжуаньсюй стоял, завёрнутый в тугую белизну, не в силах пошевелиться. Откуда-то из глухой утробы колдовства донеслись шаги, и голос Шаохао тихо проговорил: — Чжицзы, музыка — это радость. Источник музыки на небе. Когда возникновение музыки искажается, в государстве зарождается смута. Если холод и жара приходят не вовремя, распространяются болезни. Если ветер приносит слишком обильный дождь, наступает голод. Наставления правителей — это жара и холод. Если они даются не вовремя, то страдает целое поколение. Действия правителей по отношению к народу — это ветер и дождь: когда они не умерены и не упорядочены, то приходят беды. Чжуаньсюй заслушался и, забыв на мгновение, что Шаохао здесь не может быть, крикнул в непроглядную пустоту: — Шуфу! О чём ты говоришь? Ты говоришь о Хуан-ди? — и, вздрогнув от своего крика, спохватился. В голове у него прозвучал голос дяди: «Музыка должна всегда сопровождать человека, ни на мгновение его не покидать». — Шуфу, я скучаю по музыке. Мои пальцы скучают по струнам… — вздохнул Чжуаньсюй. Он достал из рукава сюнь, когда-то оставленный в его комнате Шаохао, приложил его к губам и заиграл. Туман вокруг него рассеялся и выпустил из своих недр Чуна. — Наконец я тебя нашёл, — сказал Чун. — Пойдём, нужно отыскать Гая и ещё кого-нибудь. Эту печать нужно разрушить. — Как ты собираешься это сделать? — хмыкнул Чжуаньсюй. — Разрушить печать легче, чем создать, — улыбнулся Чун. — Надо просто найти её основание, а потом… — Сначала объясни, как ты собираешься искать Гая, — перебил его Чжуаньсюй, одним взмахом меча отрубая голову какому-то краснолицему духу, выскочившему на них из тумана. — А, это как раз самое простое, — Чун увернулся от ещё одного духа, отбил его атаку, отскочил в сторону. — Мне подсказывают травы, их корни под землёй. Чжуаньсюй прикончил нападавшего и только теперь заметил, что Чун стоит босиком. — Давай, веди быстрее, а то эти духи что-то слишком оживились, — а потом вдруг переспросил. — Чун-гэ, ты сам-то не иллюзия? — Не знаю, как тебе это доказать, цунтанди, — вздохнул Чун. — Попробуй поверить на слово. И они двинулись в одному ему известном направлении, время от времени отбиваясь от воинов Чию, при этом Чун лишь уворачивался от атак и никогда не ранил противника. Чжуаньсюю приходилось добивать их. Наконец он спросил: — Чун-гэ, ты издеваешься надо мной? Почему ты не причиняешь вреда нападающим? — Это противоречит моей сущности. Дух дерева не может убивать и калечить. — А как же растения-паразиты и хищники? — поинтересовался Чжуаньсюй. — Они лишь исключения. Я не могу так. Я знаю, что если сейчас пролью хоть каплю крови, перестану слышать голос травы, и мы заблудимся, не найдём Гая и не сможем ничего сделать с чарами Чию. — Ладно, — Чжуаньсюй перерубил летящую стрелу. — Долго ещё идти? Вместо ответа Чун крикнул в туман: — Гай! Гай, это мы с Чжуаньсюем! И тут же из тумана появился Жушоу, тащивший поперёк плеча перепуганного юношу лет шестнадцати. — Хорошо, что предупредил, — заметил Жушоу, ставя свою ношу на землю. — Что будем делать? — Разрушим печать, и туман рассеется, — просто ответил Чун, рассматривая юношу, еле держащегося на ногах. — Хуан-ди собирался позвать для этого Инлуна, — возразил Жушоу, придерживая своего спутника за шиворот. — Столько времени прошло, — отозвался Чжуаньсюй. — Сомневаюсь, что у них что-то получилось. Давай, Чун-гэ, найдём ещё кого-то и приступим. Боюсь представить, что сталось с нашим войском в этом тумане. — Гай-эр, кто этот ребёнок? — задал наконец Чун волновавший его вопрос. — Да это из отряда, который дал мне Хуан-ди, — небрежно бросил Жушоу. А потом хмыкнул: — Отборные мужественные воины, да? Богатыри! — Он нам подойдёт. Не надо никого больше искать, — поспешно сказал Чун. — Так он ведь человек? — неуверенно спросил Чжуаньсюй. — Нет, господин, — возразил юноша. — Я не очень сильный дух, но я совершенствовался в горах Куньлунь, а моими наставниками были шесть великих шаманов… Чжуаньсюй нетерпеливо отмахнулся, а Чун ласково спросил: — Как тебя зовут, братец? — Баоцзян, господин, — с готовностью ответил юноша. — Незачем терять время, — одёрнул их Чжуаньсюй. — Идёмте быстрее. Чун-гэ, веди, куда там надо, и объясни наконец, что нужно делать. — Нужно всего лишь найти центр печати, — на ходу заговорил Чун. — И просто её разрушить. Вонзить в её основание четыре меча с четырёх сторон света. Он помолчал и задумчиво добавил: — Конечно, было бы хорошо, если бы юг представлял дух огня или хоть кто-то связанный с югом… Но, надеюсь, нас троих как представителей своих трёх пределов будет достаточно. — Ты думаешь, основание печати не охраняется? — спросил Чжуаньсюй. — Разве мы не справимся с охраной? — вставил Жушоу. — Боишься, что ли? — Гай, не задирай брата, — с укором сказал Чун. Чжуаньсюй только хмыкнул и небрежно бросил: — Боюсь, как бы ты своего подопечного малыша не потерял. Береги его как яркую жемчужину в ладони, а то неизвестно, сколько ещё придётся искать четвёртого, чтобы разрушить печать. Чун только вздохнул: выросли большие, а ведут себя, как мальчишки. Он приобнял за плечи Баоцзяна, тут же отбил выпад вывалившегося на них из тумана длинноволосого духа и, продолжая отражать его атаки, задвинул юношу за спину. Чжуаньсюй закатил глаза и одним ударом отрубил нападавшему голову. — Уже скоро, — проговорил Чун, прислушиваясь к голосам трав под ногами. — Стойте! — крикнул Жушоу. — Там что-то есть, — он врезался в пелену тумана, оттуда раздались крики и звон мечей. Чжуаньсюй кинулся следом. Они натолкнулись на отряд духов, охраняющих печать. Пока Жушоу и Чжуаньсюй раскидывали их, Чун стоял в стороне, удерживая Баоцзяна за плечи. Духов было так много — или это всего лишь иллюзия, — что они никак не могли пробиться к основанию печати. И вдруг над их головами раздался рёв, такой грозный и раскатистый, что все духи разлетелись, а иллюзии развеялись. И они оказались перед печатью. Встав, по указанию Чуна, с четырёх сторон света, они наконец разрушили колдовство, и туман рассеялся, обнажая разбитое поле и множество тел, разбросанных по нему. На них водопадом обрушился грохот битвы, в лицо ударил жаркий ветер, пахнущий кровью. В глазах зарябило от яркого солнца, сверкающего на доспехах и шлемах, а по ослепительной пестроте текли чёрным потоком, поглощающим всё, духи реки Жошуй. Войска Хуан-ди вынуждены были отступить.