Секс по смерти

— Иногда я скучаю по школе, — пьяно тянет Куроо. Кенма удивленно вскидывает бровь и, едва не расплескивая пиво, пихает коленом, когда ответа слишком долго нет. — Тогда было легче. Кенма мог бы с ним поспорить, но это бессмысленно — возможно, Куроо и правда было легче. Кенме не было. Кенму перемалывало и, похоже, переламывает до сих пор. — Ты о чем-то конкретном? Куроо многозначительно машет рукой. — Ну знаешь, жизнь, учеба. — Куроо смотрит в упор. — Секс. — Волейбол, — добавляет Кенма и отпивает из бутылки еще, стараясь не думать. Он не уверен, что правильно понял намек, и до последнего прикидываться непонимающим будет здоровее. Правильнее. Лучше. — И волейбол. Они молчат несколько минут. Кенма смотрит куда угодно, только не на Куроо, чтобы самому не повернуть разговор туда, куда ему поворачивать не следует. — У тебя кто-то есть? — неожиданно спрашивает Куроо. Кенма качает головой, а после чувствует прикосновение его пальцев к своим. — Оттолкни, если ты против. Если бы стены могли говорить, они не сказали бы о Кенме ничего хорошего. Потому что Кенма ничего хорошего не делает — не отталкивает, не сопротивляется, не выворачивается из объятий. Он отвечает на поцелуй, послушно следует за руками Куроо и забирается к нему на колени, позволяет расстегнуть молнию толстовки и тихо стонет, когда горячие ладони проскальзывают под футболку. Он знает — Куроо не имеет в виду ничего романтического. Они это проходили. Сейчас они поддадутся моменту, а после будут дружить, пока кого-нибудь снова не накроет похотью. Это тоже не ново. — Мы можем зайти дальше? Кенма будет гореть в аду за то, что так легко соглашается. Стоило бы вспомнить, как его ломало в год, когда они жили раздельно. Стоило бы вспомнить, что Куроо его не любит. Но разум сдается под натиском поцелуев Куроо, и Кенма сдается следом — кивает и идет за Куроо в его комнату, ложится на его кровать, подставляется под его пальцы и сдерживает стоны, когда первый толкается внутрь. Он не хочет знать, где Куроо набрался опыта. Не хочет так явно понимать, что в его жизни — в его постели — он временно. Здесь, и фигурально, и фактически, кто-то уже был до него и кто-то еще будет, и Кенму никто никогда не станет удерживать в этой роли. Но… Кто еще кем пользуется. Тот год Кенма отрицает, но глупо врать самому себе — ему нужен Куроо, даже если это всего лишь на одну ночь. Ему нужен Куроо, даже если это эгоистично и плохо. Ему нужен Куроо, даже если сам Кенма ему нахер не сдался. Когда к ягодицам прижимается возбужденный член, Кенма с болезненной ясностью понимает, что пути назад нет. Дружескую дрочку на эксперименты юности списать проще, чем полноценный секс. Но он снова не делает ничего хорошего — стены, кажется, осуждающе смотрят, — не отталкивает, не уходит, не говорит, что против. Он не против. Пусть и всего на час. Забыться с Куроо легко. Тот касается осторожно, но уверенно, целует и не торопит. Входит медленно, а после неспешно набирает темп. Кенма выгибается в его руках, тянет ближе, отвечает на каждую ласку и честно старается ласкать в ответ, хотя хочется просто уткнуться носом Куроо в плечо — они лежат лицом к лицу, и это отвратительно, — и остаться так до самого утра. Или сорвать голос бесконечными стонами от того, насколько хорошо и приятно, и господи, пожалуйста, не отпускай меня никогда. Перед сном Куроо заглядывает в комнату, но дальше порога не проходит. — Кенма. Ты… — Куроо мнется, подбирая слова. — Ты не против, если это будет не последний раз? Кенме хватает секунды. — Нет. Куроо улыбается и уходит, пожелав спокойной ночи. Если бы стены могли говорить, они бы даже не стали Кенму жалеть. Не умеешь рядом с Куроо думать головой — расхлебывай и захлебывайся. Сам виноват.