Instants

Что есть юность, как не пора ошибок? Уж не Сантьяге осуждать кого-либо за излишние эмоциональность и открытость. Будь же чувство наигранным, он бы только посмеялся. Но люда с ним искренна. Её волнение отражается в зелёных глазах, видится по чуть дёрганным неловким жестам, чувствуется в воздухе. Она красива. Похожа на свежее юное утро, где-то далеко от человских городов. Сантьяга может представить нежность её кожи, как рассыпаются по плечам золотые от солнца мягкие волосы. Он видел её за работой, и хоть сейчас всё немного иначе, запомнил хитринку в чужом взгляде. Это вполне ему по душе. Всё это. Красивая могла бы быть картинка. Вот только всё равно лживая, а он слишком пристрастился к нагой честности. Привык говорить откровенно, позволять видеть себя настоящим, жаждать любви даже к самой жестокой и уродливой черте в себе. И получать её. Этой связи он позволил пустить корни, опутать его душу и расцвести. Её плоды слишком сладки, чтобы он желал избавиться от этого, её цветы прекрасны и хищны. Его личный плотоядный сад, и Сусанна, увы, может быть только скормленным ему мотыльком. Едва ли он ощутит хотя бы вину, если, (когда), её хорошенькая белокурая голова окажется на его столе. Нет, он будет только польщён. Женщина шумно вздыхает, вероятно, собираясь с силами для признания. Ему и правда почти жаль, но только почти. Однако вместо неловких речей и взволнованно заломанных рук, люда пристаёт на носочки и прижимается — совсем легонько — своими губами, мягкими и тёплыми, к его. От этого он застывает, как каменное изваяние. Это всё ещё приятно. Сусанна прекрасна и целовабельна. Возможно, в другой жизни, другой реальности, Сантьяга мог бы влюбиться в неё. Сейчас же он не ощущает ровным счётом ничего: сердце его бьётся так же ровно, кровь не вскипела, как бывает, от одного взгляда чёрных глаз, и сам он остаётся неподвижной холодной стеной. Пустота. Вот что за этим лёгким касанием. Звенящая тишина, лёгкий дискомфорт — вот и весь отклик. Она тоже чувствует это и отстраняется, неловко отводя взгляд. Стыд красит её щёки, глаза влажные от обиды неразделённого влечения. Ему не хочется смеяться над ней. Лет четыреста назад он бы ни за что не отказался от возможности продолжить приятное общение. Он, возможно, построил для неё, какую смог бы, комфортную клетку и наслаждался бы своим обладанием, может быть, даже больше, чем своими чувствами. Нынешний Сантьяга хочет больше, о, гораздо больше. Чтобы его понимали с полуслова, чтобы бесстрашно дерзили и всё же всегда поддерживали, чтобы один только чужой взгляд мог распотрошить душу не хуже охотничьего ножа, чтобы легчайшее касание заставляло его пылать. У него уже есть это. Он не согласится на меньшее. — Извините, — наконец, люда берёт себя в руки, хотя голос ещё выдаёт её эмоции. — Я… Просто винила бы себя до конца жизни, если бы хотя бы не попробовала бы. Это можно понять. Сантьяга медленно моргает, и, наконец, переводит на неё взгляд. — Сегодня, — тихо произносит он, — я побуду милосердным и соглашусь забыть об этом. — Спасибо, — огорчённо отзывается Сусанна. — Вы юны, — чуть мягче добавляет нав, всё же ощущая некоторую нотку симпатии к её откровенности. — Возможно, позже вы поймёте какую ошибку могли совершить и поблагодарите Спящего, что этого не произошло. — Зачем же вы теперь пытаетесь утешать? — с грустной улыбкой отвечает зелёная. Сантьяга лишь пожимает плечами. *** Ортега оставил свой отпечаток не только на нём, но и на доме. Сантьяга хочет возвращаться сюда: к растерянному голему, которому нечего убирать после старательного гарки, к запаху ледяной мяты чужого одеколона. К половине гардеробной, заполненной чёрным и синим, к подставке для катаны на всю длину белой столешницы комода и к дорогим ухаживающим средствам, на которые помощник тратится для своей боевой подруги. — Привет, — не глядя произносит он, устроившись прямо на длинноворсовом ковре перед камином. — Привет, — вздыхает Сантьяга, усаживаясь рядом. Комфортная тишина, прерываемая, разве что треском дерева, помогает ему расслабиться, сбросить с себя опустошение от встречи с зелёной. Он роняет голову гарке на плечо. — Что-то случилось? — тихо хмыкает Ортега, запуская пальцы в его волосы. Укладке конец, но ему слишком хорошо от этих осторожных нежных поглаживаний, чтобы возмущаться. — Соскучился. — Мы не виделись пару часов, — тепло улыбается тот. Сантьяга улыбается тоже — от того, как сильно отличаются его слова от взгляда — польщённого, радостного. Видит Спящий, он покорён этим уже довольно давно. — Это были очень тоскливые пару часов, — хмыкает он, придвигаясь ближе, прижимаясь теснее. Сердцебиение гарки тотчас ускоряется, и знание этого, в целом, приносит ему большое удовлетворение. Он не задумывал эти отношения как что-то серьёзное. И чего бы он только не дал теперь, чтобы они не прекращались никогда. Сверхпривлекательная константа. — Ты помнишь день, когда выбрал меня? — задумчиво спрашивает он, наблюдая за тем, как помощник переплетает их пальцы. Ортега издаёт тихий смешок. — Это не то чтобы был выбор. Я просто увидел тебя и понял, что это оно. Сантьяга не отвечает, анализируя свои собственные воспоминания. — Не волнуйся, я знаю, что у тебя было не так, — спокойно произносит гарка, уловив напряжённую нотку. — Тебя это действительно не беспокоит? — чуть нахмурившись спрашивает он. В ответ его приобнимают. — Что ж… Я очень долго был влюблён в твой образ. Идеализированный, — Ортега чуть усмехается и качает головой. — Представляю, какое тебя ждало разочарование. — Меня ждало осознание, что никого идеального не существует в принципе. И даже так я был решительно настроен заполучить хотя бы какую-то часть тебя. Это заставляет его улыбнуться. Какую-то часть? Нет уж, господин первый помощник, вы хотели, вы добивались, вот, пожалуйста, получайте всего — целиком и полностью. — Я был счастлив любому твоему вниманию, — продолжает Ортега, поглаживая его по спине. — Не знаю, когда именно оно случилось с тобой. Однажды я просто осознал это как факт. Сантьяга и сам не знает, когда оно случилось. Когда дома стало тоскливо одному? Когда захотелось заново пробывать в разных уголках этого мира, но в этот раз с Ортегой? Когда стал подмечать вещи с мыслью: «а ему бы понравилось?» — И ты никогда… Не знаю, не думал об альтернативе? Что если бы затея не выгорела? — Ну… У меня как-то был партнёр, — задумчиво произнёс гарка. — Мы не были влюблены. Просто нам было с друг другом… Удобно. Одно расписание, похожие привычки, неплохой секс. Он пытается сделать вид, будто его не кольнула ревность. — И что случилось? — как можно спокойнее спрашивает Сантьяга. Ортегу, кажется, веселит его реакция, судя по смешливому взгляду и приподнятому уголку губ. — Он влюбился в какую-то рыжую и мы спокойно полюбовно разошлись. Это… Было неплохо, думаю, я смог бы так жить. Но как я мог хотя бы не попробовать привлечь твоё внимание? Чужие пальцы невесомо поглаживают его щёку, от этих едва ощутимых касаний под кожей будто вспыхивают искры. Часть его — маленькая полузабытая червоточина — задаётся вопросом достоин ли он вообще такой любви, такого принятия? В какой момент он перестал принимать эти чувства как должное? Почему теперь счастливчиком, ухватившим чужое внимание кажется он сам? Когда они поменялись местами? Сантьяга не может игнорировать трепет, зарождающийся где-то в груди, когда их губы соприкасаются. Жар, распространяющийся по венам, когда Ортега прихватывает волосы на его затылке, принося в поцелуй необходимую толику грубости. Все эти маленькие детали делают его жадным. И таким по-настоящему живым.