Отпечаток
24 марта 2024 г. в 02:47
Сергей многие вещи считал «молодёжными»: украшения там всякие, одёжку разную, волосы цветные, ну, разумеется, за исключением случаев с фиолетовоголовыми старушками, но это другое. Пашка в глазах Костенко тоже был достаточно молодёжным, ну, ему-то и по статусу, что называется, положено. Он вообще, откровенно говоря, модник ещё тот: нечасто, но всё же любит покупать новое шмотьё, иногда притом что-нибудь этакое, что Костенко даже не особо-то понимает. Например, какую-нибудь там футболку с дырками. Сергей один раз такую в их общем с Пашей шкафу нашёл, так чуть на тряпки не пустил — возмущённый Вершинин успел его остановить. А, когда понял, что Костенко это не злонамеренно, то очень долго хохотал, а потом принялся объяснять, что это мода такая. Мужчина только скривился, мол: «Да ну, ты это как будто, уж извини, с бездомного какого-то снял». На этих словах Паша заходится очередным приступом смеха. «Ну, а что, Паш? Мне кажется, в своё время даже какие-нибудь там хиппи такое рваньё не носили». Но, разумеется, Сергей поворчал, но футболку юноше вернул в целости и сохранности.
Или вот ещё: вздумал Паша себе джинсы поуже прикупить, тоже, мол, модно, да хорошо, видите ли, сидят. Сидят-то действительно отменно, Вершинин в них такой весь красивый, ну, по скромному мнению Сергея, он всегда и во всё красивый. Но потом Костенко во время прелюдии минут пять, не меньше, возится с этими дурацкими джинсами, сидя на коленях перед восседающим на диване юношей и уже с неким остервенением дёргая его за край штанины, пытаясь стянуть с Вершинина это узкое непотребство. Паша, естественно, снова хохочет, потому что сидящий у его ног и злящийся в геометрической прогрессии ФСБшник, у которого не получается побороть простые штаны, — это совершенно уморительно. Разумеется, в конечном итоге, Вершинин помогает Сергею освободить его от одежды и позволяет мужчине выплеснуть всё накопившиеся напряжение и злость в жгучую страсть.
Ну, или взять хотя бы Пашкино желание носить обувь на высокой подошве: то у него ботинки осенние такие, что можно по километровым лужам шагать, то кроссовки здоровенные. Выглядит-то, конечно, хорошо, красиво, даже Сергею нравится, но юноша и без того-то немаленький, а на таких подошвах и вовсе лось. И не стоит забывать, что он страсть как любит целоваться. Иногда, бывает, где-нибудь на улице, когда лишних глаз нет, клянчит поцелуй. Сергею в такие моменты приходится забавно подниматься на носочки, потому что он хоть и взрослый дядька, грозный ФСБшник, но к мальчишке всё равно тянуться приходится. А, если Вершинин в минуты подобных нежностей решает хихикнуть, Костенко обычно недовольно фыркает и ворчливо заявляет, что вообще тогда Пашу целовать не будет, если юноша там ржёт вовсю. Один раз, правда, Сергей — разумеется, тоже из вредности, они оба, видите ли, такие иногда — ухватил Пашу за грудки, сжал крепко, а ногой подсечку сделал. Ловкий, стремительный. Не успевший опомниться юноша так и повис на нём, удерживаемый только сильными руками мужчины и ошеломлённо глядя на него своими округлившимися глазами, притом снизу — висел-то так, что едва ли носом в чужие ключицы упереться смог бы. Тогда-то Костенко с победоносным видом его поцеловал. Посмеялись потом, конечно. И всё же мужчина на высоченные подошвы юноши иногда косился неодобрительным взглядом.
Ну, а к украшениям Серёжа по крайней мере немного привык. Как минимум к извечным, хоть и весьма немногочисленным, Пашиным кольцам. Правда, со временем стали появляться ещё и какие-то полумассивные цепочки, помимо той, которую Вершинин носил постоянно, даже на ночь не снимая — это у него ещё давно, нравится ему, видите ли так.
В общем, иногда Паша не переставал Сергея удивлять. Костенко, впрочем, вовсе не был против — чем бы дитя ни тешилось, как говорится. Даже готов был отстёгивать юноше деньги на всякие там прихоти, хотя Вершинин лично никогда не просил. Сам мужчина, правда, в это не втягивался. Мол, я не приделах, а ты делай, что хочешь, хоть ухо прокалывай.
Юноша, однако, уши прокалывать и не собирался вовсе, зато вскоре загорелся кое-чем другим.
Как-то утром за завтраком, который Сергей уже заканчивал, а Паша только начал, Вершинин сипло ото сна поинтересовался:
— Серёж, а ФСБшникам можно татухи иметь?
Костенко, хоть и вставший раньше юноши, уже приготовивший завтрак и в общем-то немного более пробудившийся, чем Вершинин, всё равно был слегка сонным, мозг у него работал не в полную силу — это всё Пашка Серёжу избаловал своими нежностями и поздними отходами ко сну, раньше-то Костенко как огурчик был по утрам, только глаза открывал, а уже готов в бой, зато сейчас от такой беспечной жизни разомлел совсем, впрочем, на это не жаловался, — поэтому просто, без задних мыслей ответил:
— Можно. Главное, чтоб они не были каким-нибудь там экстремистскими или ещё в каком аморальном ключе. Ну, и на очень уж открытых местах, вроде лица, тоже нельзя. Да и на руках, например, если татуировка сильно большая и заметная.
Сам в ответ спрашивать ничего не стал. Вершинин понятливо промычал и продолжил трапезничать.
Только стоя на очередном светофоре, Костенко, уже достаточно пробудивший свой разум, вдруг задался вопросом: а почему Паша вообще решил об этом спросить? У самого юноши сейчас это узнать не получилось, так как он по своему обыкновению дремал в пассажирском кресле. Сергей подумал, что спросит об этом, когда разбудит Вершинина уже возле университета, но, пока они доехали туда, Костенко успел подумать о многих других вещах, поэтому вопрос о предмете Пашиного утреннего интереса выветрился из головы мужчины.
Да и за день Костенко об этом не вспоминал, не до этого было. И в следующие дни тоже. Пашка сам напомнил, этак через недельку, если не больше.
Это был выходной. Вершинин с ехидным видом проскользнул на кухню, примостился возле Сергея, попивавшего чай. Стянул со стола печеньку, вгрызся в неё и привалился к чужому плечу.
— Ешь над столом, — проворчал Костенко, неодобрительно покосившийся на то, как после укуса Вершинина крошки градом посыпались на одежду юноши и на пол. — Налить чаю?
— Не, — протянул Паша и продолжил трескать печенье.
Сергей с усмешкой поглядел на него чуть сверху, пользуясь тем, что юноша, привалившись к его плечу, нарочно сполз ниже, и проговорил:
— Ну, чего расскажешь? Вижу же, язык чешется. Выкладывай, хитрая морда.
Больно уж хорошо знает Вершинина. Всегда видит, когда Паша хочет чем-то поделиться, или на что-то пожаловаться, или пытается что-то скрыть.
— Мне тут идейка в голову пришла недавно, — отозвался юноша и запрокинул голову, так, чтоб видеть лицо мужчины. — Как ты к татуировкам относишься?
— Да не знаю. Нормально, — отозвался Сергей, ещё не припомнивший предыдущий разговор про тату. — Набить хочешь? Да пожалуйста, — продолжил он спокойным тоном и беспечно пожал плечами. — У меня «разрешения» или чего-то такого спрашивать не нужно, это же твоё тело.
— Да нет, я не совсем про это, — отозвался Паша.
Его заметно переполняло какое-то предвкушение, и он даже выпрямился, егозливо придвигаясь ближе и внимательно заглядывая в чужое лицо своими блестящими глазами.
— Давай парные татуировки набьём?
Предложение было неожиданным. Впрочем, теперь Сергей, разумеется, срастил этот разговор с предыдущим и подумал, что мог бы догадаться, к чему клонит юноша.
— О, — обескураженно выдохнул Костенко и ещё несколько секунд был не в силах что-либо ещё сказать, подбирал слова. — С чего вдруг?
Паша пожал плечами:
— Не знаю. Взбрело в голову. Хочу, чтоб у нас была такая общая мелочь. Насовсем.
Сергей явно задумался. Потом спросил:
— Ну, допустим. И что же ты хочешь набить?
Вершинин расплылся в довольной улыбке. Видимо, рад, что его замысел на стадии предложения не забраковали.
— Тут показывать надо. Я сейчас.
Он торопливо поднялся на ноги и удалился. Сергей проводил его взглядом и отхлебнул чая. Мужчина ожидал, что Вершинин почти тут же вернётся с телефоном и будет показывать что-то на нём, однако юноши не было несколько минут, он с чем-то упорно возился в другой комнате. А затем, к большому удивлению Костенко, притащил лист бумаги и где-то отрытые краски. Уселся обратно и принялся объяснять, чего напридумывал, пачкая лист краской. Сергей с интересом слушал Пашу и рассматривал оставляемые им на бумаге разводы.
Итог мужчине понравился, и всё же Костенко задумался.
— И куда ты бить хочешь?
—Ну, кому куда удобнее, — отозвался Паша. — Я на руку хочу, куда-нибудь вот сюда, — он похлопал себя по предплечью. — А тебе, чтобы, ну, не на видном месте, можно, например, на грудь. Как тебе? Или куда-нибудь сюда, — Вершинин щекотно ущипнул Сергея за бок повыше, ближе к грудной клетке. — Хотя на рёбрах, наверное, больно будет. В общем, тут ты сам волен выбирать.
Костенко понимающе поджал губы и коротко кивнул. Некоторое время молчал, а затем проговорил:
— Ладно, Паш, я подумаю. Хотя, надо признать, звучит очаровательно.
Вершинин улыбнулся и на эмоциях потянулся к Сергею, любовно целуя его в губы. Паша на самом деле немного побаивался, что Костенко поотнекивается раз, поотнекивается два, всё время будет говорить, мол: «Подумаю», а потом постепенно-постепенно всю затею и загнёт. Вот только не стоило забывать, что Сергей был человеком слова.
Через недельку или около того сам Паше заявил, мол:
— Ладно уж, валяй. Сделаем твои эти татушки.
Ну и правильно. А чего бы и не сделать? Что он, Сергей, от этого потеряет? На работу уже принят, да там и под одеждой действительно никто не увидит, а Пашина идея ему действительно очень нравилась. Конечно, для Костенко татуировка была равносильна примерно всему молодёжному сразу, что только есть как минимум в Паше. Сергей, хоть и скоротал какое-то время в местах, не столь отдалённых, всё же партаками там не обзавёлся. Да и думал, непривычно будет потом на тело смотреть. С другой-то стороны, тут же не на полкорпуса рисунок будет, так? Небольшой совсем. Вовсе не брутальный, пожалуй, Серёжиному-то образу не особо соответствующий, но мужчине было всё равно. Ну и какая разница, что не брутальный? Что ж «мужикам» только черепа колоть, или волков каких, или мотоциклы, что ли? Или череп волка на мотоцикле, тут уж кому что нравится. Да и потом: это ведь с Пашей связано, а сам Вершинин — уже часть образа Костенко. Слился с ним неразрывно, сплёлся.
Один вечер целиком потратили на «разработку эскиза». То смазалось чего, то криво легло, то «Серёж, видишь? Тут не сошлось. Давай ещё раз». Мужчине и так всё нравилось. Ну, кроме совсем уж размазанных вариантов, зато Пашка долго перфекционистничал. И потому Костенко ничего не оставалось, кроме как терпеливо корпеть вместе с юношей. Справедливости ради, Сергей иногда увлекал себя просто разглядыванием Вершинина. Тот был такой старательный, сосредоточенный в этот момент и уже весь перемазался краской. Забавный. А порой Костенко и вовсе притягивал Пашу к себе или шутливо щипал за бок, что затем заканчивалось маленькой, безобидной потасовкой, сопровождаемой Вершининскими хихиканьями и фырканьями, и долгими-долгими поцелуями. Пожалуй, больше всё-таки именно по этой причине работа над рисунком так затянулась.
Потом в другой день почитали в интернете, что и как. Это уже с подачи Серёжи — он человек дотошный, любит всё проверять, любит чётко знать, что нужно, как нужно, куда, зачем и так далее, чтоб всё, как по инструкции. И ещё несколько дней выбирали студию. Нашли подходящую. Записались. Выбрались в выходной.
Паша тогда такой суетливый был, вездесущий, егозливый. Это он от волнения: и предвкушением переполняется, и всё-таки не знает, чего ожидать, татуировка как-никак, не шутки.
По дороге от машины до салона Костенко украдкой крепко сжимал руку юноши, чтоб тот не переживал. Вершинин, в общем-то, и не волновался настолько уж сильно, но ему было очень приятно держать Серёжу за руку и чувствовать в этом поддержку.
Оказалось не так уж и больно. Ну, вернее, Сергей сидел весьма спокойно — ощущение было, что жжёт немного, а так ничего, терпимо. Паша же кривился так, будто ему какой-нибудь запущенный случай зубной болезни лечат и уже прямо-таки в нервах ковыряются, но молчал и иногда поглядывал на Костенко. Пару раз у него во взгляде проскальзывала такая мука, что мужчина невольно думал — уж не передумал ли юноша? Уморительно будет, если так. Хотя и, с другой стороны, отчасти невесело. Но по окончании Вершинин, глядя в зеркало, расцвёл настолько радостной и восторженной улыбкой, что у Сергея душа всё-таки на место встала. Доволен. Ну и славно.
Следующие дня четыре Паша всё никак не мог насмотреться на татуировки, пусть и через наклеенную заживляющую плёнку это было непросто делать, хотя главным образом мешала не сама плёнка, а находящаяся под ней сукровица вперемешку с пигментом. Потом плёнки-то поснимали, а Вершинин всё никак не мог налюбоваться.
На его предплечье и на Серёжиной груди ближе к плечу, немного пониже ключицы красовалось по сердечку, каждая половинка которого представляла собой отпечаток большого пальца. Чтобы получилась форма сердечка, отпечатки сходились нижними краями и слегка накладывались друг на друга. Соответственно, один принадлежал Серёже, другой — Паше. Вершинин так и не смог вспомнить: он эту концепцию сначала придумал, а потом увидел, что такое уже есть, или сначала увидел, а затем решил, что можно это Серёже предложить. Идея юноше очень нравилась, потому что он считал, что это совершенно про них с Костенко, и здесь речь не только о любви: даже если вдруг так случится, что они разойдутся или ещё чего, всё равно нельзя будет отрицать, что свой след, свой отпечаток друг на друге они оставили, причём уже очень давно — Серёжа на Паше, правда, всего-то пару лет как, а вот уж Вершинин на нём — с восемьдесят шестого. И из души этот след всё равно уже ничем не выкорчевать. Да и не хочется выкорчёвывать.
После снятия плёнок ещё пару дней Паша не решался как-то очень уж много или настойчиво трогать всё это дело, но потом не выдержал — больно хотелось ему касаться этих рисунков. Особенно Серёжиного. У Вершинина с тех пор вошло в привычку невесомо водить подушечками пальцев по татуировке, а иногда и целовать — обычно во время близости, причём и интимной, и просто представляющей собой нежности, как, например, бывало у них с Костенко по утрам, когда Пашка лениво вертелся в объятиях мужчины, сонно, ласково целуя его лицо, шею, плечи, руки, грудь, а теперь и аккуратную татуировку. И в отпечатанных на ней поцелуях он явно находил что-то самое трепетное и дорогое. Сокровенное.
А Сергей, хоть и тоже порой прикладывался губами к рисунку на теле юноши, всё же обычно просто мягко, но уверенно поглаживал подушечками пальцев, так, будто бы пытался этим жестом сказать: «Моё». И это действительно было его. Его след на Паше, да и сам юноша весь его. Самое нежное и родное существо. Костенко глядел на него, на татуировку и ни разу не пожалел об этом отпечатке — ни на теле, ни на душе.