Действующие лица:
Фэнъянь — жена Шаохао, госпожа Острова птиц. Ди-тай — дух горы Сююйшань, наставник Чжуаньсюя, Чуна, Шаохао. Чун — старший сын Шаохао. Гай — младший сын Шаохао. Шаохао — правитель Острова птиц. Чжуаньсюй — племянник Шаохао, наследник Небесного престола. Инь Дяо, Дуцзюань, Чжи Йецзи, Чжи Шу — духи-птицы, чиновники Острова птиц, придворные Шаохао.***
Едва Ди-тай ступил на берег, его окружили и оглушили весёлые духи-птицы. Из их сбивчивых речей он понял: Чжуаньсюй что-то натворил, Шаохао очень волновался, и сейчас их обоих нет на острове. А Чун отправился к Дунхай Лун-вану. Во дворце Ди-тая приняла госпожа Фэнъянь в окружении наряженных в парадные одежды чиновников. Отдав должное приличиям, Ди-тай отправился в покои, отведённые ему во дворце Птичьего острова. Он сидел у окна и наигрывал на цине мелодию в тоне цзюэ, слетевшиеся со всего сада птицы, щебеча, отзывались ему. Вскоре вернулся Чун. Пренебрегая приличиями, он вбежал в покои Ди-тая и бросился к нему в объятия: — Так трудно разговаривать с драконами! Я первый раз был у Лун-вана один. — Всё хорошо? — спросил Ди-тай, расправляя спутанные ветром волосы мальчика. — Да, к счастью, он добрый, хотя и не очень умный. Жаль, — вздохнул Чун. — Может, это и неплохо, но, мне кажется, Цзылун довольно злой, а умом не блещет. Зря Лун-ван так приблизил его к себе. Мне кажется, это нехорошо. — Не стоит беспокоиться обо всём, Чун-эр, — улыбнулся Ди-тай, продолжая распутывать солёные волосы Чуна. — Наверное, ты прав, — со вздохом согласился юноша. — А всё-таки грустно. Ты надолго приехал? — Посмотрим. Всё зависит… — он замолчал, не договорив. — Понимаю, от Чжуаньсюя. Знаю, это важно: он будет управлять Центром, когда вырастет, и должен быть милостивым правителем, иначе мир погрузится во мрак. — Думаешь, он сумеет? — Он изменился за время, проведённое здесь. Он не показывает, но я чувствую, что он стал как-то мягче. Будто оттаивает после морозов Северного предела. — Это хорошо, — кивнул Ди-тай. — А что он такое натворил? В городке птицы только и судачат об этом. — Ох, и не спрашивай! Он один отправился к Юаньцзяо. Отец так переживал, так беспокоился! Это Гай его подначивает. Чжуаньсюй думает, будто не поддаётся ему, а на самом деле… Всё-таки они ещё такие дети, — Чун по-взрослому покачал головой, и Ди-тай невольно улыбнулся, глядя на него. — Отец не наказал Гая? — Ему было некогда, — пожал плечами Чун. — Но, думаю, Гай был достаточно наказан, увидев, как отец всё бросил и помчался на берег, даже не заглянул к матушке перед отплытием. Надеюсь, Гай понимает, что отец сделал бы то же самое и для него, и для меня. Ди-тай всегда восхищался рассудительностью Чуна, и на этот раз он удовлетворённо кивнул, слушая его объяснения. — Всё же хорошо, если ты поговоришь с Гаем об этом. Где он сейчас? — Не знаю. Не видел его с тех пор как он дразнил Чжуаньсюя в саду. — Ты, должно быть, устал, Чун-эр? — И устал, и проголодался ужасно. И я ведь ещё даже не зашёл к матушке. Узнал, что ты здесь, и сразу прибежал. — Непочтительный сын, — с лёгким укором отозвался Ди-тай. — Да, но я с ней недавно виделся, а ты так редко нас навещаешь! — ответил Чун, прижимаясь к нему. — Чун-эр, сейчас ступай, поприветствуй матушку, приведи себя в порядок, поешь. А после мне нужно кое-что обсудить с тобой. — Именно со мной? — Да. Это касается только тебя. — Ну вот, — вздохнул Чун. — Теперь я не смогу спокойно ничем заниматься: всё буду думать, что за дело такое? — Не ожидал от тебя такого нетерпения, — усмехнулся Ди-тай. — Тут нет никакого секрета. Дело в том, что владыка Фуси ищет себе помощника. Он спрашивал о тебе: ты ведь сильный древесный дух — как раз то, что ему нужно. Подумай над его предложением. Ступай! Потом поговорим. Чун ушёл, и Ди-тай снова заиграл на цине. Шаохао отсутствовал ещё несколько дней, и, как всегда в его отсутствие, на острове воцарялся порядок. Духи-чиновники заседали в официальных одеждах в зале собраний, вовремя решая все вопросы, стараясь ничего не упускать из вида: Фэнъянь была прекрасной хозяйкой. Но не было Шаохао, и это так ясно чувствовалось, что едва он ступил на остров, природа словно преобразилась: и солнце засияло как-то по-другому, и ветер подул веселее, и птицы в саду, почуяв перемены, защебетали громче и радостнее. Кажется, все обитатели дворца и близлежащих сёл вышли встречать своего господина. После торжественного обеда все разошлись по своим покоям, а мальчики: Гай, Чжуаньсюй, сыновья кормилиц Чуна и Гая, а также сыновья некоторых придворных Шаохао — отправились к морю ловить крабов и собирать ракушки. Чуна позвали младшие братья играть в саду, и он не смог отказаться, хотя и опасался немного, как бы Чжуаньсюй и Гай что-нибудь опять не выкинули, оставшись без присмотра. Ди-тай, Фэнъянь и Шаохао сидели в Беседке Закатной росы Силу и пили чай. — Где же ты пропадал, мой любезный супруг? — спросила Фэнъянь. — Исчез ведь, ни слова не сказав. — Ты же знаешь, — улыбнулся Шаохао. — Плавал по Восточному морю, ловил моего чжицзы. — Пока тебя не было, прибыл посланник от небесного императора. — Что нужно от меня шан-ди? — Не знаю, это дело, по словам посланца, касается только тебя. Он оставил грамоту и удалился, сказав, что император ждёт ответа не позже сезона лися — в самом начале четвёртого месяца. — Что же в том послании? — поинтересовался Ди-тай. — Откуда же мне, женщине, знать? Я не могу вмешиваться в мужские дела. — Неужели даже краешком глаза не взглянула? Такая нелюбопытная? — улыбнулся Шаохао. — Где же письмо? — У тебя в кабинете. Она велела служанке принести письмо. Послание императора было на самом деле приказом Гаю явиться в Тяньцзин — Небесную столицу, чтобы стать компаньоном для воспитанника Хуан-ди Гаосиня — того самого брата Чжуаньсюя, родившегося из яйца. — Не так много времени на размышления и сборы, — проговорил Шаохао. — Возможно, для Гая это будет хорошей школой. Он очень вспыльчивый и заносчивый. Может быть, придворная жизнь научит его сдержанности. Гаосиня я видел мельком: очень милый спокойный мальчик. Наверное, Гаю лучше подходит такая компания, а не общество Чжуаньсюя. Чжуаньсюю же нужно уделять больше внимания. Так меня никто не будет отвлекать. — Никто его не будет отвлекать! — покачала головой Фэнъянь. — А остальные твои дети? А Чун, наконец? — Что касается Чуна, — вставил Ди-тай, — то я хотел бы просить отпустить его ко двору владыки Восточного предела. Лазурный владыка приглашает Чуна стать его помощником. — Чун и нам нужен как хороший помощник, — возразила Фэнъянь. — Да, — отозвался Шаохао. — Однако у нас ещё много помощников, а у Фуси одни рогатые змеи. — И кто же твои помощники, супруг мой? — скептически заметила Фэнъянь. — Ты, госпожа моя, — улыбнулся Шаохао. — И, думаю, Чжуаньсюй тоже скоро сможет помогать. Освоится только немного… Тем временем мальчишки, наигравшись на берегу, полезли на скалы. По дороге Чжуаньсюй и Гай успели поспорить о том, кто глубже нырнёт и дольше продержится под водой — их ничуть не смущала не прогретая ещё вода. Призвав своих спутников в судьи и свидетели, мальчики прыгнули вниз. Оказалось, что прямо под уступом, с которого они ныряли, была пещера. Любопытство подтолкнуло Чжуаньсюя заглянуть туда, а Гай, увидев, что Чжуаньсюй направляется к пещере, захотел его опередить. У входа они столкнулись, и между ними завязалась борьба. Они так расшумелись, что разбудили спящего в пещере змея. Змей этот был очень старым и раздражительным, он высунул наружу рогатую голову, приведя детей в замешательство (ни Гай, ни Чжуаньсюй не признались бы, что испугались до смерти). Мальчишки вынырнули из воды и поплыли к берегу. Их приятели, потеряв дар речи от ужасающего зрелища, со скалы наблюдали, как гигантский змей преследовал братьев. Мальчики выскочили на берег, подхватили свои вещи и бросились бежать. Змей же продолжал их преследовать. — Был бы здесь мой Либашань! — задыхаясь, пробормотал Гай. Чжуаньсюй решил не смеяться, чтобы не сбилось дыхание. Что бы сделал этот мелкий дурачок с огромной тварью при помощи меча, с которым всё ещё не может совладать? Они вбежали в ворота дворца, змей, ломая ворота и стену, кинулся следом. Стражники, до того лениво валявшиеся в тенёчке, повскакивали с мест, хватаясь за оружие. Змей метался по двору, разнося хвостом и рогами павильоны придворных дам, флигеля слуг, выкорчёвывая хвостом деревья, руша стену. Мальчишки в ужасе взбежали по ступеням Зала собраний и застыли перед входом, глядя, как дюжина рослых мужчин пытаются справиться с бедствием, которое они подняли со дна морского. На шум и крики примчались Шаохао и Ди-тай. Змей был ранен, он вертелся на месте, бился, руша всё вокруг и пачкая кровью вывернутые камни мостовой. — Что же вы делаете? — всплеснул руками Шаохао и бросился к чудовищу. Он каким-то чудом взобрался ему на голову и, устроившись между рогами, заиграл на сюне. Ди-тай между тем достал свой цинь и подхватил мелодию. Песня в тоне юй заструилась, как вода, холодная, успокаивающая, и вскоре змей, перестав кидаться во все стороны, развернулся и пополз к морю. Ошарашенные мальчишки только сейчас вспомнили, что не одеты, и принялись торопливо одеваться. Шаохао задумчиво оглядывал двор, оценивая меру разрушения. Ди-тай стоял в стороне, наблюдая, как пришедшие в себя духи-птицы засуетились, забегали по развороченной мостовой, принялись шуметь и спорить. — Эй, Дуцзюань! Погляди-ка! — окликнул ответственную за строительные работы кукушку начальник стражи Инь Дяо. — Он весь павильон прислуги разнёс в щепки. Изрядно вам придётся потрудиться. А ещё ворота, стена… — Плотницкие работы относятся к ведомству фазанов, за это пятеро Чжи отвечают, — заспорила Дуцзюань. — Эй, Чжи Йецзи, Чжи Шу! Чего прячетесь? Отлыниваете от работы? — Я считаю, что дворцовая стража тоже должна помогать! — заявил один из фазанов. — Они, между прочим, должны были встретить опасность за воротами, а сами сидели тут под стеной, от солнца прятались и, не хочу никого выдавать, но во время дежурства пили вино. — Никто вина не пил! Мои подчинённые не смеют пить вино, когда стоят на карауле! — возразил Инь Дяо. — С чего ты вообще взял, что мы должны за вас отдуваться? — А почему бы не привлечь наших учёных Цзю? — предложила Дуцзюань. — Почему же нас? — возразили голуби. — Может, позвать подчинённых Йоучжуна? Их целая толпа, а дел у них на Острове совсем нет. — А что насчёт ведомства Ху? — вставил Чжи Шу. — Им сейчас тоже нечем заняться… кажется. Шаохао сидел на ступенях перед Залом собраний, обхватив голову руками. Гай и Чжуаньсюй не смели к нему подойти. Птицы носились по двору, махали рукавами, кричали друг на друга, не умея ни о чём договориться. Ди-тай, чуть усмехнувшись, покинул это поле боя. Шаохао встал и молча направился в свои покои. Гай побежал было за ним, но Шаохао, обернувшись, махнул ему рукой, давая понять, что не следует за ним идти, и растерянный мальчик замер на месте. Чжуаньсюй привёл себя в порядок и принялся распоряжаться. Назначил среди птиц-чиновников ответственных за мостовую, павильоны, выкорчеванные деревья, ворота и стену, и птицы послушно принялись за работу. Наконец прибежал Чун: — Что произошло? — спросил он у Чжуаньсюя, едва отдышавшись. — Я встретил отца: он так расстроен… Чжуаньсюй вкратце объяснил, что случилось, и Чун, сразу включившись в работу, стал давать распоряжения вместе с Чжуаньсюем. Вдруг ему пришла в голову мысль, и он обратился к брату: — Цунтанди, знаешь… кхм… мы тут справимся, а ты, может быть, сходишь к отцу и… попросишь прощения? — ему было очень неловко говорить об этом Чжуаньсюю, о гордости и упрямстве которого Чун знал не понаслышке, но он всё же решился. Из-за отца. — Прощения? — Чжуаньсюй помрачнел: конечно, в произошедшем была доля его вины, однако Гай провинился ничуть не меньше. — А Гай? — спросил он. — Понимаешь, — доверительно сообщил Чун. — Гай очень бестолковый. Он ни за что не поймёт, что виноват, и даже если пойдёт просить прощения, его раскаяние не будет искренним. Ты же намного умнее его, ты всё понимаешь совсем как взрослый… — Чун не сказал очень многого: того, что Шаохао расстроен не столько соперничеством между Чжуаньсюем и Гаем, не столько разрушениями во дворце, сколько сознанием своей неспособности предотвратить вражду между дорогими ему людьми или добиться послушания его взбалмошных подданных. Чун знал, что Шаохао с трудом выходил из состояния уныния, порождённого чувством вины, и что ему нужна была помощь. Знал, что именно появление Чжуаньсюя могло рассеять печаль отца, ведь прежде всего перед Чжуаньсюем Шаохао хотел быть открытым и радостным. — Ну? — повторил Чун. — Ты ведь сходишь? Гая я тоже отправлю, конечно. Чжуаньсюй подумал вдруг, что именно он смог бы успокоить шуфу, а Гай своей глупостью только сильнее огорчит его, и поспешно проговорил: — Да, Чун-гэ, я пойду, — и бегом направился к покоям Шаохао. Дорожки петляли, под ногами путались слуги-птицы, спешащие по своим делам; навстречу бежали беседки, мостики, павильоны, деревья, цветы, заросли бамбука… Как же далеко от Зала собраний были покои дяди! Наконец он добрался до дворца Байюньцзянь, вошёл и постучал в дверь дядиной комнаты. — Шуфу… — Входи, чжицзы, — Шаохао приподнялся на кровати. — Ты что-то хотел мне сказать? Чжуаньсюй впервые видел шуфу таким расстроенным и уставшим. Он неожиданно почувствовал себя виноватым. — Шуфу, прости. Это я виноват. Мы с Гаем поспорили и случайно разбудили того змея. — Вы не виноваты: кто же знал, что он живёт так близко к берегу. Ничего страшного. — Чун и Гай присматривают за твоими птицами. Когда я уходил, они уже убрали почти все деревья, начали выкладывать камнями двор, чинить ворота. С павильонами работы больше: пока придётся временно расположить прислугу где-то в другом месте. Может, этим займётся госпожа Фэнъянь? — Может… — вздохнул Шаохао и посмотрел в окно. Чжаньсюю показалось, будто Шаохао не интересно всё это слушать. Кажется, уже не о чем было говорить, и Чжуаньсюй не признался бы себе, что ему не хотелось уходить, не увидев, как шуфу улыбнётся, не убедившись, что он больше ничем не расстроен, и мальчик сидел, глядя в пол и пытаясь придумать что-нибудь. — Шуфу, знаешь… — Чжуаньсюя вдруг осенило. — Мне хочется чаю. Ты научишь меня заваривать чай? — Если ты, правда, этого хочешь, — Шаохао улыбнулся. — Давай пойдём в павильон Люйлюй. Я хотел показать тебе кое-что. Павильон Люйлюй располагался на острове посреди широкого пруда Цанъюньчи среди причудливых камней, увитых плющом. С берега к нему вёл изысканный мостик в два пролёта с беседкой посередине. Вдоль одной из сторон открытого павильона, увитого лианами ипомеи, были установлены двенадцать колоколов разного размера. Когда слуги ушли, оставив всё необходимое для чая, Шаохао указал племяннику на колокола и проговорил: — Эти колокола соответствуют двенадцати люй. Двенадцать звуков звукоряда связаны с двенадцатью часами, двенадцатью месяцами, двенадцатью созвездиями… — Шаохао взял в руку медное било и ударил самый большой колокол, назвав его по имени: «Хуан-чжун». Густой чистый звук полетел над водой и растаял вдалеке. Шаохао ударил второй. Чжуаньсюй, улыбнувшись, назвал его: «Да-люй»… Так они поприветствовали каждый люй — медленно и торжественно. Когда умолк последний отголосок самого маленького колокола — ин-чжуна — Шаохао продолжил свою речь: — Музыка — энергия, пронизывающая всё мироздание, его кровь, гармония неба и земли, имеющая свой источник на небе. Ветры несут грозу и снег, влекут за собой тёплые дожди, время идёт из месяца в месяц, проходя четыре сезона, дни и часы текут, переливаясь как ручьи и реки, в мире всё изменяется и развивается. Так в музыке выражается гармоническое согласие неба и земли. Наставник ведь говорил тебе об этом? — Это было очень давно, я тогда был совсем маленьким. К тому же за год без наставлений Ди-тая я, кажется, всё окончательно позабыл, — если Чжуаньсюй и лукавил, то совсем немного. Он на самом деле мало что помнил из объяснений наставника, ведь в те времена его больше занимала возможность извлекать красивые звуки из различных инструментов, а не то, что значит музыка вообще. Теперь же ему нравилось слушать, как Шаохао говорит о музыке. — Значит, ты не будешь возражать, если я расскажу тебе кое-что? — уточнил Шаохао. — Я буду рад послушать наставления шуфу, — Чжуаньсюй сложил руки и небрежно поклонился дяде. Шаохао улыбнулся: — Тогда я продолжу? Все ведь понимают, что музыка — это не просто звуки. Одни лишь голоса и звуки доступны и животным, однако они не знают мелодий. Простым и грубым людям известны мелодии, но они не ведают истинной музыки. Истинная музыка связана с отношениями между людьми, отношением человека к человеку. Только благородные люди могут знать музыку. Но всякому необходимо для начала разобраться в голосах и звуках, чтобы пришло понимание мелодий, нужно понять жизнь мелодий, чтобы проникнуть в суть музыки. Нужно проникнуть в суть музыки, чтобы понять устроение государства, — Шаохао достал из рукава сюнь и дунул: глубокий звук тронул колокол, и тот протяжно загудел в ответ, а в тростнике на дальнем берегу откликнулась выпь. Шаохао заиграл простую мелодию, из тех, что играют кочевники западных земель, и из зелени ему отзывались то зяблик, то пеночка, то камышовка. Вдруг он остановился и спросил Чжуаньсюя: — Не хочешь подыграть мне, чжицзы? — он достал из рукава флейту-ди и протянул её мальчику. Чжуаньсюй взял флейту и заиграл, подстраиваясь к мелодии сюня. Они так увлеклись, что не заметили, как в павильон вошёл Ди-тай. Он присел на подушки, с удовольствием прислушиваясь к их игре. Когда они закончили, он, улыбнувшись, заметил: — Все трудятся, а вы музицируете! Насилу вас отыскал. — Присоединяйся, — предложил Шаохао. — Вы, кажется, собирались пить чай? У вас угли в жаровне почти остыли. — Ах да! Чжицзы ведь хотел, чтобы я показал, как заваривать чай, — спохватился Шаохао. Он наклонился, раздувая угли маленькими мехами, и стал прожаривать над огнём чайную лепёшку, затем поставил на огонь котёл-фу и проговорил: — Меня научил этому искусству владыка юга Янь-ди, когда семь лет назад я гостил у него. «В заваривании чая есть свои времена года: следует подготовить всю утварь — предметов нужно двадцать четыре», — так он объяснял мне. Вот они все перед вами. Шаохао указал на разложенные щипцы для топлива, кочергу, бамбуковые щипцы для помешивания чая, шёлковые мешочки, тёрку, ступку для измельчения чая, фильтр для воды, позвякивающий нефритовыми подвесками, и множество других необходимых вещей. Затем он не торопясь принялся за приготовление чая. — Некоторые варят чай с имбирём, луком, мандариновыми корками, мятой или плодами зизифуса, но Янь-ди говорил, что такой чай подобен сточной воде. Всё это не нужно для того, чтобы насладиться чаем. — Верно, — согласился Ди-тай. — Небеса даровали нам множество вещей, и все они совершенны. А попытки людей приукрасить данное Творцом выглядят жалко. Чжуаньсюй следил за тем, как дядя прокаливал и остужал чайный блин, как измельчал в тёрке листья, как перетирал чайную крошку в ступке, и глаза мальчика начали понемногу слипаться, он склонил голову на подушку и заснул… — Ты совсем уморил ребёнка, — заметил Ди-тай, подавая Шаохао черпак и миску-шуюй. — Пожалуй, не стоило отпускать детей на море. Вода ещё слишком холодная, а они вздумали нырять… — Шаохао снял верхнее ханьфу и укрыл Чжуаньсюя. — Что ж поделаешь, — вздохнул он, чуть подумав. — Наверное, кто-то решил мне напомнить ещё раз, что я могу справиться с разбушевавшимся рогатым змеем, но совершенно не способен договориться со своими собственными подчинёнными. — Ты не должен так переживать из-за этого. Просто старайся. Пробуй снова и снова, — успокоил его Ди-тай. — Чай готов, — отозвался Шаохао, наливая отвар в чашки бинле. — Наверное, не стоит будить чжицзы: он так сладко спит. — Нет, шуфу, я не сплю, — Чжуаньсюй, присаживаясь, протянул руку к чашке. —Жаль, я много пропустил. Надеюсь, ты ещё успеешь мне показать. — А я ведь привёз то, о чём ты просил, Шао-эр, — сказал Ди-тай, выпив чай. — У тебя в комнате? — переспросил Шаохао. Ди-тай кивнул: — Хочешь отдать сегодня? — Да о чём вы говорите? Шуфу, наставник! — нетерпеливо вмешался Чжуаньсюй. — Это небольшой подарок для тебя, — пояснил Шаохао. Они не торопясь собрали утварь и покинули Павильон Люйлюй. Покои Ди-тая до дна вызолотило заходящее солнце, и свет висел в воздухе полотнами шёлка в красильной мастерской. Чжуаньсюй невольно зажмурился: после прогулки по тенистому саду это было неожиданно. — Вот они, — Ди-тай достал два больших свёртка около четырёх чи длиной. — Возьми, Чжуаньсюй, разверни. Чжуаньсюй развернул тот, что был меньше: там оказался цинь. — Он сделан из павлонии и катальпы, — объяснил Ди-тай. — Мягкая древесина павлонии пропускает звуки струн и удерживает все остальные, а плотная катальпа их отражает и усиливает. Гуцинь, как ты помнишь, заключает в себе вселенную: верхняя дека символизирует небо, а нижняя — землю. Потому лишь ему дано выразить всю гармонию мира. Что же касается струн… — Знаю, знаю, — перебил его Чжуаньсюй. — Пять струн гуциня означают пять сторон света, пять звезд, пять созвездий, пять цветов, пять стихий, пять добродетелей, четыре струны означают четыре времени года… — Постой-постой, — улыбнулся Ди-тай. — Расскажи о пяти струнах подробнее. Мы давно с тобой не беседовали о музыке, мне бы хотелось знать, всё ли ты помнишь из наших уроков. Чжуаньсюй задумался, с чего начать. Шаохао, желая помочь ему, тронул среднюю струну, и она гулко отозвалась: «гун-н-н». — А, — обрадовался Чжуаньсюй подсказке, — нота гун находится в центре инструмента и является господином над остальными струнами. Она означает властителя и соответствует искренности, означая меру осторожности в поступках, верность слову и необходимость исправления ошибок. Слушая мелодию в тоне гун, люди становятся спокойными, благочестивыми и добродетельными. Чжуаньсюй коснулся струны справа от средней, и она тихонько пропела в ответ: «шан-н-н». — Звук шан, кажется, означает министров? — спросил Чжуаньсюй. — Да, — подтвердил Шаохао. — Ему соответствует справедливость. Слушая мелодию в тоне шан, люди стремятся строго следовать правилам. Если же эта струна расстроена, неровный звук значит, что чиновники недобросовестны. — Не подсказывай, — строго сказал Ди-тай, обращаясь к Шаохао. — Прости, наставник, — Шаохао потупился — точь-в-точь провинившийся ученик. Чжуаньсюй задел струну рядом со струной шан, и та ласково звякнула: «цзюэ». — Нота цзюэ означает народ, — пояснил Чжуаньсюй. — Только вот я позабыл, какой добродетели она соответствует… Может быть, ритуалу? — Нет, — покачал головой Шаохао. — Цзюэ — это жэнь, человеколюбие. Понимаешь, почему? — Правитель должен относиться к народу гуманно, — уныло ответил Чжуаньсюй. — А мне кажется, народ надо воспитывать с помощью ритуалов. — Гуманность и воспитание не исключают друг друга, — возразил Шаохао. — Но ритуал — это нота чжи. Она означает трудовую повинность. Слушая мелодию в тоне чжи, люди учатся радоваться хорошему и сами стараются творить добро. — А струна слева от гун — тон юй, — сказал Чжуаньсюй. — Я даже помню, что это «вещи». Тон юй означает мудрость. Тот, кто слушает мелодию в тоне юй, становится собранным, любящим порядок и старательно соблюдающим обряды. — Очень хорошо, — кивнул Ди-тай. — Благодарю, — отозвался Чжуаньсюй. — Цинь очень красивый. А там что? — он указал на второй свёрток. — Это сэ, — Ди-тай раскрыл ткань. — Изящный узор, — Чжуаньсюй погладил инкрустированный перламутром край цитры. — Как ты их назовёшь, чжицзы? — спросил Шаохао. — Сначала надо с ними познакомиться ближе. На чём же сыграть? — Чжуаньсюй задумался, потом подвинул ближе сэ и тронул струны. Из-под его пальцев полились звуки, лёгкие, как облака над морем, тающие в тёплом небе; весенние ветры миншу и цинмин, шурша бамбуком и шелестя листвой, несли их прозрачные тени. Шаохао, кажется, забыл, как дышать, будто от ласкового ветра перехватило дыхание, Ди-тай мягко улыбался, слушая. Закончив играть, Чжуаньсюй вопросительно глянул на дядю, и от его улыбки мальчику стало горячо внутри, он даже немного растерялся и, вместо того, чтобы самому дать имя своей цитре, проговорил: — Шуфу, как бы ты её назвал? — Может, Фэйюньбэй? Печаль летящих облаков? — вырвалось у Шаохао. — Красивое имя, — согласился Ди-тай. — Но почему же печаль? Лишь музыка, доведённая до предела, рождает печаль, так зачем… — Пусть будет Фэйюньбэй, — перебил его Чжуаньсюй. — Мне нравится это имя. Он взял гуцинь и потянул среднюю струну. Он коснулся каждой из пяти струн, словно проверяя их, ища ту, которую сделает главной. Вот нашёл, и заиграл в тоне юй, и потекла вода, журча по камням, — холодная, чистая, — нежно звеня на перекатах. — Я думаю назвать его Шаньсян — горное эхо, — сказал Чжуаньсюй, подумав. — Спасибо, шуфу, наставник! — он, встав, поклонился. — Ты, наверное, устал сегодня, чжизцы, — ласково откликнулся Шаохао, поднимаясь следом. — Хочешь поужинать с нами или поешь один? — Можно я поем у себя? — Конечно, ступай, — Шаохао осторожно завернул цитры в шёлк. — Я велю отнести инструменты к тебе. На следующий день и Гай, и Чжуаньсюй ходили вялые, хлюпали носами, чихали и кашляли, а стоило им оказаться рядом, начинали спорить и препираться, выясняя, кто из них больше виноват во вчерашнем происшествии. Наконец, устав от бесконечных стычек, Шаохао и Фэнъянь развели мальчиков по спальням и уложили в постели. — Шуфу, это нечестно, — ворчал Чжуаньсюй. — Почему я должен валяться в кровати? — У тебя жар, чжицзы, — спокойно ответил Шаохао, поправляя одеяло. — Почему на севере я никогда не болел, даже когда падал в воду, ловя волну на море Бэймин? Почему здесь, искупавшись в жаркий солнечный день, я простыл? Где справедливость? — Чжицзы, не смеши меня, — отозвался Шаохао. — В мире нет справедливости. Тем более в таких мелочах не стоит её искать. Я расскажу тебе, почему так получилось: сначала ты перегрелся на солнышке, потом нырнул на большую глубину. Потом вы помчались — мокрые, без одежды, стояли во дворе — разгорячённые, потные. А ветер-то ещё холодный! Да что я объясняю?! Если бы вы с Гаем не ссорились сегодня, никто бы не стал укладывать вас в постели. Посмотри, до чего доводят ваши споры! Весь передний двор разворочен, прислуге и придворным негде жить… — Шуфу, я уже ведь попросил прощения, — сердито пробормотал Чжуаньсюй, натягивая одеяло на голову. — А я и не злился на тебя, — улыбнулся Шаохао. — Но нужно же соблюдать какой-то порядок. Вылезай из-под одеяла и выпей лекарство. — Не хочу. — Полно, чжицзы, не гневайся. Выпей лекарство, и я пойду. — Нет уж, не уходи! — Чжуаньсюй сел, откинув одеяло. — Если я сегодня стану узником своей комнаты, ты должен разделить со мной моё заключение. Сыграй со мной в вэйци. — Я бы, может, и рад был, чжицзы, да только вот дел много. Необходимо проследить за тем, как разрешаются последствия вчерашнего погрома. Я пришлю к тебе Чуна, — Шаохао встал, но Чжуаньсюй схватил его за рукав. — Шуфу, присядь, послушай, что я тебе скажу, — он притянул Шаохао ближе и тот вынужден был опуститься на кровать. — Только ты не обижайся… — Почему это я не должен обижаться? — спросил Шаохао грустно: он догадывался, что ему скажет племянник. — Потому что я не хочу тебя обидеть. И потому, что на правду не обижаются, — он заискивающе улыбнулся, заглядывая Шаохао в лицо. — Понимаешь, Чун справится гораздо лучше тебя. И не давая Шаохао возразить, Чжуаньсюй быстро добавил: — А в вэйци он играет довольно плохо. — Опять меня будут упрекать, что я бездельничаю, — вздохнул Шаохао, доставая ципань. — Шуфу, — серьёзно сказал Чжуаньсюй. — Ты не бездельничаешь: ты навещаешь больного. Что может быть выше жертвенного человеколюбия?