Секс по смерти

С Акааши все складывается замечательно — но почему-то не так. Все хорошо, стабильно, приятно — но Куроо ловит себя на мысли, что должно быть иначе, и в конце концов это «иначе» воплощается в жизнь. Они расстаются. Кенма ничего не говорит. Даже не спрашивает, что случилось. Куроо знает, что ему не плевать, но и самому заговаривать об этом кажется глупым. Он понятия не имеет, что чувствует. Поэтому, когда Яку неожиданно приглашает собраться где-нибудь в выходные, Куроо соглашается сразу же. И то ли Куроо и правда устал, то ли вся эта ситуация выматывает его сильнее, чем он думал, но пиво дает в голову неожиданно сильно. Они выходят на улицу подышать. Куроо приваливается бедрами к столбу у дороги, запрокидывает голову и смотрит на фонарь, прищурившись. Яку рядом рассказывает какую-то забавную историю — она правда забавная, пусть Куроо и не может сосредоточиться на деталях. — А как Кенма? — спрашивает вдруг Яку. — А что Кенма? Яку фыркает. — Ну вы же с ним живете, если я правильно помню. — Да это-то правильно, просто ты к чему? Яку пожимает плечами и встает ближе, тоже прижимаясь к столбу. — Не знаю. Просто спросил. Вы же с ним лучшие друзья, мало ли какие у вас там дела дружеские. Наверное, Куроо и правда устал. И ситуация с Акааши вымотала его сильнее, чем он хотел думать. Или что-то еще переклинило, перемкнуло, перевернулось в голове — и вырвалось наружу признанием, за которое вроде бы и не стыдно, а вроде бы и больно. Больно, правда, скорее от того, с какой силой прилетает по лицу от Яку. — Это еще за что? — Куроо потирает скулу и хмурится, глядя на него непонимающе. — Мы с ним все обговорили. — Ни хера вы не обговорили, — ворчит Яку, но будто бы извиняющимся жестом хлопает по плечу. — Сильно больно? — Бывало и лучше. — Ну потом поймешь за что. Пойдем обратно. Куроо по-прежнему непонимающе кивает и идет за ним в бар. Когда он возвращается домой, Кенма встречает его хмурым видом, тут же сменяющимся беспокойством. — Это откуда? — Он кивает на припухшую скулу. — Не вписался в поворот. Кенма хмыкает, пожимает плечами и уходит на кухню. Возвращается со стаканом воды и блистером обезболивающих. — Это тебе на утро. Спокойной ночи. Куроо оторопело принимает все из его рук, слышит, как закрывается дверь, и уходит к себе. Кажется, все вокруг знают что-то, чего не знает он, и почему нельзя сказать прямо, открытым текстом, ему неясно. Но черт с ними. Захотят — скажут. А пока было бы неплохо поспать.