Секс по смерти

— Кенма, а ты никогда не задумывался об отношениях? Кенма почти подпрыгивает от вроде бы невинного вопроса, задевая Куроо коленом. Он хмурится, повторяет слова в голове и сомневается, что вообще стоило об этом спрашивать. Ему просто интересно. Они же друзья. Что в этом такого? — Нет. — Кенма отвечает не сразу. — Меня все устраивает. Куроо бы с ним не согласился, ему все-таки есть с чем сравнивать, но это дело Кенмы и он лезть не будет. Некстати думается, каково было бы попробовать отношения с Кенмой. Наверное, почти так же, как их обычная дружба — они все равно уже перешли ту грань, за которой лежала большая интимность, чем раньше. Куроо представляет, как обнимал бы его, возвращаясь домой, как заправлял бы за ухо выбившиеся прядки волос, как прижимался бы носом к шее, забираясь ладонями под толстовку. Забавно — ему ведь, в общем-то, и представлять не нужно. Между ними и так все это есть. Теперь, когда нет Акааши, возможно, даже чаще, чем раньше. На языке горит «а со мной?», но Куроо проглатывает вопрос. Это все глупости. Это неважно. Он верит Кенме — тот не стал бы врать. На мгновение становится странно, словно взгляд Кенмы прожигает насквозь — Куроо чувствует его лопатками, сидя спиной к дивану, на котором Кенма лежит, — а потом тишину, вязку и неприятную, нарушает тихое: — Куро. Не хочешь сейчас? Куроо оборачивается к нему, недоуменно вскидывая брови. Кенма выдерживает его внимание с какой-то пугающей уверенностью. — Прямо здесь? — А когда тебя это останавливало? — фыркает Кенма. Куроо пожимает плечами и поднимается с пола. — Кто первый в душ? — Ты. Куроо кивает. Когда из душа возвращается Кенма, кажется, что между ними за эти несколько минут что-то изменилось: он смотрит пристально, касается жадно, стискивает так, что почти больно, и кусается в поцелуй. Куроо пытается притормозить — куда им торопиться, — перехватывает руки Кенмы, гладит, смягчает касания, как может, но все впустую. Кенму ведет — и Кенма ведет. Седлает бедра Куроо, придавливает собой к постели, царапает грудь, сжимает зубы на плече. И трется, трется безостановочно, словно задумал свести Куроо с ума тем, насколько удовольствие близко и одновременно далеко. Кенма снова целует, ложась сверху. Куроо держит его, подталкивая, когда Кенма замирает, мнет ладонями ягодицы. Кенма стонет в губы, и возбуждением обжигает изнутри. Куроо едва успевает за Кенмой, но в конце концов сдается и просто позволяет ему действовать так, как хочется. Он не знает, что на Кенму нашло, но это даже приятно — чувствовать, как его распирает от желания, видеть, как он дает себе волю, слышать его несдержанные стоны и собирать их губами. Кенма насаживается на него тоже сам — придерживает пальцами осторожно, опускается миллиметр за миллиметром, покачивая бедрами. А потом слезает полностью. Дразнится. Заводит сильнее. Куроо шипит, когда головка утыкается во вход, а Кенма только улыбается — немного дико, но абсолютно потрясающе. Куроо его таким никогда не видел, но жаловаться ему не на что — потому что когда Кенма впускает его снова и наконец начинает двигаться, все связные мысли исчезают. То, что происходит сейчас, не похоже ни на один их прошлый раз. На одном из поцелуев Куроо кажется, что Кенма злится — на что? — но сосредоточиться не получается, и это, в целом, совершенно неважно. Куроо толкается быстро и резко, Кенма вдавливает ногти в его руки и плечи, и боль не отрезвляет, а раззадоривает. Они гонятся за удовольствием, будто его у них вот-вот отнимут. И когда Куроо переворачивает их, Кенма обхватывает ногами его талию, упирается пятками позади Куроо — и снова сам вскидывает бедра. Это странно, но горячо. Куроо гладит его по животу, ведет вдоль члена кончиками пальцев. Надолго Кенмы не хватает. Он кончает первым, и Куроо нужно всего несколько коротких, отрывистых движений, чтобы последовать за ним. О странном настроении Кенмы они не говорят. Метки, оставленные им, не сходят еще полторы недели.