Секс по смерти

Кенма разворачивает барный стул, смотря на танцпол и старательно не морщась. Музыка оглушает. В воздухе пахнет немного потом, немного духами тех, кто сейчас пытается вытанцевать душу впереди. Кенма уже жалеет, что вообще согласился сюда прийти, но не сбегать же сейчас. Тем более коктейль оказался вполне себе ничего. Да и весь вечер вполне себе ничего. Как минимум потому, что Куроо нет рядом, нет в поле зрения, нет нигде вообще — и это радует. Они не ссорились, они вообще после возвращения Кенмы и того случая в прихожей об этом не разговаривали. Кенме так проще, Куроо, очевидно, тоже, и, возможно, это плохо, но о последствиях Кенма задумываться не хочет. Он скользит взглядом по танцполу, ни на ком конкретно не задерживаясь, рассеянно качает в такт музыке головой. А потом натыкается на подозрительно знакомую спину в отдалении и давится коктейлем. Кто-то спрашивает, все ли в порядке, не дать ли воды или еще чего покрепче, но Кенма отказывается и поднимается с места. Ничего не в порядке. Да господи боже блядь. Он уходит почти что к выходу из клуба, но через пару минут понимает, что оказывается ближе к обжимающейся в углу парочке. И отсюда все видно слишком хорошо. Кенма закусывает губу, выправляя пряди волос из-за уха, чтобы они скрыли горящие щеки. Иногда ему кажется, что стоило прислушаться к здравому смыслу и понять, что что-то в его жизни устроено неправильно. Что-то — кто-то, — не в состоянии определиться, что ему нужно. С Кенмой все понятно, у Кенмы шансов на нормальность уже просто нет, но... Хотя вряд ли Куроо, который сейчас в свете стробоскопа довольно красноречиво держит кого-то за бедро, вообще думает о нормальности, об определенности, о том, что где-то там у него есть Кенма. Кенма знает, что не нужен Куроо в этом смысле, и все равно каждый раз, когда вселенная тычет его в этот факт носом, как нашкодившего котенка, внутри становится горько и противно. От себя, от происходящего, но — какая ирония — никогда от Куроо. Он же не виноват. Если бы Кенма захотел, все давно бы прекратилось. Если бы Кенма захотел, они бы уже не оказывались в одной постели. Но — куда же пропала логика — Кенма не хочет. Кенма не хочет даже хотеть. Он пробирается через толпу танцующих обратно к барной стойке, чувствуя себя не то потерянным, не то запутавшимся, не то вообще себя не чувствуя. Одногруппники, с которыми он сюда и пришел, спрашивают, что у него случилось. И одна из них, Рин, с которой он сблизился больше остальных, кладет руку ему на плечо. За шумом музыки Кенма едва разбирает ее голос, когда она предлагает: — Не хочешь уйти отсюда? Кенма против воли снова смотрит в сторону Куроо. Ему кажется, правда, только кажется, иначе быть не может — Куроо оборачивается, ловит его взгляд, а девушка, которую секундой ранее он целовал, притягивает его обратно к себе и... Кенма жмурится. Он не хочет видеть. — Я возьму? — спрашивает он у кого-то из одногруппников и, дождавшись кивка, залпом опрокидывает шот. Горькая жидкость — что это вообще — обжигает горло. Кенма морщится, вздрагивая. Слышен смех, кто-то хлопает по плечу. Кенма выдавливает улыбку и просит повторить. — Видимо, все-таки не хочешь, — снова говорит Рин. Кенма успел забыть про то, что она ждала его ответа. — Дай мне пять минут, — просит он. Рин кивает. Ее рука лежит на стойке совсем рядом с пальцами Кенмы. Он двигает их чуть ближе, ощущая тепло ее ладони, но не касаясь прямо — вдруг он неправильно понял намек. Рин сама кладет руку под его пальцы, и Кенма поглаживает тыльную сторону ее ладони, стараясь не думать о том, что это тоже неправильно. Четыре шота спустя правильное и неправильное теряют свой смысл. Он уходит, держа Рин за руку, и, кажется, до самого выхода чувствует взгляд Куроо на себе.

***

Домой он возвращается под утро, уставший, злой на себя и отвратительно трезвый. Куроо встречает его на кухне, сонный и помятый, но улыбающийся так, будто Кенма только что в одиночку выиграл национальные. — Хорошо провел время? Куроо мог бы и не спрашивать — из вежливости, из дружеской заботы, из остатков хоть какой-то нормальности, если таковая в этом доме вообще водится. — Вполне. — Кенма сухо кивает, забирает бутылку с водой из холодильника и уходит к себе. Куроо хмыкает ему вслед. Кенма борется с желанием показать ему средний палец, а потом, уже у самой двери, все-таки не сдерживается. Он даже не знает, увидел ли Куроо, но секундное паскудное удовлетворение того стоит. Засыпая, он думает, что все это бесполезно. С Рин было... неловко. Неправильно. Настолько неправильно, насколько никогда не было с Куроо, даже учитывая все, что между ними происходило. Днем он пишет ей, что это ничего не значило, и уже ждет, что она обзовет его мудаком и придурком, но она в ответ присылает смеющиеся эмоджи и «все в порядке». Кенма бы извинился перед ней, но извинения — не его сильная сторона. Его сильная сторона — делать глупости. Поэтому после душа он идет в комнату Куроо и молча забирается ему под бок. — Что ты?.. — Кенма не дает ему договорить, прижимая ладонь ко рту. А потом, перевернувшись, для верности припечатывает его губы своими. Это неправильно. Неправильно. Отвратительно, безгранично низко и подло — по отношению ко всем. Но — Куроо целует в ответ — как же все-таки хорошо.