Р.О. и Р.О.

— Н-да, — сказал регент, склонив голову набок и разглядывая Ричарда. — Я вижу, у Эгмонта совершенно не было фантазии. Ричард, значит, да? Форестер? Их сидело в комнате трое: один был невероятно похож на Ричардово начальство — министра чрезвычайных ситуаций Савиньяка; другой — на доктора Эпинэ из столичного госпиталя (причем на всех сразу, но больше — на Робера: Ричард был знаком с ним довольно близко, и вовсе даже не из-за того, что сам пару раз за тот злополучный год оказывался в его власти, а потому, что того вечно отправляли на самые сложные ЧП с пострадавшими); а регент походил на нынешнего соберано Алву, которого Ричард видел разве что по телевизору. Самого же регента, из этой эпохи, он видел тоже — вспомнил теперь, только войдя в комнату, что столько раз во снах любовался его руками, манжетами, тонкими пальцами, россыпью перстней — серебро, сапфиры, карасы; синий, черный, ничего золотого, ни искры красного; эти руки держали шпагу, кинжал, бокал с вином, кувшин, узкий стилет; столько раз глядел на лицо, на волосы, в глаза. Похоже, не у одного него были в прошлом двойники. — То есть Эгмонт назвал первенца, как положено, родовым именем, а потом, когда у него родился законный наследник, не придумал лучше, чем взять то же имя; над фамилией тоже размышлял недолго — ну надо же, лесник. Вы ведь лесник, молодой человек? — Да, — Ричард кивнул: спохватился, что опять был недостаточно учтив, и ждал теперь, как ему выговорят, что вот, дикого лесника не выучили кланяться; но ни регент, ни его приятели, казалось, не обратили на это внимания. — Почему ты решил, что это именно сын Эгмонта? Почему не дальний родственник? Не просто обычная внешность, в конце концов? — спросил Эпинэ: как будто уже забыл, как сам только что, стоило Ричарду показаться на пороге, вскочил, подался ему навстречу — и, лишь вглядевшись в его черты, снова со вздохом опустился на стул, не то с облегчением, не то с разочарованием. Ричард же тогда положил футляр с письмом на стол перед регентом и отступил к двери. — О, наш святоша Эгмонт был тот еще ходок. Ты, Ро, наверное, уже не застал, а вот в мое время в Торке о его приключениях буквально рассказывали легенды. Удивительно, что бастард всплыл только один — хотя, может, всех остальных по обыкновению повыкашивало, или остались только девочки. Сколько вам, юноша? — регент хмыкнул. — Хотя какой же он юноша: очень даже молодой человек. Лет двадцать пять? — Двадцать четыре, — сухо ответил Ричард: ему совершенно не нравилось, куда движется этот разговор, и делалось неприятно от того, что его разглядывают и оценивают, как — если взять пример, подходящий эпохе, — как лошадь на ярмарке, разве что в зубы не лезут. А он ведь просто собирался отдать письмо, дождаться ответа и уехать — поработать почтальоном. — Ага, значит, Эгмонту было примерно восемнадцать. Что же, неплохо — вполне нормально, странно даже, что не раньше. А ваша матушка… — Рокэ, — перебил Савиньяк, — знаешь, меня интересует другое: ты абсолютно уверен, что это не тот самый Окделл? — Тот самый, за казнь которого мы третьего дня вручили награду? — спросил регент; Эпинэ при этих словах слегка скривился. — Выжил, сбежал, больше полугода скрывался, а теперь решил явить себя миру? Год за месяц — добавил себе пять лет возраста? Разучился держать осанку или искусно притворяется? Хороший вопрос, Ли. — Ты знаешь, что так бывает: кто-то помолодел — кто-то, наоборот, постарел. — Ну хорошо, — регент поднялся, отодвинул стул, поправил — бесконечно знакомым Ричарду жестом — манжеты. — Хорошо, можем, так сказать, провести опознание. Я кое-что еще помню, да и Ро должен знать побольше моего. Что там обычно в особых приметах: родинки, шрамы, телосложение, рисунок мышц? Прекрасно. Молодой человек, разденьтесь до пояса и подойдите сюда. — Что?! — Ричард не поверил своим ушам. — Зачем?! — Снимайте камзол или что там у вас, пояс, рубаху; штаны, так и быть, можете оставить, — снисходительно пояснил регент. — И подойдите уже сюда: что вы там застыли столбом? Ричард сжал кулаки, зажмурился, сделал глубокий вдох, досчитал до шестнадцати и попробовал вспомнить самую мощную технику успокоения, какой только владел: накаркал и вот уже, пожалуйста, не просто лезут в зубы, но еще и собираются хорошенько пощупать и полапать... Может, местным крестьянам и привычно такое унижение — молчи, холоп, и делай, что скажет барин, — но Ричард-то воспитан иначе! Не помогло ни представить, что он, например, на медкомиссии, сейчас его посмотрят врачи, запишут показатели и отпустят; ни, помянув добрым словом историю Второй Республики, напомнить себя с тайным злорадством, что всего через каких-то двести лет таких обнаглевших господ кое-где поразвешивают по фонарям (о, не в Надоре, даже в Эпинэ не везде); ни отстраниться и вообразить, что все это происходит не с ним. Он не сдвинулся с места, не пошевелился и даже не потянулся к застежке. — Ну же, — поторопил его регент. — Сколько можно стоять на пороге? В чем дело, молодой человек? — Мы не на невольничьем рынке, — отрезал Ричард: может быть, в мыслях — решительно отрезал, а на деле — выдавил сквозь сжатые зубы. — В Надоре нет рабства! Регент рассмеялся и повернулся к приятелям: — Смотрите-ка, надорский самородок кусается — простодушное дитя лесов в своем наивном целомудрии — как сказал бы поэт… А может, Ли, ты и прав? Тот самый Окделл тоже, помнится, вечно огрызался. — Надорцы те еще гордецы, — заметил Савиньяк. — Тем более он явился из Горика: это на севере, там как раз недалеко Давенпорт. Я уже готов отказаться от подозрений, Рокэ, но давай все же проверим. — Ладно, — регент вздохнул. — Не собираемся покушаться на вашу невинность, молодой человек. Закатайте рукава, расстегните верхние пуговицы камзола и немного ослабьте ворот рубашки: хотя бы это, надеюсь, ваша непорочность позволяет? Ричард заставил себя сделать пару шагов вперед и, сцепив зубы, вытянул руку. Регент сам подошел ближе; холодные пальцы, гладкие и нежные на ощупь, легко прошлись по Ричардову запястью, повернули руку ладонью вверх, потом потянулись выше, к шее, к ключице, и Ричард заново испытал — вспомнил вдруг словно забытое — ощущение из снов: герцог Алва держит его руку, подносит к раненой ладони острие ножа, пальцы касаются кожи. — Откуда эти шрамы? — резко спросил регент. — Здесь, на запястье и выше, на ладони? — Ниже — напоролся на ветку; выше — порезался, — честно отозвался Ричард, выныривая из воспоминаний. — У вас в Горике лекарь прямиком из Багряных земель? Даже я не наложил бы швы так искусно. Ладно, пусть на руке у вас раны были пустяковые — а вот здесь, на ключице? Три тонких длинных шрама — почти незаметны. Откуда они? Ричард пожал плечами: — Упал. Потом еще раз упал. — И зашивал вас опять тот же ученый лекарь? — У Ди… у Окделла была сломана ключица, — подал голос Эпинэ: это прозвучало для Ричарда и диковато, и смешно, ведь именно Робер Эпинэ-то и занимался им и тогда, когда ставили первую пластину, и тогда, когда извлекали вторую: Ричард не очень хорошо переносил наркоз. — Здесь ключица не сломана, — сказал регент. — Только шрамы. Ну что, Ли, на этом завершим или продолжим? — Шрамы исчезают, тебе ли не знать. — Ну да: одни исчезли и появились другие, причем некоторые примерно в тех же местах, но выглядят иначе; а кости чудесным образом выправились так, что от перелома не осталось и следа. Не слишком ли много допущений? Но если ты настаиваешь, что же, идем дальше. Молодой человек, можете приводить одежду в порядок. Готово? Отлично. Вы знакомы с фехтованием? — Немного умею, — буркнул Ричард, застегивая камзол: новый виток беседы заставил его почувствовать себя уже не на лошадином базаре, а на арене цирка; безразличие, которое он так старался в себе вызвать, все запаздывало. — Возьмите шпагу, — приказал регент. — Ро, дай ему шпагу… А теперь сделайте пару выпадов. Свою манеру я всегда узнаю. Закатив глаза, Ричард нарочито медленно взялся за эфес шпаги и, как показывал Дикон, рассек ею воздух, потом кольнул воображаемую точку впереди, развернулся и нанес удар вбок. Раздался сдавленный смешок. — Прости, Рокэ, ты прав, беру свои слова назад, — проговорил Савиньяк. — Это вы топором так привыкли орудовать или лопатой, а, молодой человек? — Надорская лесная школа, — сказал регент с серьезным видом. — Новое слово в фехтовании, ну что ты, Ли. Молодой человек, отдайте шпагу герцогу Эпинэ: спасибо, мы все поняли. Достаточно: думаю, мы уже не пойдем проверять, как вы держитесь в седле или умеете ли танцевать. Ли, убедился? Посмотри, как он двигается, как ходит, как расправляет плечи — ни один дворянин не сможет так притвориться. — А как он разговаривает? — добавил Эпинэ. — Ведь половины слов не разобрать! Рокэ, ты мог не заметить: талиг для тебя все-таки не родной, но это ведь какой-то совсем деревенский выговор. Ни Эгмонт, ни Дикон так не говорили. — В общем, наш вердикт: нет, это не тот самый Окделл, — подчеркнуто раздельно констатировал регент. — Тот мертв и безвозвратно, а этот — не имеет к тому никакого отношения. Уверен, он даже не встречался ни с отцом, ни с братом — не стал бы Эгмонт представлять законным детям своих бастардов. Даже сомневаюсь, что высылал его матушке деньги или радовал ребенка подарками к праздникам… — Рокэ, только не говори, что ты собираешься пригреть на груди еще одного Окделла! — воскликнул Савиньяк. — Тебе не хватило одного? Опять в ту же ловушку? А кровь? А фамильный характер? — Он даже не Окделл: он Форестер, — усмехнулся регент. — И древняя кровь проявляется по-разному, не всегда определяет натуру: почему бы не вспомнить, скажем, Джеральда Окделла, кансилльера? О да, подумал Ричард, почему бы не вспомнить Джеральда Окделла, вот это дельный совет: он вызвал в памяти картину, в который раз — внутренним взором — вгляделся в лица герцога, его сыновей, горожан, пересчитал карасы на цепи, складки на рукаве, разбросанные по столу листы бумаги; напомнил себе: это еще будет, случится, не пропадет, не сгинет — и наконец успокоился. — К тому же, я ведь вижу, что это приличный человек, — говорил регент: Ричард пропустил часть его пассажа, что-то про воспитание и молоко матери. — Я чувствую такие вещи. И наконец, я не собираюсь сажать его себе на шею: молодой человек получит ответ и отправится назад в свой Горик. — Кстати, да, Рокэ, а что в письме? — спросил Эпинэ: уловил момент, чтобы перевести тему. — Ах да, письмо… Молодой человек, садитесь, не стойте: вы ведь ждете ответа. Письмо… — регент вытряхнул лист бумаги из футляра, развернул и погрузился в чтение. — Ну так что же там? — переспросил Эпинэ минут через пять с любопытством в голосе, которое никак не вязалось с его меланхоличным обликом. — О, — регент поднял голову, разгладил письмо ладонью. — Добрые жители славного города Горика нижайше просят предъявить им нового герцога: назначить кого-то или объявить прилюдно, кто это, если уже назначен, и передают просьбу через градоначальника. Этот, несомненно, достойнейший человек имеет наглость требовать — о нет, он умен: пишет очень учтиво, прямо-таки рассыпается в любезностях, но между строк вкладывает иное — требовать, чтобы я выбрал кого-то на их вкус: северянина, знакомого с местным обиходом, не чужака; да еще и, — он пристально посмотрел на Ричарда; не отрывал взгляда, пока Ричард не уставился на него в ответ глаза в глаза, — еще и делает мне однозначные намеки, что Надор и Горик не примет Лараков. — Ты думаешь, он настолько искушен в интригах? — спросил Савиньяк недоверчиво. — Ну, конечно, можно подумать и так: он без всякой задней мысли присылает мне с письмом именно бастарда Эгмонта — просто потому, что тот с детства вертелся рядом, только потому что силен, неразговорчив, в путешествии сумеет за себя постоять. Других таких, конечно, не нашлось — вот и отправил того, кто подвернулся под руку. О, мы легко примем его игру и сделаем вид, что поверили в совпадение: все равно новый герцог у них уже есть, и бедным горожанам придется смириться с очередным Лараком. Так, молодой человек? — Понятия не имею, — сказал Ричард, ощущая особенно остро, насколько не умеет притворяться и как искусственно прозвучали его слова. — Естественно: вы, Окделлы, никогда не имеете ни о чем понятия. Ах да, вы же Форестер. Забавно, кстати, что желания нашего милейшего герцога Надорэа и неравнодушных горожан совпадают: на севере в народе то ли держится еще вера в магическую силу древней крови, то ли там за целый Круг не избавились от ненависти к захватчикам — а вот наш Эйвон, помнится, буквально три дня назад распинался здесь, как его тяготит этот титул и с каким удовольствием он сбросил бы непосильную ношу с плеч. Что-то там еще было об исторических параллелях, о возвращении отобранного истинному владельцу… — Рокэ… — предупреждающе начал Савиньяк. — Почему нет? — тот снова в упор посмотрел на Ричарда. — Ротгеру, скажем, можно приглашать ко двору не то мещанских, не то крестьянских дочерей; Франциску — о, я не он, ничуть не приписываю себе его славы, но ведь он создал прецеденты — можно было раздать титулы своим соратникам-простолюдинам; ну а мне почему же нельзя отдать герцогство пусть, гм, полуграмотному леснику, зато наследнику по крови? Вы же слышите зов Скал, молодой человек? — внезапно спросил он. — Да… — сначала машинально ответил Ричард и тут же тупо переспросил: — А? Что? Скал? Вот уже чего он не ожидал от своего посольства к регенту, так это настолько глупого и непредсказуемого поворота: его — герцогом, ему — герцогство? А Дикон? А как же вернуться? Мысль никак не желала укладываться в голове, как будто он и правда сделался необразованным крестьянином, растерял всю способность рассуждать и делать выводы: не учился девять лет в школе, еще четыре в училище, не работал уже Создатель знает сколько там, где нужен был холодный, рассудительный ум. — Значит, слышите, — удовлетворенно сказал регент. — И как вы смотрите на мое предложение, господин Ричард Форестер, герцог Надорэа? Или нет, слишком много «р» — Ричард Форестер, герцог Окделл? Почему бы не сохранить прежний титул, если фамилия уже изменена — древние были бы довольны… Шестеренки в мозгу у Ричарда со скрипом провернулись еще на четверть оборота, и тело отреагировало первым: он вскочил, вцепился в край стола, подался вперед: — Ни за что! Я не согласен! Регент переглянулся с Савиньяком и Эпинэ (первый закатил глаза, второй пожал плечами — похоже, ему было так же не по себе, как и Ричарду), одобрительно улыбнулся: мол, молодец, так я и думал, вот это мне нравится, — и наставительно сказал: — А придется, молодой человек. Никто не хочет и никто не согласен: титулы, земли, богатство и власть часто достаются вовсе не тем, кто о них мечтает. Посидите еще немного, пока я напишу ответ для вашего градоначальника, а также приказ о передаче титула и эдикт от королевского имени, который позже разошлют во все уголки вашей провинции, а пока пусть прочитают прилюдно в ратуше и в соборе Горика. Да сидите же смирно! Все уже решилось, что теперь сделаешь! На этом регент придвинул к себе письменный прибор и несколько минут сосредоточенно писал. Ричард послушно сел; вспышка возмущения прошла, и в голове у него начало проясняться: в самом деле, не приставят же к нему надзирателей следить за каждым шагом — уедет себе в Горик, а там отыщут способ поменять местами их с Диконом; никто ведь не знает здесь о Диконе, а они похожи… точнее — на одно лицо (и еще точнее — одно и то же лицо, одна и та же личность); минует еще год, другой, и их вообще будет не различить; а если Ричард вернется домой (не это ли и было его миссией — возвратить истинному герцогу власть? Не значит ли это, что теперь путь назад откроется?), то герцог Окделл в этой эпохе снова останется только один. Эпинэ тем временем, заметив его смятение, осторожно спросил: — Молодой человек… вы же обучены грамоте, умеете читать? — Конечно, — Ричард представил, что ему сейчас велят прочитать вслух только что написанный изящным почерком регента приказ — старинным почерком, с завитушками, где все буквы сливаются воедино, слова перетекают одно в другое: давно уже все писали на бумаге раздельно, четкими, почти печатными буквами — никому не хотелось ломать глаза о рукописную вязь; или, того хуже, поднесут книгу с каким-нибудь особо вычурным шрифтом. — Да ладно тебе, Ро, — заметил регент, прикладывая к письму оттиск перстня. — Дурное дело нехитрое: назначим толкового управляющего, наймем менторов, научим и грамоте, и фехтованию, и верховой езде, и придворному обхождению, и куртуазной речи. Займешься? Или лучше — озадачим милейшего Эйвона заботой о чудесно обретенном племяннике; надо, кстати, вернуть его с дороги — он не должен был уехать далеко: пусть отдаст бумаги, цепь, что там у него еще и отправляется куда собирался, а попутно подумает об учителях. Ну сколько займет сделать из лесника герцога — полгода, год? Молодой человек кажется вполне сообразительным: ставлю на полгода. — Пари? — усмехнулся Савиньяк. — Можно и пари… — регент снова рассмеялся. Уже выйдя за дверь, унося за пазухой на месте одного письма — три («Ступайте, молодой человек, выезжайте завтра с утра, возвращайтесь в ваш городок, свыкнитесь с новым статусом, к вам пришлют всех, кого надо»), Ричард услышал, как они переговаривались: слышал все время, пока был в доме — и пока шел по коридору к лестнице, и пока спускался по лестнице вниз, и уже когда вышел на улицу, но не за ворота, и повернул к конюшне: должно быть, камни решили передать ему весь их разговор. — Решил воспитать себе карманного герцога? Я сначала хотел поспорить, а теперь соглашусь: умно. — Ну да… и все довольны: горожане получат своего северянина, Эйвон счастливо посватается к своей пассии, остатки Людей Чести снова убедятся, какой я тиран… — Эксцентричное, безумное, злобное чудовище. Напомню, что есть еще Манрики. — О, Манрики: старший, во-первых, занят делом; а во-вторых, пока не рискнет высунуть нос. А дальше… ну что же, повариха и лесник — любопытный получится союз?.. *** Курьер от регента нагнал их через два дня уже на пути домой: вручил с поклоном тканевый сверток, в котором угадывался клинок, и, как бы Ричард ни отнекивался, как бы ни протестовал, убедил его (приказ от регента, невозможно нарушить, поймите же!) наклонить голову и застегнул ему на шее герцогскую цепь; после спешно попрощался и, развернувшись, скрылся из виду. Удачно, что место было безлюдным: не такой глухой лес, как растет в Надоре, — так, перелесок, — но и не оживленный тракт; неудачно, что Том и Сэм ехали рядом, не отставая почти ни на шаг, раскрыв рты наблюдали всю сцену, и теперь придется с ними объясняться: Ричард не рассказал им подробностей, надеясь решить дело тайно — с Диконом и градоначальником, — и упомянул только, что дождался ответа и можно возвращаться. Цепь тяжело лежала у него на груди и плечах; карасы в ней низко гудели — на той же ноте, что и всегда в музее, но громче, радостнее, приветствуя Повелителя после долгой разлуки. «Скоро доедем до настоящего герцога; я не ваш», — пообещал им Ричард, а вслух сказал: — Глупости. Это для тана. Оглядевшись вокруг, он нашел валун подходящей формы — высотой ему по бедро, с плоской чуть скошенной вершиной; подошел, одну руку положил на него, а другой нашарил сзади на шее застежку, расстегнул и движением Джеральда Окделла, подсмотренным на картине — движением, так резко впечатавшимся ему в память, так многократно повторенным в воображении, — одним плавным движением снял с себя цепь, взвесил на ладони, убрал в карман и рассмеялся. Позже, по дороге домой, улучив минутку в одиночестве (спровадив ли провожатых спать, отправив ли их разведывать путь впереди, выйдя ли ночью во двор гостиницы подышать свежим воздухом), он не раз еще разыгрывал наедине с собой эту сцену — сцену, с детства владевшую его умом; повторял ее, пока ему не надоело. *** Он вернулся в Горик незадолго до Весеннего Излома: сначала зима явила себя во всей красе, и дорогу то заметало так, что приходилось торить ее, или ждать, пока расчистят, или искать обход; то снегопад или вьюга заставляли их по целым дням и даже неделям просиживать на постоялых дворах; позже, чем ближе подбиралась весна, чем явственнее ощущалось в воздухе ее дыхание, тем веселее таяли снега и тем выше поднималась вода, так что теперь дорогу то развозило, то затапливало — в общем, путь обратно занял куда больше времени, чем путь туда, хотя теперь не приходилось ни за кем гоняться, никого расспрашивать, они не делали никаких крюков и ехали прямо домой. Вернувшись, Ричард нашел Дикона в прежней сторожке: горожане так и не решились явить его свету, показать народу, пригласить в ратушу; в неизменной компании градоначальника. Отдав тому две бумаги — ответ от регента и указ, который должны были зачитать в соборе, а его грядущие копии в церквях и ратушах по всей провинции, — Ричард вручил третью Дикону, тут же, не дав тому сказать ни слова, передал и кинжал, освобожденный от ткани, и, как курьер прежде, попросил наклонить голову, вынул из кармана и застегнул у него на шее герцогскую цепь, а потом повернул его к зеркальцу на стене (зеркальце принесла им и повесила над столом одна из девиц) и, придерживая за плечи, вкратце пересказал всю историю. И тогда они впервые серьезно поссорились. — Я не ты! — кричал Дикон, сжимая кулаки. — Я не буду тобой! Не хочу прожить всю жизнь — тобой! У меня есть имя! Титул! Он принадлежит мне по праву! Я не буду обманывать! Притворяться! Изображать лесника! Разыгрывать перед ними! Служить для них шутом! Я — герцог Окделл, а не Форестер! — Идиот! — орал в ответ Ричард, выйдя из себя — устав от долгого пути, переживаний, неопределенности; мгновенно позабыв все техники медитации, все увещевания психологов, все принципы работы. — Да ты же мертв! Убит! Твоего убийцу наградили! Объявись ты живым, тебя тут же пристрелят! Ты бы знал, что о тебе говорят! Какое вернуть титул официально? Ты вообще о чем?! Кончилось тем, что Дикон, швырнув стул в стену, выскочил за дверь, с грохотом захлопнув ее за собой так, что та отскочила от косяка и повисла на одной петле; Баловник, отчаянно лая, выбежал следом. Ричард, в свою очередь, с силой пнул стол — тот отъехал всего на полбье, царапая ножками пол, но не перевернулся; смел рукой и швырнул на пол с него все мелочи, включая чернильницу; напоследок рванул с окна занавеску; потом наконец выдохнул и, чуть придя в себя, осмотрелся. Дикона не было, забытый теплый плащ болтался на гвоздике у входа. Градоначальник тоже под шумок сбежал, прихватив с собой все три документа и на всякий случай кинжал — оставив их ссориться в свое удовольствие, кидаться мебелью и трясти кулаками, но не резать друг друга. Дикон вернулся посреди ночи, долго возился на кухне, гремел ведром, грел воду, потом стаскивал сапоги, топтался у кровати, укладывался, ворочался с боку на бок, возмущенно бормотал; Ричард замотался с головой в одеяло, сложил руки на груди, отвернул нос к стенке и притворился, что спит, — а утром, поднявшись, обнаружил Дикона в такой же — зеркальной — позе: тот же гордый вид, то же обиженно натянутое на голову одеяло. Они не разговаривали до самого Весеннего Излома: градоначальник почел за благо не вмешиваться и не появлялся у них; люди от регента тоже пока, к счастью, не приезжали — наверное, нужно было сказать спасибо медлительной бюрократической машине. Ричард, сам остыв и успокоившись, ждал теперь, когда и Дикон переварит наконец новости, обдумает, переосмыслит и примет — знал себя и поэтому знал, что это должно будет случиться раньше или позже, выжидал, но не делал первого шага, не собирался извиняться (было бы за что!) или снова пускаться в объяснения — тоже, пожалуй, все еще чуть-чуть был обижен. И действительно, их ссора прекратилась так же внезапно, как и началась: утром в первый день весны, на рассвете (ночью они не отмечали Излом и оба рано ушли спать — как обычно в последнюю неделю, не обменявшись ни словом), Дикон вдруг подскочил на кровати, как будто его подкинуло, сел, ошалело огляделся вокруг (Ричард следил за ним из-под одеяла: тоже проснулся, разбуженный как будто толчком, но не желал показывать виду) и хриплым со сна голосом позвал: — Ричард… Ты же слышишь? Ричард? Не спишь? Слышишь ведь, как камни… поют? Теперь и Ричард услышал — увидел, почувствовал то, чего так долго ждал: камни указывали на юг, тянули его за собой; путь домой теперь был свободен, проход открыт, и вдалеке уже брезжил свет. — Угу, — Ричард тоже сел. — Дикон, слушай… Прости, что я наорал: но ты сам понимаешь, что… — Ты же останешься еще хоть немного? — перебил Дикон, помотав головой. — Еще хоть на несколько дней? Пожалуйста? — Ненадолго, — сказал Ричард, пересаживаясь к нему на кровать и обнимая одной рукой, привлекая к себе. — До дня рождения. — До дня рождения… только мы не отмечаем давно… ну, я давно… с тех пор как отец… — он рвано выдохнул и, как прежде, как еще осенью, прижался Ричарду к плечу головой. — Ты тоже прости. Я вообще не представляю, как… — Все будет хорошо, — сказал Ричард. — Смотри, я же родился, и через целых четыреста лет у меня та же фамилия: значит, все получится, правильно? *** Едва Ричард вылез из оврага, на него обрушилась мешанина давно забытых звуков: шум автомобилей на шоссе, стук колес поездов о рельсы, гул вертолетных лопастей, писк и треск рации, звон и лязг оборудования, голоса коллег; теперь были слышны и те, которые раньше он не замечал — дальнее, едва различимое пение электропроводов, шуршание шин по гравию где-то в долине, и еще дальше — мерное пыхтение завода, выдохи дыма из фабричной трубы. Баловник, с тоской глядя вниз, ждал на краю оврага; рюкзак тоже лежал там, где Ричард его оставил, прежде чем начать спуск. Не было ни лошадей, ни снятого и повешенного на куст плаща, ни сопровождающих (тех же самых надежных, доверенных парней, которые уж точно не проболтаются), ни самого Дикона. Он отчаянно не хотел отпускать Ричарда, потом потребовал, чтобы тот взял эскорт, потом решил ехать провожать сам, и вот они вчетвером (впятером, считая Баловника) верхом добрались до оврага — куда быстрее, чем занял путь отсюда пешком до деревушки и потом на повозке до Горика. Дикон взмахом руки велел парням погулять по округе и, убедившись, что те ушли подальше и не смотрят, порывисто обнял Ричарда — почти вцепился в него, — и они долго стояли так, пока Дикон не отстранился и не отвернулся, украдкой вытирая глаза. Ричард прикрепил страховку и тросы, потом они снова обнялись, снова пообещали друг другу, что все будет хорошо, все получится, они справятся; потом попрощались, и Ричард полез вниз; Дикон все смотрел на него, стоя на самом краю, и его лицо скрылось из виду, только когда ноги Ричарда коснулись дна. Надо будет, наверное, найти его портрет: наверняка он есть; может, и не один — Ричард просто не приглядывался, проскальзывал глазами; надо будет разузнать о нем поподробнее, почитать исторические труды, какие-нибудь статьи, да хотя бы в сети разыскать годы жизни — ведь и они должны быть (и опять: неужели Ричард просто проматывал их, не останавливаясь?): «Ричард Окделл по прозвищу Лесник, триста восемьдесят первый К.С. — ноль какой-то К.В.». Интересно, кого он взял (возьмет!) в жены? Сколько у него было (будет!) детей? Помнит ли (помнил ли, будет ли помнить) о чудесно явленном и чудесно же пропавшем брате, вернейшем помощнике, няньке, правой руке, далеком потомке? Пахло сухой травой и листвой, нагретой на солнце, от земли поднималось тепло: Ричард провел в прошлом три четверти года, с начала Летних Ветров до конца Весенних Скал (пока собрались после двойного дня рождения, пока уговорили градоначальника, пока доехали), — достаточно, чтобы выносить ребенка, — и вернулся в тот же день, тот же час, ту же минуту, когда исчез. Баловник, заскулив, ткнулся ему носом в бедро. Ричард отлично его понимал: только что рядом ходили люди, ржали кони, только что буквально в паре шагов стоял Дикон, к которому Баловник привязался едва ли не сильнее, чем сам Ричард, — и вдруг в одно мгновение все они пропали, запахи переменились, и всё вокруг теперь шуршало, шумело, грохотало и гудело. Ричард ободряюще погладил его между ушей, провел рукой по спине. Словно вторя его мыслям, ожила, затрещав, рация, и послышался бодрый голос Марселя: «Тан Окделл, прием-прием! Прекращай поиск, всех нашли, возвращаемся!» Ричард ответил в рацию стандартное: понял, принял; подхватил рюкзак, позвал Баловника, вытер глаза и двинулся к выходу из леса. Марсель встретил его на площадке, радостно замахал рукой: лагерь уже сворачивали, по одному грузились в вертолет. — Дик, давай-давай, заканчиваем! Все в порядке: все трое живы, целы, даже не замерзли, — крикнул Марсель, стараясь перекрыть шум мотора; вгляделся в Ричарда, охнул, нахмурился: — Что стряслось? На тебе лица нет! — Нет, все хорошо, — Ричард вздохнул: здесь у него была семья, друзья, коллеги, любимая работа, дело всей жизни; свет, горячая вода и телефон, наконец; чего жалеть о том, что оставил? — Ну смотри, — Марсель, казалось, не поверил, но не стал настаивать. — Да, всех троих нашли вместе: два парня и девица с ними… — Карваль и Катарина? — обреченно спросил Ричард, всматриваясь через его плечо в надписи на борту вертолета: не поменялась ли «о» на «а», не исчезла ли полностью «э»? — Что? Ох, нет! — Марсель засмеялся. — К счастью, не она: с ней бы мы так легко не отделались! Но ты прав, без нее не обошлось: девчонка насмотрелась ее роликов и решила повторить подвиги нашей звезды! Все оставалось по-прежнему: буквы тоже, кажется, не изменились. Ричард в последний раз оглянулся на лес, поправил рюкзак и зашагал к вертолету.

Конец.