накипь

Ночной город кружится смазанными огнями фонарей и машин. Из приоткрытого окна «Соляриса» дует прохладным весенним ветерком. Шумы неспящих кварталов заглушаются наушниками-затычками в ушах, и гулкий бас сотрясается в ритм моего маленького, ничтожного сердечка. Между моих худощавых ног, обтянутых в коленях потертыми джинсами, торчит бутылка какой-то японский газировки, красно-розовых цветов — конфетный взрыв на этикетке, конфетный взрыв на языке. На вкус газировка такого аморфного сладкого вкуса, с нотками манго, что я до сих пор не могу слизнуть сласть с моих губ. Во мне тысяча восемьсот миллиграммов габапентина и ноль семь литра тошнотворных энергетиков. Я фантазирую об Л. Мне хочется, чтобы она сидела рядом со мной, склонив голову, я вспоминаю ее длинные белые волосы, личико с округлостями и напомаженными красным губы, носик с горбинкой, добрые, наивные девичьи глаза, какая же она была девочка, girly girl, и я хочу, чтобы она гладила мои ножки, как бы между делом выдергивала между ног бутылку газировки, отпивала и ставила назад, касаясь моей промежности, твердой, наполненной кровью. Мне не хочется грубости, не хочется, чтобы она прыгнула на мой хуй сразу в машине, но — хочется невесомой ласки, такого кокетства, будто вовремя высунутый в детской язвительности язычок или вздох со склоненной головой и снисходительной улыбкой, когда ты нечаянно сказал что-то похабное. Если бы ты была деревом, то оно было бы вишневое. Почти сакура. У тебя бы были самые сочные вишенки. Ее вздох. Вишенки? Она берет мою руку и кладет себе на левую грудь. Помню, как ты тем вечером ненасытно облизывал мои ви… виш… Неловко улыбается. Глупенькой метафоре. Дурочка. Прям дурочка-дурочка, до милого. Ее отец был наркоманом. Я это помню. Во мне тысяча восемьсот миллиграммов габапентина и ноль семь литров тошнотворных энергетиков. Я фантазирую об Л., но — со мною только Славик. Напичканный таблетками от эпилепсии, он улыбается препаратной улыбкой, сверкает стеклянными глазами в полумраке салона, будто кошка, и говорит мне на ушко, обдавая мочку влажным дыханием: — Пока что рано останавливаться. Я откручиваю крышку японской газировки — откручиваю — очень долго откручиваю — не в ту сторону — нашел — я откручиваю крышку японской газировки, проливаю немного на застегнутое зип-худи и пригубливаю. Славик крутит косматой головой. От его волос пахнет сигаретами «Camel» и больницей. «Согласен, рано», — отвечаю. Это грязный трэп — мы хотим так считать — и мы снова загуляли. Блядуем. Меня мажет, меня плавит во всепоглощающей седации, будто мягкий плед, будто нежные объятия. Таксист курит «айкос». Славик курит какую-то цветастую одноразовую сигарету, с привкусом арбуза и льда. Вонь в машине повисает такая, что захочется плакать, но я привык. Слава говорит: — У нас кончаются деньги. У нас всегда кончаются деньги. На сегодня мы уже просадили несколько тысяч — и если для кого-то это, в общем-то, не деньги, то для птушников, живущих на совместном съеме, это в теории может обернуться питанием гречкой и картошкой до конца недели. Пока мамка-папка не скинут новые монеты. Сейчас-то мы загуляли потому, что халтурка Славы — череда смен в «Леруа Мерлен» — принесла ему десять тысяч, и Вячеслав, не выдержав такого несказанного богатства, которое кривозубому крестьянину лучше не давать, сорвался. Все дни, что он работал и был на вызове, он оставался трезв. Это дней пять. Сейчас Слава наелся габапентином как последняя сволочь — и я не лучше. Будто последнее ничтожество, я думаю о бывшей, и член у меня становится влажный от смазки: меня возбуждают даже одни полукасания мыслей. Мне нужен чей-то влажный рот. Женский, нежный влажный рот. И ласковые глазки над ним, сверкающие фианитами. Девочки такие крутые. За окном проносится город — вереница горящих окон, фонарей, автомобильных фар. Столбы и люди на автобусных остановках. Громоздкие трамваи. Троллейбусы. Вывески магазинов и ресторанов, кафе, харчевен. Оно крутится вокруг, будто беличье колесо. Будто колесо во мне. Желатиновые капсулы. Они не кругленькие, а больше овально-прямоугольные. Пять… семь таблеток? похороненных заживо в желудке. Я осторожно касаюсь своего паха сквозь плотную ткань джинсов и мягко стискиваю головку члена. Он мокрый, как пизда анимешной шалавы. Смазки много. В моей голове появляется Саша. Не хорошо фантазировать о девушке друга, но если бы Сашенька была сейчас рядом со мной, я бы ее просто умолял — как минимум — подрочить мне. Что эта единственная дрочка точно-точно изменит меня как личность. Брошу таблетки. Брошу курить. Перестану вспоминать бывшую, потерянных друзей (имен которых я уже не помню), детство — прошлое. Мужчину так легко изменить, когда держишь в руках его твердый, болезненно дрожащий от перевозбуждения член. Brainrot, скажет Мишенька. И будет прав. Я обличаю других в тупости и блядстве, но сам та еще давалка, готическая альтушка-шлюха в мужском обличье. Великая ирония! В общем, похуй. Мне кажется, каждый может согрешить и пофантазировать о Саше. Она хорошенькая и добрая. Заботливая, как мама. Такое может умилить, порадовать, заставить покраснеть щеки от подаренной опеки — и затем эта кровь перетекает кое-куда пониже, из мягких щечек в твердый, толстый чл— — У нас кончаются деньги. Может, написать Мишане? Навигатор таксиста показывает, что до пункта назначения — суши-бара возле ТЦ — остается пять минут. У Славы дикие глаза. Он хочет продолжения веселья, он хочет отвиса-ать, туси-ить, ни секунды отдыха, пока животик набит таблетками и залит энергетиками и дешевым пивом (опционально). — Нам нужна свежая кровь. Свежие бабки. Broke lives matter. Нам нужны эти M. Напиши Мише, говорит Слава. Миша наш братанчик. Наш хоуми. Наш знойный подельник, наш мальчик, наша модель. С ним можно сообразить суши-сет, а Мише от нас, нашего общего стола, достанется свежая партия противоэпилептических. Для своих накрыть поляну не жалко, да? Говорю: я не буду писать Мише. — Почему. Это будет некрасиво. Обдирать Мишу. У него девушка. Учеба. Проекты. Миша работает над эскизами одежды. Он мечтает стать дизайнером, а не молча доучиться на менеджера и затем гонять нелегальных эмигрантов по складу «Вайлдберриз», будучи в должности менеджера использованных фантиков и выпитых кока-кол. Не знаю. Я слабо представляю, что такое работа менеджером. Я не имажинирую, как они менеджерируют. — Отбой. Миша не нужен. В моей голове воспроизводятся кадры, как мне сосет моя беловласая нимфа в бирюзовом нижнем белье, таком пышном и кружевном, будто сотканном из моря, и, боже, я пытаюсь максимально прочувствовать кадры, как насаживаю ее хрупкую головку на мой член. Малышка. Котечка. Прикрываю свое лицо, вдыхаю воздух — и у меня кружится голова. Таблетки таблетки таблетки. Кормит аптека. Я хочу, чтобы мне отсосала молодая фармацевтка. Должна же быть от них какая-то польза, кроме браковки рецептов. Слишком много мыслей о ебле и наркотиках. Эротическая греза присасывается ко мне, будто пиявка, и я не могу ничего с этим поделать. Нужно сменить объект вожделения. Это не должна быть бывшая девушка, чью помаду я съедал с ее рта ненасытно, подобно голодающему. Не девушка друга, с мягкой грудью, добрыми руками. Не какая-то школьная любовь, одержимость которой во многом была обусловлена зачатками у девочки модельной фигуры и первыми ростками холодности. Это должна быть ненастоящая девушка. У нее будут длинные черные волосы, прямые, без единой волны. Выточенное V-образное лицо. Глаза с тяжелым макияжем: тени, ресницы, контуры. Родинка под правым глазом. Худощавая фигурка, облаченная в простенькое платье. Или нет. В форму медсестры? С белой короткой юбочкой, облегающей бедра. — Отбой. Я связался с Арсеном. Он недалеко от «Цапли». Я представляю, как она сидит на моих ломких коленках, на моих тощих бедрах — усладе любой рппшницы — и елозит, елозит, а я вздыхаю, слабо постанываю. Боже мой. Славик нависает над моим ухом. «Бро, что с ебалом?» — спрашивает он с глумливой улыбкой и подмигивает в зеркало заднего вида, будто голливудская кинозвезда: wink-wink! Отъебись, говорю я. За окном пролетает город. Белые волосы. Красные поцелуи на коже. Красно-белые таблетки в желудке. Я любил. Я смутно припоминаю Арсена, но вроде это вполне ровный мужик, наш хач, как скажет Славик: наш кабан. Немного аптечный, немного готовый подкинуть халтурок. Езид или армянин? Не помню. Славик зубоскалит и смеется. Мы выскакиваем из машины. Стоим на мощеной площадке возле череды магазинов и кафе. Вокруг стоят вытянутые фонари; возле дороги, между возвышенностью тротуара и низиной асфальта, растет полоса деревьев, под ними — оплеванные скамейки, на каких-то алкаши, на каких-то дети, в столь поздний час. Возвышается огромное здание «Сити-линка». С угла выглядывают несколько шаурмичных. Чуть поодаль, за чередой аптек-аптек-аптек — не продадут, — стоит почти в одиночестве «Бристоль», наш любимый алкомаркет. Славика знают в лицо. Не во всех «Бристолях», но в двух-трех, в тех местах, где мы чаще всего бываем, Славу знают. Обладая поверхностным обаянием, Славик не может отказать себе в легком флирте с кассиршами — и запоминается. Арсен уже поднимается по ступенькам, выходит из низины автобусной остановки. Такой пацан южной наружности, с легкой щетиной, обтесанными будто каменщиком чертами лица, в которых угадывается любовь к спиртному, скуриваемому и закидываемому. Одет Арсен в легкий серый плащ, невзрачный черный худак, джинсы и беговые кроссовки «Kappa». Ростом под стать нам, может, даже чуть ниже. — Привет, пиздобратия шаражная. — Арсен жмет нам руки. — Нищенствуете? Славик отвечает: — Вообще-то шикуем, но сейчас мы немного run out of money. — Зарплату прожигаем, — немного жуя слова, добавляю я и поправляю очки. — Мы с обеда уже крутимся-вертимся, где мы только не были. Весь город объездили. — Бездельники, — говорит Арсен. Молодые и обдолбанные, добавляю я. — Мы суши хочим, — мягко намекает Слава. — Без вопросов, сейчас пойдем, скинемся. — Арсен попутно проверяет телефон (у него это десятый айфон) и с мимолетно-недовольным лицом смахивает чьи-то уведомления. — Габа осталась? У меня нейропатические боли в жопе, то есть в копчике, подлечиться надо. Все по закону. — Конечно. — Дайте мне лист. — Ты с листа отъедешь, даже несмотря на горячую южную кровь, брат. Тебе пол-листа хватит. У нас еще один энергетик остался. — «Редбулл»? — Нет, «Вольт». — Еб твою мать… совсем забываю, какую мочу вы распиваете… ну давайте мне пять таблов и «Вольт», Арсенчик вновь в деле. И идем суши есть. Вы отходит в какую-то полумрачную подворотню между «Сити-линком» и «Магнитом». Славик достает из внутреннего кармана куртки мятый блистер «Габапенина-СЗ» и передает Арсену. Я вытаскиваю из рюкзака последний «Вольт» без сахара — желтая лента и желтые буквы — и всучиваю Арсу во вторую руку. Он одной рукой давит капсулы, другой открывает энергетик, подцепив нестриженным и грязным ногтем язычок. Звучит шелест блистера — pop-pop-pop — и звучит шипение газировки. Просто молодой аптечный Цезарь. Думаю, Арсен попутно мог бы и в рот кому-то дать, и провести консультацию по ставкам на спорт, но здесь, к сожалению, нет дуры, готовой разделить ложе с Арсеном, и нет друзей Арса, которые, как я помню, знойные лудоманы. Арсен закидывается таблетками и заливается энергетиком. Я пью свою японскую газировку. Славик чешет себе жопу с напряженным видом — лица. — Wah, другой разговор! — говорит Арсен и сует смятый блистер в карман. — Ну что, дамы, суши хочите? — Хочим. — Идем. Внутри заведения мы занимаем угловой столик и заказываем одни жареные и одни запеченные суши. Арсен отдельной статьей себе берет онигири и говорит, что если ему не понравится, то доедать будет Славик. Славик не против. Нас мажет и гикает. Даже Арсена. Таблеточная пелена постепенно затрагивает его разум, и на суровом горском лице расплывается мягкая улыбка. Я думаю, что когда Арса размажет по стенам, то, пожалуй, можно будет его развести еще на пожрать. Он будет слишком в хорошем расположении духа и со слишком голодным желудком, чтобы отказывать. Арс и Слава о чем-то болтают, но я погружен в бассейн своих мыслей. Белые волосы на моих плечах, и округлые, мягкие черты лица в моих руках, неловкая улыбка в моих руках. Помню, как я из-за какого-то ублюдочного, гиперсексуального чувства полукасаниями приставал к ней, когда она была не в настроении, ее настроение всегда было, как графики с Уолл-стрит, спады и пики чередовались со скоростью рулетки в казино Лас-Вегаса, и я по касательной, подушечками пальцев касался ее бедер, утыкался лицом в ее плечо близко к груди, прижимал ее сильнее нужного и ближе к паху, чем нужно, — и ее это разозлило, закономерно; это был несильный гнев, но я испытал отвращение к самому себе, что тогда происходило со мной крайне редко, и я заплакал. Она не понимала мужских слез и не умела с ними обращаться: ни по хорошему, ни по плохому. Я просил прощения. Она испугалась, но по инерции пыталась успокоить. Я часто думал, что эта сиюминутная слабость оттолкнула ее от меня. Слабый я сейчас? Или сильный? Мне похуй, какой я по факту, мне интересно — каким я кажусь. Принесли суши. Начинаем есть. Я ем палочками, пацаны — вилками. Славик иногда хватает суши руками. Я представляю, как та роковая медсестричка, выдуманный фантом, сидит рядом со мной и гладит по голове, а я лежу на ее груди и ни о чем не думаю, глядя в потолок. Суши хрустят на зубах. Кажется, с курицей. Арсен жует суши с сырной шапочкой и запивает энергетиком. Слава записывает происходящее в кружочек для своего телеграм-канала. Микро-селебрити. Подписчиков у него где-то триста восемьдесят. У него было несколько волн отписок, поэтому развитие канала немного застопорилось. Что он такого постил, вызывающего отвращение у аудитории? Я не помню. Я не помню. Я не помню. Таблетки размывают мою память, и меня это коробит, потому что я лелею воспоминания с Л., но время неуклонно течет, вымывает из памяти сцены, ощущения, моменты — и меня это ужасает. Никогда я не осознавал свое медленное саморазрушение так сильно, как в моменты с memory loss. Пытаясь побороть негативные чувства и воспоминания, я попутно выжег и часть светлого, сверкающего мириадами искр и звезд — это как антибиотики. Таблетки, алкоголь, трава — вечное химическое полузабытье. Ты берешь успокоение — отдаешь fondest memory. Воспоминания теряют вкус и становятся строчкой в коде твоего мозга. Я не могу понять, это естественно или я сам себя истерзал до такого. — Бля, охуенные суши, — говорит Арсен и окунает запеченное суши в соевый соус. — Здесь вкусно кормят. Надо будет сюда как-нибудь кралю привести, может, наконец дадут. На конец. — Терзания армянского инцела, — улыбается Славик. — Я не инцел, просто эти шалавы не выкупают мой тяжелый свэг. И вообще у меня в окружении нормальных женщин нет. К сожалению. — Сам виноват. — Ну-у, блядь, не отрицаю. — О-о, пошла вторая любимая тема обсуждений после «наркотиков» — «женщины», — говорю недовольно. Как будто мне мало своих древесных опилок в голове. Мыслей по поводу Л. И не только по поводу нее. — Схуяли первая любимая тема обсуждений это «наркотики»? — возмущается Слава. — Я думал, это «музыка». — У меня это «универ», — добавляет Арсен и пригубливает банку энергетика. — Иди на хуй, — говорит Вячеслав, гордый студент шараги имени Chief Keef'а, будущий электромонтажник. Пошел на хуй со своим высшим образованием, говорит Слава. В смысле пошел на хуй со своим высшим образованием, говорит Слава и встает с места, пошел на хуй со своим высшим образованием! Я беру суши палочками и тру его о зеленую горсточку васаби. Арсен с видом глубокой задумчивости наблюдает за артикуляцией рта Славика. В смысле пошел на хуй со своим высшим образованием, уебок, блядь! Слава показывает средний палец. Над нашим столиком повисает тишина. На нас озираются случайные посетители (парочки возраста от шестнадцати до шестидесяти) и работники суши-бара. Я накидываю капюшон на голову и утыкаюсь в телефон. Мне в ребра утыкается почти пустая бутылка японской газировки. — Молодец, доказал, что шаришь за Янг Трэппу, — говорит Арсен после паузы, — а еще ты весь стол слюнями своими заплевал, позорник. Славик падает обратно на свое место и сглатывает слюни. — Заебала меня эта темка просто, — говорит он. — Мне ее родня форсирует. Батяня мотивирует идти на вышку после шараги и армии. Я того самого рот ебал. — Ну тебе отец лучшего желает. Хочешь выйти в люди или быть как хуй на блюде? — Я нахуй ненавижу учиться. — Да по тебе видно. Лицо, не обезобраэаое ин… интеллектом. Не сияющее. Арсен говорит это и рассеяно улыбается: а-э. Его мажет. Слава выслушивает его и сдавленно, сквозь зубы смеется. Я не испытываю никаких эмоций по поводу происходящего. Во мне пусто. И немного суши. Мы выходим втроем из суши-бара. Дует прохладный ночной вечер. Меня понемногу отпускает, но, кажется, вечер еще не кончается. Под ногами валяется флаер: «Скидки на косметику. Красная губная помада…» Нас ждет такси комфорт плюс у трассы и литр «Егермейстера» дома у Арса.