Мыши, персики и больше никаких перемещений во времени

      Абсолютно хорошо никогда не бывает. Что-то портит настроение, что-то идёт не по плану. Кто-то злится. Паша с Серёжей иногда ссорились — так, по мелочи, несерьёзно, в основном Костенко ворчал, что юноша опять где-то что-то разбросал, опять о чём-то забыл, где-то помешал, не убрал за котом и всё в таком духе. Паша обычно зла не держал, редко огрызался, но иногда что-то стерпеть не мог — конечно, обиды не на ворчания, а на вещи посерьёзнее. Пашу злило, даже бесило, когда ему не хватало Серёжи, ему нужно было его внимание, он хотел получать хоть капельку. Из-за этого случались небольшие ссоры, но до крупной ругани не доходило — быстро мирились, Вершинин очень скоро отходил, стоило только мужчине его приласкать после ворчливых перебранок. Но любому терпению иногда приходит конец.       И когда в очередной раз поздним вечером Костенко мягко отпихнул от себя Пашу, пытающегося поластиться, пока мужчина сидел за ноутбуком и возился с какой-то очередной партией документов, Вершинин не выдержал. Справедливости ради, он и так крайне редко подмазывался к Сергею, когда тот работал, но если и случалось в нехватке внимания лезть к нему, то это значило, что Паша уже на грани.       — Паш, я занят.       — Да ты всегда занят, — ужасно недовольно фыркнул юноша, садясь ровно и глядя на Костенко исподлобья, едко, почти злобно. — Тебе не кажется, что это слишком?       — Что именно? — уточнил Костенко, не отрываясь от экрана.       — Да вот это. Ты, чё там, в офисе балду гоняешь? Почему ты дома работаешь всё время? И это даже не конец сезона, почему им постоянно эти отчёты нужны?       — Потому что это тебе не офис. А на работе я вообще-то на выездах бываю, если ты забыл. — Серёжин тон тоже стал резче, мужчина немного терял терпение. — Бумаги сами себя не заполнят. А начальству отчёты, знаешь ли, нужно сдавать.       — А ты не хочешь своему дорогому начальству сказать, что работой нужно заниматься на работе, а не в свободное от неё время? Пусть тебе нагрузку снизят.       — Паш, ну кто, если не я, этим всем заниматься будет?       — Ах, извините, занятой важный дядька. Я и забыл, что ты мистер самоотверженность, мистер жертвенность и тэдэ, и тэпэ, — рвано всплеснул руками Павел. — А ты не думал, что иногда тебе нужно заниматься чем-то ещё, особенно когда ты дома. Особенно, когда ты дома не один живёшь.       — Паш, ну не будь эгоистом.       Вершинина от возмущения аж подбросило с места, и он невольно поднялся на ноги.       — Я ещё и эгоист? Серёж, ты не охренел?       — За языком следи.       — Во-первых, я о тебе же забочусь. Во-вторых, по-твоему, так люди в отношениях живут? — продолжал Паша, не обращая внимания на Серёжину претензию. — Нормально, да? Я с тобой хочу побыть, хотя бы вечером, хотя бы иногда, а получается, что каждый в своём углу сидит, дурью мается.       Сергей нервно и недовольно пророкотал горлом, поднял колкий взгляд на Пашу и даже немного опустил крышку ноутбука на себя.       — И что ты предлагаешь?       — Серёж, а, может, ты уже что-нибудь предложишь? Я, заметь, с тобой завожу этот разговор с определённой периодичностью. Что-то изменилось? Незаметно как-то.       — А что ты, хочешь, чтобы я работу бросил?       — Да ты просто меры не знаешь, фанатик, блять. По-твоему, можно либо только перерабатывать, либо не работать вообще? Угораешь надо мной, что ли?       Паша шумно вдохнул и резко выдохнул, суетливо вертясь на месте.       — Тебе работа просто дороже меня, вот и всё. Дороже кого и чего угодно. Устроился, ёпта, обратно, взяли его, видите ли, все грешки аннулировали, теперь можно с чистой совестью ебашить. Даже годы нечестного труда из тебя твой ебучий трудоголизм не выбили, да?       — Паш, а мы на чё жить-то, по-твоему, будем?       — Блять, как о стенку горох. Я же не говорю совсем бросать... Ай, короче, ну тебя нахрен.       Паша махнул рукой и всё так же суетливо ушёл в другую комнату. Костенко проводил его взглядом и хотел было подняться, пойти за ним, закончить разговор, но затем всё же снова повернулся к ноутбуку. Ничего, позлится и остынет, не в первый раз такое. Возвращение к методичной работе немного успокоило нервы Сергея. Конечно, Паша отчасти прав, но у мужчины-то своя правда. Хотя стоит и впрямь юноше чуть больше внимания уделять. Ну да ладно, не сегодня уже, потом. Это надо нагрузку перераспределить, подсчитать немного...       Вершинина не было добрые полчаса, затем он снова замаячил в дверном проёме. Сергей услышал его появление, но не обернулся. Паша остановился где-то на пороге.       — Серёж, я устал, — спокойным, тихим тоном проговорил юноша.       — Ну, ложись спать, — беззлобно посоветовал Костенко. — Если ты снова меня ждёшь, то я ещё её скоро...       — Нет, ты не понял. Я устал от такого. Я думаю, нам нужно немного пожить отдельно.       Такого ещё не было. Сергей на долю секунды замер, а затем всё же обернулся к Паше. Тот стоял всё там же, в дверном проёме, сжимая лямку своего рюкзака в руках — судя по внешнему виду, этот самый рюкзак был едва ли не до отказа набит. Вещи, значит, собрал. Не все, конечно — Пашкиных вещей-то в квартире Костенко теперь едва ли не столько же, сколько Серёжиных.       — Я домой поеду.       Странно звучит. Казалось бы, за последние года этак полтора эта квартира стала для Паши тем, о чём он говорит «домой», а теперь, видите ли, вот так.       — К родителям, — зачем-то уточнил Вершинин, хотя и так было понятно.       — Ладно, — спокойно отозвался Костенко, хотя на долю секунды его голос предательски засипел. — Если ты так хочешь. Отпишешься, когда приедешь?       — Нет.       — Ну что ж.       Паша сжал лямку рюкзака и пальцами второй руки. Сергею показалось, будто они едва заметно задрожали.       — Тогда хотя бы будь аккуратнее.       — Ага.       Паша помедлил ещё несколько секунд, будто бы ещё чего-то ждал или просто не хотел уходить. На деле, так и было. Затем всё же сдвинулся с места и скрылся за дверным косяком. Сергей снова проводил его взглядом, но поворачиваться к ноутбуку не спешил. Только когда хлопнула входная дверь, Костенко вздохнул и снова поглядел в экран. Он — человек взрослый, сцены не устраивает, никого силой удерживать не собирается. Всё, как в песне: хочешь идти — иди. Паша это прекрасно знал, знал, что Костенко за ним бегать не будет, хотя, честно говоря, юноше этого самую малость хотелось. Когда он уже одевался в прихожей, то и там помедлил, подождал, вдруг Серёжа выйдет и что-нибудь скажет. Присел почесать за ушком выбежавшего в прихожую ластящегося Персика. Долго кота с тоской гладил. Ждал. Хотя внутри Вершинин понимал, что Костенко не такой — останавливать не станет. Он же у нас благородный. Понимание не освобождает от наличия сердца, и, когда Паша оделся до конца, взялся за ручку двери, у него где-то в нижней части груди пробежал колкий холодок.       Мужчина снова принялся за отчёт. Почему-то больше не работалось. Мысли никак не складывались воедино, а если и складывались, то изложить их не получалось. Навалилось какое-то бессилие. Костенко вздохнул и закрыл ноутбук, откладывая его на стол. Раз работать не получается, то пора спать. Пока Сергей готовился ко сну, на что времени потратил прилично, он несколько раз подумал о разговоре с юношей, но в основном всё же о самом Паше. Вот сейчас он едет на метро, поздно уже, хоть бы ни во что не вляпался. Вот сейчас придёт домой, как, интересно, будет родителям всё объяснять, уж они-то точно будут не в восторге. Вот уже дома — вдруг всё-таки отпишется, что приехал?       Нет, не отписался.       В квартире было пусто. Сергей впервые за очень долгое время остался один дома. Конечно, бывало такое, что иногда Паша ездил ночевать к родителям, просто потому что соскучился, или оставался на ночёвку у Лёши, или ещё к кому-нибудь выбирался. Тогда в квартире, кроме Серёжи и Персика тоже никого не было, но всё равно ощущалось что-то, какое-то осознание, приближение присутствия. Теперь тоже было пусто, но пусто совершенно по-другому. На каком-то ином уровне. Даже наличие кота в квартире картину не красило, впрочем, этот самый кот куда-то запропастился. От нахлынувшего всепоглощающего чувства одиночества мужчине сейчас захотелось хотя бы Персика погладить, но тот куда-то засел и не отзывался, а в последний раз Костенко его видел у входной двери, когда, проходя в ванную мимо прихожей, обратил внимание, что кот сидит на коврике и смотрит на дверь. Будто бы тоже ждал.       Сергей лёг спать. В общем и целом, было спокойно, только внутри что-то неприятно копошилось. Да и тяжесть какая-то давила на плечи и грудь. Отчасти, наверное, усталость, потому что день был длинный и нелёгкий, так что Костенко уснул довольно быстро, хоть и несколько тревожно. Прямо перед сном промелькнула мысль о том, как там Паша, как ему спится, как он себя чувствует. Может, всё-таки позвонить ему? Или хотя бы написать? Нет, ладно, ему остыть надо. А, может, Паша и прав — может, им обоим стоит пожить отдельно. Вот только почему-то отдельно жить вовсе не хотелось. Сердце болезненно и жалко сжималось, повисая на слабых сосудах тяжёлым камнем с острыми краями.       Сергей проснулся посреди ночи, оттого, что мельком ощутил, как край матраса прогнулся под чьим-то чужим движением. На мгновение Костенко едва не испугался и не потянулся к ножу в прикроватной тумбочке — время идёт, а привычки не меняются, разве что с появлением Паши в его постели пистолет под подушкой перестал держать, и на том спасибо. Однако вовремя сообразил, что, будь это кто-то чужой, он бы уже давно почувствовал — у него за годы службы в КГБ и бандитской жизни выработалась какая-то чуйка, шестое чувство, он опасность и чужое присутствие всегда чётко и явственно ощущает. Зато вот на кого-кого, а на Пашку эта чуйка притупилась: Вершинин давно уже вышел из Серёжиного подсознательного класса чужаков и опасностей, это странное чутьё на него теперь не распространялось, потому что Паши можно не опасаться, он, видите ли, свой, родной.       Стало быть, Вершинин. Да и потом, если б уж был кто-то чужой, Сергея, такого, понимаете ли, неотреагировавшего, уже пришили бы. Ну да, Пашины мягкие, кошачьи движения по постели. Тихо-тихо, осторожно лёг на кровать, явно старается не разбудить, хотя наверняка догадывается, что всё-таки разбудил. Аккуратно-аккуратно придвинулся ближе и прижался к широкой спине Костенко, особенно упёрся лбом. На несколько секунд воцарилась тишина.       — Мне повернуться? — тихо поинтересовался Сергей.       — Я не знаю, — так же тихо ответил Паша, но сделал это не таким тоном, будто бы «мне всё равно, делай, что хочешь», а юноша действительно не знал.       С минутку-другую пролежали без движения. Костенко медлил: с одной стороны, ему хотелось повернуться, побыть с Пашей лицом к лицу, потому что это важно, потому что и самому хочется, и Вершинин, быть может, изнывает от этой тоски, заключённой в тесном, но безответном прижимании к чужой безэмоциональной спине; но, с другой стороны, Сергей прекрасно знал, что иногда, особенно, когда расстроен или обижен, Паша хочет немного побыть один, и попытка со стороны проявить участие в такие моменты его, скорее, злит, чем утешает. Может, Вершинин и вовсе уже уснул.       Костенко, наконец, сдался, не смог больше противиться и аккуратным, ловким движением перевернулся на другой бок, оказываясь лицом к юноше. Тот не спал, даже в темноте это было понятно. Не отвернулся, не отодвинулся, значит, не против контакта.       — Который час?       — Начало четвёртого.       — Родителям-то хоть сказал, что поехал обратно?       — Тебя только это интересует?       Повисла пауза. Пашин тон снова звучал едко. Однако и Вершинин, и Сергей понимали, почему мужчина задаёт такие вопросы — это он так оттягивает неизбежное, это ему так страшно.       Костенко, несмотря на то, что был достаточно холодный и гордый, обычно просил прощения первым, тем более, если был виноват. Паша, конечно, тоже не тот человек, который скуксит нос, скрестит руки на груди, примет на себя заветное «я Д'Артантян, все пидорасы» и будет ждать, когда его будут на коленях умолять о прощении, и частенько не гнушался извиниться, но в этот раз оба чётко понимали, что первое слово за Сергеем.       Тот не спешил. Осторожно поднял ладонь, погладил Пашу по плечу, будто проверяя, не отстранится ли юноша. Вершинин даже не дрогнул. Но и не прижался ближе.       — Не хотел тебя обидеть, — проговорил Сергей. Сделав паузу, добавил: — Почему всё-таки вернулся?       — А ты не хотел, чтоб я возвращался?       — Хотел бы, чтоб вернулся, — с уточнением ответил Костенко, отметив про себя, как замерло Пашино дыхание после вопроса юноши. — Я думал, ты захотел отдохнуть от меня какое-то время.       — Думаешь, резонно?       — Не знаю. Может, пошло бы на пользу. — Пауза. — Так почему вернулся-то?       Паша вздохнул и устало ткнулся носом в подушку, уголок которой усердно сжимал пальцами.       — Не могу без тебя, — тихо проговорил юноша. — Ну, вернее, могу, конечно. Уж без людей-то жить можно, ничего не станется. Но не хочу без тебя.       Он снова вздохнул, и Серёже показалось, будто юноша придвинулся чуть ближе, впрочем, в темноте трудно было различить.       — Могу без тебя, но с тобой лучше, — подытожил Паша. — С тобой по-другому. С тобой хорошо. Уехал и пожалел, захотел обратно к тебе.       Паша замолчал. Костенко слушал его так чутко и внимательно, что, казалось, в воцарившейся теперь тишине, различал стук Пашкиного трепетного сердца.       — Прости меня, мышонок, — проговорил мужчина, скользя рукой чуть выше и теперь гладя Пашу то по волосам, то по щеке. — Я неправ. Действительно, стоит дома уделять больше времени тебе и чему-нибудь ещё вроде досуга, работе место на работе. Только ты меня тоже пойми, иногда приходится делать что-то во внеурочное время, чтобы успеть в дурацкие сроки, потому что, сам понимаешь, часто всем что-то надо так срочно, так срочно, что ещё вчера.       Костенко немного грустно усмехнулся и услышал, как Вершинин выдохнул в таком же коротком смешке. У мужчины немного отлегло от сердца.       — Но я постараюсь минимизировать такую деятельность в нерабочей обстановке. Годится?       — Думаю, да, — прошептал Паша.       Он зашевелился, прижался ещё ближе, Костенко тоже повёл плечами более свободно. Оба слегка выдохнули, расслабились. Мужчина принялся поглаживать Вершинина чуть более активно.       — Ты тоже прости, что наехал, — прошелестел Пашка. Продолжил тут же севшим голосом: — Просто мне реально тебя очень не хватает.       Он преданно и совершенно разбито ткнулся в Серёжину грудь. Костенко едва сдержал в себе дрожь. Он прижал Пашку покрепче, обнял за плечи, ласково поцеловал в макушку, лоб, висок, в опущенные веки, взъерошил носом волосы.       — Извини меня, ласковый мой. Самый нежный. Я тебя очень люблю. Даже если не провожу с тобой достаточно времени, всё равно очень люблю, родной, помни об этом, пожалуйста.       — Я тоже тебя люблю, Серёж, — мягко ответил Паша чуть дрожащим голосом, и Костенко подумал, что юноша сейчас может заплакать. Ничего, пусть проплачется, это даже полезно.       — Мир? — спросил он у Вершинина.       — Мир.       Сергей ещё раз осторожно, трепетно зацеловал всё Пашкино лицо, даже уловив тихое хихиканье, чем остался крайне доволен.       — Спи, милый, — посоветовал он. — Вставать рано.       — Прости, что разбудил.       — Ничего, всё хорошо. Хочешь, завтра вечером посмотрим что-нибудь вместе?       — Хочу.       — Тогда договорились. У тебя целый день на выбор фильма.       Почувствовал, как Вершинин улыбнулся в темноте — ему нравилось, когда Костенко предоставлял ему право выбрать, что смотреть, что готовить или ещё чего. Сергей поплотнее обнял Пашу за плечи, прислонился губами к его лбу и прикрыл глаза, постепенно засыпая под монотонное, успокоенное дыхание юноши. Самого нежного и родного.