Распря
24 марта 2024 г. в 02:47
Паша устало слонялся по квартире, будто не зная, чем себя занять. Дела-то можно было найти, но не хотелось. Зато хотелось кое-чего другого — полежать с Серёжей хотя бы пять минуточек. Вершинин терпеть не мог конец года именно поэтому — на него сваливалась сессия, а на Костенко — несметная куча бумажной волокиты в виде разнообразных отчётов, докладов, сводок и всего прочего. И если Пашка со своей подготовкой к сессии успешно справлялся и успевал найти время для себя и не только, то о мужчине такого сказать ну никак было нельзя. Юноша, конечно, был рад за Серёжу, но порой уже ненавидел его работу: Костенко был с Пашей только по утрам, завтракая и отвозя того в университет, и, в общем-то, всё. Мужчина засиживался в отделе до позднего вечера, а, приехав домой, исправно садился за компьютер, продолжая заниматься бумагами, которые сам уже терпеть не мог. Паше надоедало засыпать и просыпаться в одиночку. Он даже ложился спать на половине кровати Сергея, потому что там простыня и подушка пахли одеколоном мужчины и им самим. Его кожей, его теплом. В будни Вершинин не высыпался, потому что сна его организм требовал много, и прежде он мог отоспаться в выходные, но теперь даже в эти дни просыпался ужасно рано, просто чтобы побыть с Серёжей чуть дольше. Да притом у юноши сердце разрывалось, но не только от нехватки чужого внимания, но ещё и за самого Костенко — замучает ведь себя так, отдыхать-то тоже надо.
Паша не любил отвлекать мужчину от работы, да и вообще ни от чего не любил отвлекать, но желание получить заветную порцию внимания его всё-таки пересилило. Вершинин шмыгнул в комнату, где за столом с задумчивым видом восседал Костенко, вперяющий свой взгляд в экран ноутбука.
— Ты не ужинал? — тихо спросил Паша.
— Нет, — отозвался Сергей, не отрывая взгляд от экрана. — Времени не было.
Юноша пару секунд помялся на месте, будто бы думая сказать что-то ещё или ожидая дополнений к лаконичному ответу, а потом развернулся и направился на кухню. В холодильнике почти ничего не оказалось, и это было закономерным — обычно готовил Сергей, а сейчас у него не особо-то находилось на это время. Паша окинул критическим взглядом полки, закрыл холодильник и, поскольку исключительными кулинарными навыками не располагал, решил банально сварить макароны с сосисками. Справился он с этим быстро и даже не спалил при этом всю кухню. Уже минут через десять-пятнадцать зашумел водой, моя перепачканную посуду, и шмыгнул обратно в комнату, мягко проходясь к чужому рабочему месту. Он поставил на стол тарелку с парой сосисок и щедро наложенными макаронами и, пользуясь тем, что сам стол был расположен подле дивана, уселся на краешек последнего, внимательно глядя на Сергея. Тот повернул голову, посмотрел на юношу и бегло улыбнулся, подумав, что если бы у Пашки был хвост, он бы всенепременно им сейчас вилял.
— Спасибо, — с искренней благодарностью и теплотой в голосе отозвался Костенко, принимаясь за еду, но параллельно всё же возвращаясь к работе.
Вершинин некоторое время сидел, молча и следя за действиями Костенко, причём был он крайне беспокойным — без конца ёрзал на диване. Мужчина уже закончил свою трапезу и вновь с головой погрузился в работу. Пашка же, поелозив, не выдержал: поднялся на ноги, прошёлся по комнате, принося с собой стул, уселся подле Сергея чуть позади него. Некоторое время он сидел без дела, а потом ласково ткнулся лбом куда-то между лопаткой и рёбрами Костенко. Потёрся головой, несмело обхватил руками мужчину поперёк живота, немного выпрямился и ткнулся носом в чужое плечо, опаляя кожу своим жарким дыханием даже через ткань. Немного так посидев, он нерешительно выпалил:
— Серёж, а ты отдохнуть-то не хочешь? Ну хотя бы вечерок? Один вечерочек?
Сергей обернулся к нему, снисходительно и ласково глядя на юношу:
— Мышонок, ты же знаешь, я не могу.
Любимое Пашино прозвище. Костенко раньше вообще-то думал, что милые клички это не для него. Да и Вершинин был такого же мнения про себя. Но на протяжении таких близких отношений прозвища будто бы сами собой появлялись, каким-то естественным путём, и в них было столько тепло и света, некоего необъятного очарования, что восторг на кончиках пальцев искрился. И вот Сергей как-то раз назвал юношу мышонком. Тот удивлённо рассмеялся и, поластившись, с любопытством поинтересовался, почему вдруг «мышонок».
— Ну, — отвечал тогда Костенко, — не знаю. Такой ты мышастенький какой-то. Глазёнки блестят. И нос у тебя длинный, как у мышки. Похож, короче.
Будто бы в довершение своих слов Сергей нежно чмокнул юношу в кончик носа, и Вершинин по своему обыкновению забавно скуксился. Ему тогда очень понравилась эта кличка. Всяких там заек и котят полно, а вот мышат не так уж часто встретишь. К тому же, Сергей всегда это произносил с таким необъятным трепетом, что у юноши мгновенно теплело внутри.
Теперь же Костенко выпутался из чужой хватки, протянул руку и потрепал Пашу по голове. Тот боднул его ладонь, будто пытаясь с нею слиться, и прикрыл глаза. Костенко, глядя на это улыбнулся, и, ещё немного погладив Вершинина по голове, скользнул рукой чуть ниже, слегка почёсывая юношу за ушком. Тот трепетно отзывался на касания, слегка-слегка подрагивая и прижимаясь к чужим пальцам. Он склонил голову к плечу, так, чтобы рука Сергея соскользнула чуть ему на щёку, и потёрся о его тёплую, сухую ладонь, взволнованно вцепившись в неё своими пальцами, обхватывая запястье и пространство в районе пястной кости большого пальца. Немного поласкавшись так, он принялся покрывать чужую руку неловкими поцелуями, впечатывая их куда попало: в саму раскрытую ладонь, в её тыльную сторону, в запястье, в костяшки, пальцы.
Костенко это одновременно и умилило, и взволновало. Он на компьютерном стуле подъехал к Паше чуть ближе — хотя ближе уже было некуда — и взял его лицо обеими руками, заставляя юношу посмотреть на него.
— Ну что такое случилось, м?
Вершинин жалостливо глядел на мужчину большими грустными глазами так, словно боялся лишний раз вздохнуть.
— Я так сильно по тебе скучаю, — почти шёпотом прошелестел он. — Я устал скучать по тебе, когда ты каждый день дома.
Костенко нежно провёл по щекам юноши подушечками больших пальцев:
— Потерпи ещё немного, мышонок. Скоро новогодние праздники, мы с тобой отмучаемся с учёбой и работой, сможем отдохнуть. Хочешь, мы все две недели праздников даже из дома выходить не будем? Хочешь?
— Хочу, — печально отозвался Паша. — Но, ещё немного, и я просто не доживу до новогодних праздников и сдохну от того, что ты всё время в работе. Вот правда.
Это, разумеется, было сказано несерьёзно, хотя и весёлого тут было мало. Сергей тускло усмехнулся:
— Не говори глупостей. Живее всех живых будешь.
Он ещё раз потрепал юношу по голове и отвернулся к экрану ноутбука. Вершинин почти обиженно фыркнул, скуксился, немного помедлил, а потом прижался к плечу Сергея, кладя на него голову.
Костенко не обратил на это внимания — Паша часто ластился, и Сергей к этому привык, научился не отвлекаться, — но, когда Вершинин шумно засопел, мужчина все-таки поинтересовался:
— Что, спишь уже?
— Почти, — честно сознался юноша.
— Иди в кровать, Паш, — тихо проговорил Костенко, чуть поворачивая голову и целуя Вершинина в лоб.
— Я без тебя не пойду.
— Ну я же попозже приду, — попытался убедить его Сергей.
Паша потёрся носом о его плечо так, словно попытался в нём спрятаться. Он фыркнул.
— Ты всегда так говоришь. А засыпаю я всё равно один — ты то ложишься слишком поздно, то вообще спишь на диване, «чтобы меня не будить».
Костенко вздохнул. Он действительно часто так делал, не хотелось ведь тревожить юношу.
— Ты ведь всё равно сейчас за пару минут уснёшь — глазёнки, вон, осоловелые. Разве эти две минутки тебе погоду сделают?
— Сделают, — уверенно отозвался Пашка, поднимая голову и серьёзно глядя на Сергея. — Очень сделают. У меня ведь даже пары минут с тобой теперь нет. А я хоть немного понежиться хочу.
Теперь в его глазах застыла такая неземная печаль и мольба согласиться, что у Костенко сердце сжалось — даже подумалось: может, он уж больно очерствел к своему мальчишке?
Сергей тяжело вздохнул и, чуть повернувшись, заставляя Пашку съехать с его плеча, взял его за подбородок, принимаясь большим пальцем поглаживать где-то под нижней губой.
— Прости, мышонок, я не могу сейчас пойти.
Вершинин отвёл глаза, снова фыркнул и с обиженным видом, выпутавшись из рук Костенко, поднялся на ноги, отправляясь в спальню. Мужчина проводил его взглядом, снова тяжело вздохнул и обернулся к экрану. Только вот теперь работа как-то совсем не хотела работаться. В голову лез только Пашка, нежный и трепетный, так сильно жаждущий любви и внимания, что готовый в лепёшку расшибиться. Мужчина предпринял ещё пару попыток сосредоточиться на документе, который маячил на экране перед его лицом, потом устало потёр переносицу двумя пальцами, с силой зажмуриваясь, протянул руку к ноутбуку, в два нажатия его выключил и закрыл крышку. Поднялся на ноги, потянулся, разминая уставшую шею и спину, на несколько минут заглянул в ванную, а затем плавно заскользил в спальню.
В комнате было темно и прохладно — на приоткрытом окне колыхалась занавеска. На широкой двуспальной кровати ютился темнеющий комок, укрытый одеялом.
— Ты спишь, мышонок? — тихо спросил Костенко, останавливаясь в дверном проёме.
— Сплю, — проворчал в ответ Вершинин, даже не поворачиваясь к Сергею.
Мужчина тихо усмехнулся.
— Ну не обижайся, мой хороший, — тихо проговорил он. Закусил губу и решил схитрить: — Но, если ты сильно обиделся, я могу поспать на диване.
Это не было бы чем-то удивительным: если Паша скандалил, злился, обижался, расстраивался, хотя такое случалось вовсе не часто, то Костенко никогда к нему не лез сходу, всегда давал время успокоиться, остыть, собраться с мыслями, и только потом конструктивно с Вершининым беседовал.
Юноша, едва заслышав это, беспокойно забился, пытаясь выпутаться из одеяла.
— Не надо, — торопливо выпалил он, стараясь при этом придать своему голосу такое звучание, будто говорил не суетливо, а спокойно и размеренно. Стал чуть меньше возиться, немного справившись с тканью и приподнявшись на кровати, глядя на мужчину. — Не надо, я пошутил.
Сергей плавно скользнул к кровати, тихо рассмеявшись и присаживаясь на её край.
— Ну ладно-ладно тебе, никуда я не денусь.
Вершинин подобрался к мужчине, сначала пытаясь притулиться к его боку, а затем потянулся к футболке Костенко, постаравшись стащить её. Тот поддался, позволил Паше снять с него футболку, сам освободился от домашних шорт и забрался под одеяло, чувствуя, как сильно к нему прижимается юноша. Тот был холодный и своей голой грудью припадал к чужой — широкой и горячей. Он принялся покрывать плечо мужчины — докуда мог дотянуться — поцелуями и жадно обхватывал Сергея руками. Костенко завёл руку за Вершинина, корректируя Пашкину позу, позволяя ему улечься на чужую грудь сверху. Почти сразу стало едва ли не жарко. Замечательно. Юноша очень любил так лежать — плотно, близко, тепло. Сергей чуть подтянул Пашу к себе, целуя уже в губы. Тот целовался влажно, жадно, трепетно, подрагивал всем телом, беспокойно жался к мужчине, старательно и удовлетворённо поскуливая в поцелуй.
— Спи, мышонок, — разорвав поцелуй, прошептал Сергей.
Он принялся гладить Вершинина по голове, зарываясь в его волосы, а потом опускаясь к спине, ласково проводя и поглаживая вдоль позвоночника, чуть надавливая, массируя, лаская. Паша чувственно прогибался навстречу касаниям, едва ли не мурчал, тыкался носом в чужую кожу, шумно сопел, нежно обнимался. Костенко его поглаживал, осторожно покрывал поцелуями виски, лицо, макушку юноши, нарочито резво дыша в его пушистые волосы. Вершинин так и задремал на груди у Сергея, обняв его будто бы всем телом сразу, а Костенко, стараясь разглядеть в темноте размытые черты самого родного лица Пашеньки, подумал, что, пожалуй, стоит побыстрее закончить сдачу документов, чтобы наконец позволить юноше не отрываться от него столько, сколько потребуется и захочется. Вершинин, в конце концов, этого заслуживает.