Р.О. и Р.О.

Едва затихли восклицания, заверения в верности, полезные советы, указания и разъяснения, где что лежит в сторожке, едва скрылись из виду пятки башмаков последнего из провожатых, едва хлопнула, закрываясь, дверь, как Дикон, обернувшись, пару мгновений настороженно глядел на нее, как будто ожидая, не откроется ли снова, а потом вдруг безмолвно закатил глаза и осел на руки Ричарду. Лоб у него пылал, пульс частил, дыхание с хрипом вырывалось из груди — то ли он застудил в дороге недолеченную грудь, то ли растревожил рану, то ли не рассчитал силы, то ли переволновался (Ричард отметил, что уже начинает думать в категориях прошлого: лихорадка от переутомления, нервная горячка — а вовсе не: подхватил инфекцию или началось повторное заражение). Проклиная все на свете: Диконову неуместную удаль, свою недальновидность, ночевки на земле, прохладные вечера, сырой воздух, природу, погоду, настырных горожан и ополчившиеся на своего Повелителя Скалы, — Ричард оттащил его на кровать (уже заботливо заправленную, с чистыми простынями), раздел и со вздохом двинулся на кухню — греть воду: повезло хотя бы, что в сторожке была отдельная кухня с печью. А ведь, слушая градоначальника, он уже размечтался, как в гостях у кого-то побогаче наконец-то вымоется по-человечески, как следует отмокнет в горячей ванне нормального размера — хотя бы так, раз душ здесь (сейчас) еще не изобрели. Теперь же, будь неладна эта конспирация, им предстоит еще сколько-то месяцев провести в аскезе. Не то чтобы Ричард жаловался, но ведь можно иногда и поворчать про себя. Справившись с горячей водой, он, взяв ведро, чтобы сходить набрать холодной (при сторожке предусмотрели и колодец — она вообще неплохо была обустроена для охотничьей заимки), распахнул дверь — и на пороге столкнулся нос к носу с двумя молодчиками залихватского вида. — Я Том, — отрекомендовался первый, — а это Сэм, — он ткнул большим пальцем во второго. — А где тан? Нас, это, старый Дуглас прислал подсобить по хозяйству или чего. Ричард оглянулся, прислушался: Дикон и не подумал очнуться и дышал сейчас с присвистом, изредка переходящим в протяжный стон. — Тан заболел, — хмуро сказал он. Молодчики переглянулись. — Как заболел? Ну надо, это, наверное, доложить, — нерешительно произнес второй — Сэм. — А это чего, ведро? Воды натаскать? Давай, я сделаю, мы тут, это, привычные. В общем, конспирация вышла откровенно условная — одно название. Свалившись с температурой в первый же день, Дикон пролежал пластом опять без малого месяц, и все это время к ним в сторожку тянулся нескончаемый ручеек посетителей. Дочери и племянницы из лучших семейств города выстраивались в очередь, чтобы поухаживать за недужным таном: одна из таких, дочка зажиточного торговца, все строила глазки Ричарду, но тому было нечем ответить на ее авансы; девушки попроще тоже установили свою очередь: кто будет у них прибираться; три старухи приходили к ним стряпать; кто-то приносил еду; пригласили и городского лекаря, который, правда, только и умел, что считать пульс, пускать кровь и прописывать припарки. Наконец, бывал у них и сам градоначальник — он повадился являться без предупреждения, садился у кровати и принимался обсуждать с Диконом дела, не принимая в расчет, дремлет тот или бодрствует, совсем ему худо или получше, готов он слушать или от жара у него кругом идет голова. Всех посторонних при этом градоначальник выгонял за дверь — нечего подслушивать, — но не обращал внимания на Ричарда, где бы тот ни был: хлопотал ли на кухне или во дворе, сидел ли сам рядом у постели или бегал туда-сюда (несмотря на помощь горожан, он снова сделался при Диконе одновременно и нянькой, и сиделкой, и медсестрой, и добытчиком, и даже иногда поваром) — то ли полностью доверял танову брату, то ли, наоборот, считал его чем-то вроде мебели. Иногда, когда Дикон бывал совсем слаб: страдал от температуры, заходился кашлем или лежал, безучастно глядя перед собой, — Ричарду хотелось вытолкать назойливого чинушу взашей, но он себя сдерживал — в конце концов, все здесь взрослые люди, нечего наседкой квохтать над больным. Иногда он все-таки показывал, что визит сегодня не ко времени: демонстративно приносил холодную воду и начинал менять Дикону компрессы и обматывать запястья мокрой тканью, расшнуровывал ему ворот рубашки и растирал спину и грудь, поил из чашки целебным отваром — жалел, что не взял рецепта у знахарки, помнил только вроде бы, что ивовая кора помогает, да еще просил стряпух сварить что-нибудь подходящее: у каждой были на этот счет свои соображения и свой набор трав. Градоначальник же рассуждал обо всем подряд (как будто выносил спорные вопросы на суд тана, спрашивал его мнение): об урожае и запасах — кстати, Дикон вспомнил как раз, что обещал прислать в деревню подводы с зерном, хлопнул себя по лбу и потом сокрушался, что совсем позабыл поначалу; о подготовке к зиме, грядущих морозах; о дорогах, шерсти, тканях, каданских мехах; о доходах, расходах и налогах — кому их платить и если ли вообще смысл выделять часть из городской казны, если в столице такие неурядицы, провинцией никто пока не интересуется, и вообще неизвестно, приедут ли сборщики, а если все же да, то пускать ли их в ворота. Горожане теперь уверились, что их тана замучили в столице, чуть не загубили, чудом не довели до смерти, — и ожесточились против «столичных» еще сильнее: настолько, что вот-вот — и готов был воплотиться прожект Дикона об отделении Надора от Талига. Ричард не сумел, кстати, вычленить из этих бесед, что в городе думают об убийстве королевы: тему как будто обходили, проскальзывало только иногда, что и прошлого короля вроде помог скинуть тан, и всю его династию тоже, да понапрасну. Зато он выяснил, чем же живет Горик, отчего жители здесь совсем не бедствуют и из каких средств готовы платить налоги (и заодно — что за подозрительная таинственность разведена вокруг сторожки): город, так удобно укрытый в горах, расположенный вдали от людных дорог, пробавлялся незаконной торговлей в обход границы; вся эта тема во времена Ричарда была замазана — но не на пустом месте, получается, тут возникло партизанское движение. Итак, решено было доходами распорядиться как обычно, а для налогов в «столичную» казну отложить на всякий случай немного денег и до поры не трогать; и не отделяться, потому что (тут Дикон поймал взгляд Ричарда и пристально посмотрел ему в глаза) тан на это пока не согласен. *** Они прожили в сторожке всю осень — Дикон поправился (у Ричарда сложилось впечатление, что разговоры о делах поставили его на ноги вернее любых лекарств) и уже представлял, как, надев неприметный плащ, надвинув шляпу на глаза, будет теперь каждый день ездить в ратушу. Но путь в город, по настоянию градоначальника, был ему все еще заказан (снова: «Поберегли бы себя, тан, мало ли что, слухи ходят разные»), так что он продолжил (точнее — начал) «вершить герцогский суд» из лесной глуши: принимал просителей, разбирал тяжбы, сидел над отчетами и финансовыми выкладками — в общем, старательно работал герцогом, то есть по сути управленцем, своего рода администратором. Занятно, конечно, что ему как будто пришлось начинать с нуля, как будто потихоньку учиться, перенимать за градоначальником — он ведь вырос в этом, должен был ориентироваться с детства — но не суть. Ричард в его дела не вникал: сам терпеть не мог возни с документами, бумажной волокиты всегда сторонился, а отчеты писал как попало, чтобы отстали, и лишь по большой необходимости. Только единственный раз он вмешался: речь зашла о том, как бы устроить пожарную службу, и Ричард, вдоволь наслушавшись насквозь профанских умозаключений градоначальника, от души надавал советов. Надолго Дикона, правда, не хватало, так что они с Ричардом еще гуляли, гонялись наперегонки по лесу за Баловником, вечерами топили печку, читали книги, привезенные из города (Дикон читал, а Ричард пытался понять, что там вообще написано: неграмотный лесник), болтали о пустяках — теперь, когда заботы о быте оказались переложены на чужие плечи, а Дикон сносно себя чувствовал, у них нашлось чем занять свободное время. Только встав на ноги, Дикон опять начал упражняться — затеял заодно выучить и Ричарда и принялся его тренировать. В результате Ричард кое-как освоил верховую езду, но фехтование ему совершенно не далось: может, пары месяцев было недостаточно, а скорее нужна была база, самые начала, а не только «Давай, смотри, я атакую, а ты защищайся, ну вот, видишь, убит», «Вот показываю финт, отбивай», потом все же «Показываю медленно, а ты за мной повторяй, ну давай, ну кто так держит шпагу!». Оба ждали Зимнего Излома: Дикон надеялся, что к нему вернется способность слышать камни — как было обещано во сне (и еще раз подтверждено в новом сне, уже в Горике), его кровь обновится, и Скалы повернутся к нему; Ричард же ожидал, что сумеет вернуться домой — камни ли дадут подсказку, почувствует ли сам сердцем, но для него откроется путь обратно. Полночь первого дня нового Круга они встретили с замиранием сердца: пробили часы — один удар, два, шесть, двенадцать; Дикон схватил Ричарда за руку, зажмурился, прижался к плечу щекой: — Ну что? Слышишь? Чувствуешь? Что-то меняется? — Н-нет… — медленно проговорил Ричард. — Кажется, пока нет… — Тоже нет, — Дикон повернул голову и ткнулся в него лбом, глухо пробормотал: — Вообще ничего. Ричард прислушался к себе: он-то не знал, что должен почувствовать — тягу ли снова вернуться к тому оврагу, желание ли отправиться в путь; похоже ли должно быть ощущение на то, которое охватило его тогда, еще у вертолета, или станет совершенно новым; а может, он вообще просто сделает шаг и исчезнет, не успев даже попрощаться. Дикон же знал: знал, чего лишился, и помнил, что должен вновь обрести. — Погоди: может, на Излом не означает прямо в полночь, — сказал Ричард. — Может, имеется в виду на рассвете… Давай подождем. Но наступил рассвет, а потом вечер следующего дня; солнце снова поднялось и снова закатилось — а ничего не поменялось. Оба послушно ждали: Дикон пометался немного («Обманули! — Сказали не то! — Забыли! — Решили наказать! — Все это блажь — был просто сон, а я и поверил — еще пару дней — перепутали время — …» и так далее, и так далее по кругу), потом вроде бы успокоился, заметив наконец, что Ричард тоже расстроен и угрюм, и даже попытался снова занять позицию старшего — то есть взять себя в руки и утешить уже его («Ладно, я-то что, все так живут без голоса стихии, а ты же тут, получается, остался навсегда!»). Так прошло два дня. На третий к ним явился градоначальник: после Излома все отдыхали, недосуг было заниматься делами, а вот теперь, видимо, выходные закончились (короткие же у них здесь, то есть сейчас, Изломные каникулы). Он был необыкновенно возбужден, даже взбудоражен и без долгих предисловий начал: — Докладывают, тан, будто на замену вам в столице для нас нашли нового герцога. И кого! Кого, представляете: опять идти под руку к соседскому графу! Этому… Этому! — он говорил все более возмущенно. — Мало было им Круг назад: сначала все наши земли им, потом кусок вернули, да не до конца — мол, подавитесь, скажите спасибо хоть за эту подачку! Так и жили, а теперь — опять кланяться Ларакам! При этих словах Ричарду стало ясно, что он еще неплохо помнил историю прошлого Круга по сравнению с позапрошлым: знал, что Лараки пришли в Талиг с первым Олларом и долго считались новой знатью, но, кто там у кого отбирал земли и кто кому не желал кланяться, представлял уже совсем смутно. Нынешние Лараки были очень милым семейством и все пытались настойчиво опекать их с мамой после гибели отца, а с кузеном Налем Ричард вообще дружил. — Как Ларакам? — переспросил Дикон. — Это же мой дядя… он же погиб! Если бы он выжил, я бы точно знал! — Да кто их разберет, — градоначальник махнул рукой. — Небось подарили кому-то титул, вытащили из кармана, и вот, ваша милость, на блюдечке получайте к вашему Лараку и Горик, и Надор… тьфу! Кто там в столице такой ухватчивый… Там же, докладывают, и власти-то нет, одна разруха. Хотя нет, — он вытащил платок, вытер испарину со лба, — какая столица, о чем бишь я: все столичные разбрелись кто куда: Вараста, Придда… поназначали друг друга: кто регент, кто маршал, кто проэмперадор, и вот теперь, пожалуйста, придумали себе герцога, — он выругался, поморщился, пробурчал извинения. — Надо, надо было обособиться, тан, говорили ведь вам. — Но если это мой дядя, — повторил Дикон растерянно, — или кузен, и он жив, то, значит, и другие тоже… могут… — Дикон, не надо, — сказал Ричард. — Не надо, правда. Градоначальник уставился на него, как будто только что заметил, смерил с ног до головы придирчивым взглядом, задержался на лице, задумчиво посмотрел на Дикона и снова на него. — Я, тан, грешным делом, когда услышал, — заговорил он спокойнее, — сначала подумал: может, пора уже вас предъявить — они ведь там, почитай, вас уже похоронили, Надор и Горик как будто без хозяина. А потом вспомнил, что о вас рассказывают: вы такой-сякой, пятое-десятое — нет, рано, надо бы вас еще поберечь. Так-то, тан, такие у нас новости. Он замолчал, привычно потер подбородок, снова взглянул на Ричарда. Дикон в это время, казалось, так глубоко ушел в свои мысли, что совсем утратил нить разговора: сцепив руки за спиной, стоял неподвижно, уставившись в угол. — Знаете что, тан, — сказал наконец, после долгого молчания, градоначальник, — напишу-ка я прошеньице нынешнему регенту — без этого всего, незамысловатое, учтивое: мол, жители города Горика нижайше просят объявить, кто же теперь ими владеет, кому клясться-то в верности… хотя нет, столичные не поймут: извольте клясться его величеству королю, кем бы он ни был; тогда так: соскучились, мол, по герцогу и в растерянности, перед кем шапки ломать — не соблаговолите ли сообщить ваше решение по этому вопросу, — он скривился. — Нет, чересчур суконно. Ладно, сейчас сочиним поизящнее. Где у вас бумага и чернильный прибор, тан? — он обвел взглядом стол. — Опять прибрали? — А? Что? Прибор? Вот, на полке, — сказал Ричард бесцветно и продолжил без паузы, на той же ноте: — Как вы думаете, это может быть Наль… Реджинальд, мой кузен? — Дикон, давай-ка садись, — Ричард придвинул ближе стул, нажал Дикону на плечи, потянул вниз; градоначальник тем временем, охваченный порывом вдохновения, шустро строчил на листе и вроде бы не прислушивался. — Сядь, вот… посмотри на меня. Я не уверен, — он выделил слово голосом и добавил тише: — Не могу быть уверен, понимаешь, но думаю, что нет. — Если ты, — откликнулся Дикон, — то ведь может быть и он… и они… Мало ли чудес… — Они точно нет. Дикон… — Ричард сжал ему плечо, не закончив фразы: градоначальник уже подбирался к краю листа. Дикон накрыл руку Ричарда своей ладонью; пальцы его едва ощутимо подрагивали. — Ну вот, — градоначальник помахал в воздухе бумагой. — Готово, тан: можно отправлять. Сейчас поставим городскую печать — никаких ваших перстней, не думайте даже, — уложим в футляр, а ваш братец доставит. Заодно и разведает, что да как, как обстоят дела, какие ходят слухи, что болтают о вас… — Что?! — Дикон встрепенулся. — Нет! Ричард никуда не поедет! Отправьте кого-нибудь другого! Неужели больше нет людей? — Кого же еще послать — посудите сами, тан: кому можно доверить такое ответственное дело? Ваш братец — парень и крепкий, и смышленый, и обучен грамоте, и не робкого десятка… А вдруг какие-то секреты? А вдруг придется договариваться с кем-то, убеждать? И не поедет же он один: дадим, естественно, сопровождение, лошадь, снарядим в дорогу как полагается… — Ричард вам не подчиняется, — Дикон вскочил: от его рассеянности не осталось и следа. — Вы не имеете права его отсылать! И потом, сами же говорили: надо поберечься — а вдруг его примут за меня и схватят? Градоначальник рассмеялся: — Любой, кто когда-то вас видел, тан, не перепутает братца с вами: вы совершенно разные люди во всем! — он развел руками. — Тан, ну что вы, в самом деле: неужели вам так нужен помощник? Неужели считаете, что не справитесь в одиночку? Вы ведь уже давно здоровы, да и подручных предостаточно. ...Уже давно здоровы, и нянька вам не нужна, великовозрастное вы дитя, — вот что он имел в виду. Дикон, уловив посыл, сжал кулаки и набрал в грудь воздуха, чтобы возразить: я не дитя, он не нянька! — но Ричард его перебил: — Правда, Дикон, давай я съезжу. Обещаю, что не пропаду: не собираюсь исчезать, отвезу письмо и сразу вернусь. *** Ричард гонялся за регентом битый месяц, даже больше: уехал в середине Зимних Скал и только в начале Волн наконец нагнал. Отправился в путь он, конечно, не сразу: долго убеждал Дикона, что это необходимо (камни были согласны и одобрительно гудели), не повредит, что он ни за что не исчезнет внезапно посреди путешествия — не вернется вдруг в свое время, нет никаких примет; что Дикон вполне обойдется пока без него, займет себя делами, отвлечется, сам не заметит, как пролетят недели; и обещал даже оставить Баловника, чтобы Дикону было повеселее. Наконец Дикон согласился, и путешествие — очередное Ричардово путешествие в этой эпохе — началось. Ему в сопровождение, как и обещали, выделили двоих: уже знакомых молодчиков-вышибал, Тома и Сэма; всем троим дали лошадей, достаточно денег, еды, закутали в дорогу, как в экспедицию в Седые Земли; Ричард вез на груди пакет с посланием для регента и подорожную, выписанную на имя Ричарда Форестера, третьего сословия, из крестьян: фальшивую фамилию для него изобрели по занятию его мнимой матери-лесничихи. Сначала они завернули в Бергмарк: прошла молва, что регент, кто бы им ни был, обретается там — не то воюет с Гаунау, не то заключает с ними союз, не то проверяет перевалы, не то договаривается заново с маркграфом. Горные тропы, ведущие от Горика в Агмштадт, были завалены снегом, и надорским лошадкам временами приходилось пробираться через сугробы чуть ли не по грудь. Сколько хватало взгляда, вокруг простиралась снежная равнина и возвышались темнеющие на фоне сероватого неба вершины гор: белое безмолвие, безлюдная пустошь — ни привычных Ричарду шале, ни горнолыжных склонов, ни канатных дорог, ни, конечно, шоссе, ни поездов, ни снегоходов. Занятно (и печально): он увидел уже три разных времени года, побывал и в лете, и в осени, и вот теперь в зиме — не значит ли это, что должен посмотреть и на весну и только потом вернуться? Не значит ли, что его миссия не завершилась, что мироздание ждет от него поступка, подвига, напряжения сил? Не придется ли делать сложный выбор, принимать непростое решение? Лошадка покачивалась под Ричардом, и он, как в тех своих снах, ощущал ее теплые бока, легкий вес поводьев в руках, твердость и гладкость округлой луки седла, прочный металл стремян; видел старинные перчатки из выделанной кожи, на меху, застежку отороченного опушкой плаща, поля широкой шляпы, надвинутой на лоб. Никакого регента в Бергмарк не оказалось, да в последнее время и не бывало: информаторы, докладывавшие градоначальнику, что-то напутали, приняли регента за маркграфа, командора за проэмперадора, кого-то еще за кого-то другого — в общем, ошиблись, и немудрено: все же Смута, каждый сам себе начальник, каждый стремится урвать немного власти. В Агмштадте Ричарду указали на Ноймар: мол, регент — Рудольф Ноймаринен, герцог Ноймарский — должен быть, конечно, у себя. В Ноймаре выяснилось, что ни герцога, ни его свиты нет: он с семьей переехал временно в Старую Придду, перевез с собой принца — законного короля, малолетнего Оллара, — и принцесс и устроил там собственный — нет, точнее, королевский — двор: на замену столичному, пока в столице творятся такие беспорядки (жуткие беспорядки означали рождение Первой Республики: здесь с ней не церемонились, заклеймив всех ее основателей опасными безумцами). Но и в Старой Придде Ричарда постигла неудача: оказалось, что Ноймаринен — который действительно нашелся там, действительно со всем двором, собрав вокруг себя цвет уцелевшей знати (Ричард ни на кого из них не посмотрел: кто же пустит простолюдина, пусть и с важным посланием, дальше привратницкой), — больше вовсе не регент, а регентом снова стал вернувшийся из ниоткуда — не то из долгих странствий, не то из темницы, не то вообще из мертвых — герцог Алва. Иногда расспросы совсем заходили в тупик: то собеседники теряли интерес уже на фразе «Письмо из Горика»: Горик был настолько не на слуху, что о нем почти никто не знал, и настолько мал, что попадал далеко не на все карты, и многие даже считали, что такого города просто нет, а Ричард выдумал название, чтобы зачем-то проникнуть к регенту; то на Ричарда начинали коситься неодобрительно, бурчали себе под нос, поджимали губы и отказывались отвечать. Он искренне не мог взять в толк, что не так, пока Том ему не объяснил: мол, ты не кланяешься — еще в Горике все заметили, но там — понятно, у вас с таном свои дела, а тан выше градоначальника, и дома все по-простому, никто особо внимания не обращал, но тут, с чужими, можно было бы и поучтивее. Сэм в защиту Ричарда заметил, хмыкнув, что в лесу свои порядки, не будешь же с медведями раскланиваться, и вовсе тот не зазнался, а не обучен, и вообще какая кому разница. Ричард честно постарался следовать их советам и вести себя по местным меркам вежливо, но ему страшно претила сама мысль гнуть перед кем-то спину, а притворяться он не умел. Наконец он все-таки догнал регента: поиски привели его в захолустный городок под названием Акона; в его время там теперь было знаменитое летное училище и фабрика детских игрушек. Регент остановился в обыкновенном доме у кого-то из горожан: по-походному, по-простому, без церемоний, и Ричарда оставили даже не в привратницкой (которой здесь не было, как не было и парка, и подъездной аллеи), а прямо на конюшне — подождать, пока о нем не доложат герцогу, раз уж он везет такое нужное письмо, которое может передать только лично в руки. Чем ближе Ричард подбирался к регенту, тем неутешительнее становились слухи, которые он исправно собирал: Дикона здесь в основном считали не умершим и не пропавшим без вести, а сбежавшим; его открыто обвиняли и в измене королю, и в перевороте, и в цареубийстве; за его голову была назначена награда, его обещали не судить и казнить, а пристрелить на месте; для него выдумали немало обидных прозвищ, рассказывали о нем нелепые — нелестные — небылицы; и даже, как говорили, король Гаунау, которого Дикон отчего-то полагал надежным союзником, объявил на него охоту. Ричарда и правда никто не принимал за Дикона — он не встретился ни с кем, кто того знал; а все остальные, даже заучив описание внешности (глаза такие-то, волосы такие-то, отлично управляется со шпагой), не признали бы в нем беглого дворянина. Слухи неожиданно его задевали: сначала ему просто делалось неприятно, потом горько, потом разбирала злость, а теперь у него при каждой новой подробности, подслушанной в трактире или у коновязи, чесались кулаки двинуть очередному сплетнику по морде. Он настрого запретил ввязываться в ссоры Тому с Сэмом, но сам в последние разы сдерживался уже только благодаря тому, что был обучен сохранять спокойствие в любых экстренных ситуациях. И все-таки вот теперь, слушая, как на конюшне какой-то военный хвалится, что его приятелю якобы выдали награду за то, что тот храбро, рискуя жизнью, изловил и пристрелил подлого предателя, того самого Окделла; как сам регент усадил с собой за стол, угощал, наливал своей рукой вино, — Ричард чуть не бросился на того, чуть не устроил драку. Но тут, на счастье, его позвали в дом: регент был готов его принять.