Олеандр

      У ног Сиченя лежал холодный ночной Китай.       Никто бы не сказал, что человек в рубашке, пиджаке и брюках светло-серого цвета, привалившийся к перилам смотровой вышки, — бог жизни. Маленькие дома, узкие улочки, высокие здания, шпилем упирающиеся в задницу Олимпа, старые, как мир храмы, подсвеченные ночью автострады — панорама человеческой жизни на ладони. Людишки, неизменно погрязшие в делах и мирских проблемах, думали только о себе крохотных и бренных.       Сичень обвел взглядом весь город и сонно моргнул. Он прилетел в эту страну несколько часов назад. Миловидная девушка на паспортном контроле сверила его лицо с фото в паспорте, оставила отметку и пожелала хорошего времяпровождения. Перекинув через руку пиджак и подхватив в другую небольшую спортивную сумку, Сичень прошел через раздвижные двери и покинул аэропорт. Он мог бы переместиться с помощью силы, но это было бы равнозначно тому, что он во всеуслышание объявил о своем возвращении. А для этого была пока слишком рано.       Нет, ему еще нужно было время, чтобы подготовить почву для своего полноценного появления. Найти кое-кого из прошлого. Получить информацию. И обзавестись полезными знакомыми.       Он прошел на крытую стоянку и уселся в заранее арендованный автомобиль — скромный и неприметный седан блекло-серого цвета. Поставил рядом на пассажирское сумку и накрыл ее сверху пиджаком. На короткое мгновение Лань Сичень откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза и вдохнул сквозь приопущенное окно воздух. Китай встретил его ароматами раздавленных листьев и стальным запахом мокрого асфальта. Весна достигла почти идеального равновесия: на солнце она чувствовалась словно июль, а в тени, как январь.       Он открыл глаза и поглядел на себя в узкое зеркало - отражение ответило несвойственным ему жестоким взглядом: Сичень никогда не злился, он был славным, понимающим и добрым. А повстречав мужа и вовсе сделался без памяти влюбленным. С ответными чувствами Цзян Чэна, он словно бы оказался в раю. В личном Эдеме. Каждый день был наполнен трепетной любовью, заботой друг о друге, долгими разговорами, нежными касаниями, временем проведенным подле друг друга. Они тянулись навстречу, словно цветы к солнцу. Нуждались в объятиях и поцелуях, как иссушенная земля во влаге.       Какое-то время Сичень чувствовал себя прекрасно, обращенный внутрь себя, но счастье внезапно выгорело оставив лишь тонкую холодную ярость. С тех пор как Цзян Чэна упрятали в Лимб, в его душе таилась обида, и этот огонь так и не погас. Ему не на ком было выместить свой гнев. Этот тихий вихрь эмоций вторил жужжанию мыслей.       Оглядываясь назад, Лань Сичень понимал, что при первом взгляде на Цзян Чэна подумал о том, что тот восхитительно сломлен. Узнавая его лучше, проникая в его жизнь своими корнями, он упрочивался в этом мнении, теперь уже подкрепленными реальными фактами. Его семья, его окружение — все это влияло на Цзян Чэна с ужасающей ядовитой силой. Не было ни дня, когда бы Сичень не подумал, что хочет огородить мир Цзян Чэна ото всех, что хочет его защитить и поднять его голову высоко, чтобы больше никто не смел внушить повелителю мертвых, что он какой-то неправильный, не такой или не соответствующий чьим-то установкам. И ему это почти удалось, пока Яньли не умерла на руках Цзян Чэна и отравляющая семья не указала на виновника пальцем.       Оплетка на руле жалобно заскрипела от силы, с которой Лань Сичень сжал пальцы: он нуждался в возмездии за страдания своего мужа, как в воздухе. После очередного отказа, вогнавшего в грудину человечности Сиченя осиновый кол, в просьбе освободить Цзян Чэна, он, задыхаясь, согнулся вдвое, как после долгой пробежки. Разгневанный плач исторгся из него неудержимым потоком. Когда он закончил плакать его глаза болели, а лицо горело. Мир, вдруг, сделался сальным и скользким, он не мог за него удержаться. Реальность выскользнула у него прямо из-под пальцев.       Ему никто не помог, потому что все давно решили заклеймить единственным злодеем и виновником во всех бедах Цзян Чэна. Никому в голову не пришло проверить, действительно ли правитель подземного царства отравил Яньли — одну-единственную сестру, любящую его всем своим большим и светлым сердцем. На лицах других богов читалось лишь презрение. Брезгливо поджатые губы. Осуждение во взгляде. Приговор был вынесен задолго до смерти Стикс.       Сиченя едва не вырвало от омерзительности этих чудовищ, к счастью, тело не подвело. Вместо этого его сковало ледяное, покалывающее сознание потрясение, он посмотрел на мужа, державшего в руках посеревшее тело сестры в полнейшей тишине. А потом тишина переросла в несмолкаемый рев, в крик, требующий правосудия — Цзян Чэна отправили в Лимб.       Решение, ни с кем не согласованное, было принято отцом Цзян Чэна. Лань Сичень, выпучив глаза, пялился на пустое место, на котором минуту назад сидел муж. Не поднимая глаз на довольных таким исходом других богов, Сичень тихо спросил, что Фэнмянь сделал с сыном. Ответа, разумеется, он не получил. Оттуда, с того пустого места, начались поиски Сиченя, выжегшие в нем всепрощение. От бесплодных расспросов, уговоров и попыток в дипломатию, он перешел в наступление, постоянно напоминая себе, что самый опасный хищник приближается не торопясь.       Двигаться пришлось вслепую. Перенести себя к Цзян Чэну было невозможно. Невозможно было его отыскать ни в одном из царств — ни мертвых, ни живых. Старые свитки с картами никуда не вели. И треклятые мойры не видели его судьбу ни прошлую, ни настоящую, ни будущую, приводя Сиченя в беспросветное отчаяние. Цзян Чэн не откликался на его призыв. Молчал муж и на сожженные письма. Сичень зарывался в книги и письма в библиотеке Цижэня сутками напролет, надеясь уловить подсказку. Но ответ пришел с неожиданной стороны — исчез его сяо. А затем несколько рисунков. И что уж совсем необычно — букет асфоделуса, бережно хранимый Сиченем в память о муже. Цзян Чэн был запрятан на границе между двумя мирами.       Лань Сичень испытал небывалое доселе облегчение: муж жив и помнит о нем. Нужно было только отыскать тропинку, по которой он мог бы прийти к нему и увести прочь ото всех и вся. Вместе с тем, как он распутывал клубок чужого преступления и искал место забвения, к Сиченю постепенно возвращалась ясность мышления. Он смог увидеть разрозненную, нарочно разбитую картину в целом состоянии — невиновных там не оказалось. Завистники, манипуляторы, псевдо добродетели, отводящие свой взгляд в нужную минуту — они все заслуживали того, на что обрекли Цзян Чэна.       Вернувшись на место происшествия Сичень поклялся отомстить. Не ради себя, а во имя любви чистой и непорочной. Он зажал пальцами правой руки кисть левой — руки сердца — до боли впивая ногти в кожу и дал себе последнюю возможность испытать эмоции, которые могли бы помешать делу. Он запер свою боль в стальной ящик, навешал замок и обвязал цепями, сбросил этот груз на дно черной воды и принялся за работу.       Начал, как водится, с малого. С первого пробного, но уверенного штриха, как начинал все свои картины. Усянь — бастард Фэнмяня, должен был вывести его на Ванцзи. Самого Усяня, пустоголового и охочего до развлечений Сичень вычислил без особого труда. Достаточно было отслеживать его аккаунты в социальных сетях — человеческое чудо прогресса, когда ты можешь узнать о том, что творится на другом конце земли. Путь в Лимб начался с Китая.       Сичень достал из кармана брюк телефон, разблокировал и энный раз пролистал странички Усяня, сверяя свой маршрут с маршрутом Диониса. Перед походом в излюбленный клуб, Усянь планировал заскочить в небольшую кофейню на пересечении главных улиц о чем свидетельствовала его отметка в сторис. Сичень тихо хмыкнул и потушил экран боковой кнопкой.       Он поднял голову, вглядываясь в горизонт: воздух сложно было назвать воздухом, он скорее походил на жидкость, которая казалось вот-вот закипит из-за предстоящего ливня. Город впереди дрожал, как отражение в неспокойном пруду. Сичень спрятал телефон в карман и вернулся в машину. Допустив небольшое колебание силы, вызвавшую у него головную боль, отозвавшуюся неприятным жжением в левом глазу, он переместил машину и себя в ней в нужную точку — расстояние, которое не учуют другие боги, он преодолел за несколько сжатых секунд.       Когда он припарковал в начале улицы машину, дождь лил так сильно, что капли отскакивали от бетонных плит и стекол автомобиля. В воздухе витал аромат шалфея и остролиста. Сичень поднял воротник пиджака, и, уклоняясь от крупных капель, пробежал вдоль дома, нырнув в боковую дверь маленькой кафешки. Внутри Сичень опустил воротник, смахнув влагу с плеч и огляделся. Кафе как кафе. Мягкий свет от низко висящих ламп. Три круглых стола в центре. Вдоль широкого окна протянулась стойка, за которой стояло несколько студентов, решивших перекусить после вечерних курсов. От настырного аромата сгоревшего кофе, голова у Сиченя разболелась только сильнее. Он зажал переносицу и зажмурился, молясь про себя, чтобы Усянь появился с минуты на минуту.       Сделав пару глубоких вдохов, Сичень отвел руку от лица и открыл глаза. Паренек за стойкой не заинтересованно оглядел его и уткнулся обратно в телефон. Сичень оглядел его в ответ: долговязый, в пузырящихся на коленях джинсах и в растянутой футболке, веснушчатый, по смешному оттопыренные уши. Отросшие темные пряди примяла бейсболка с логотипом кофейни. На вид пацаненку можно было дать лет пятнадцать-шестнадцать, но Сичень уже знал, что тому двадцать один год и парень работает на своего отца, которого ненавидит всеми фибрами души. Эту душу, окажись она на столе у мужа, Сичень бы спасать не стал.       Сичень шагнул вперед, намереваясь сделать ненужный ему заказ, но его отвлек сырой холод, ворвавшийся внутрь теплой кофейни вместе с вошедшим. Сичень оглянулся, в надежде, что на его лице не отразилось облегчение. До этого момента он видел Усяня мельком и на бегу, однако не запомнить его было сложно — претенциозно яркий, с широкой улыбкой, свободная раскованная походка и, конечно, громкий голос.       — А вот мой любимый повелитель кофе! — Воскликнул Усянь радостно и нараспев. — Мне как обычно! — Он вскинул руку, сложив два пальца и изобразил «пистолет».       Пацаненок за прилавком невнятно махнул рукой и отправился на поиски бумажного стакана. Сичень выждал мгновения, рассмотрев Усяня сверху донизу — сам немного похожий на подростка Усянь следовал следовал трендам времени, выбрав зауженные черные джинсы, кеды и красный лонгслив.       Поняв, что его разглядывают, Усянь уставился в ответ, не убирая улыбки с лица. В глазах его мелькнуло изумление, быстро сменившееся узнаванием: ты можешь всю жизнь задаваться вопросом дрозд или воробей перед тобой, но лебедя ты узнаешь всегда.       — Сичень, — широкая улыбка увяла до дежурно-вежливой. Усянь тряхнул головой, роняя на лоб и глаза отросшую челку, и запустил в нее пальцы, неловко взлохматив. — На экскурсию? — Явно нервничая отшутился Усянь.       Сичень вежливо улыбнулся. Усянь вздрогнул, точно в него кинжал вонзили.       — Почти, — согласился Сичень.       Взгляд его оставался холодным, маскирующимся под отстраненное любопытство.       — Ну, и как тебе Пекин? — Усянь подошел на пару шагов ближе, но оставил приличное расстояние для возможности уйти не задетым.       На эту меру предосторожности Сичень улыбнулся шире, предварительно опустив голову, чтобы не выдать своего удовольствия.       — Как и сотни лет назад: много людей, много шума из ничего, скучно, пресно, неинтересно.       Усянь лающе рассмеялся, наставив на Сиченя палец. Плечи его подрагивали в такт смеху.       — Тебе бы больше по душе пришлось порасти тут все травой, да? Я прав? — Он усмехнулся своей шутке. — Ты ведь только с фикусами любишь общаться, — короткая улыбка. — Уверен, что среди них есть хорошие ребята, — и снова лающий смех.       Сичень негромко рассмеялся замечанию Усяня, как смеются над шутками того, кого терпеть не могут, но если тебе что-то нужно, то ты вынужден наступить на горло своему отвращению.       — Да, ты прав, я последнее столетие мало показывался в Олимпе, предпочитая проводить время, как ты выразился, с фикусами, — Сичень изобразил неловкий жест, взмахнув рукой.       — Все нормально, — Усянь расслабился, купившись на чужую неловкость. — Тебе нужно было время. Я понимаю.       Сичень поднял голову и вымученно растянул губы.       — По правде сказать, всем нужно было время, — продолжил Усянь рассуждать вслух. — После того, — он споткнулся и метнул быстрый взгляд на собеседника.       — После того, как Цзян Чэн отравил Яньли, — произнес вместо него Сичень.       — Ага, — на щеки Усяня словно краской брызнули. Он отвернулся и поводил взглядом по вывеске под потолком, делая вид, что изучает ассортимент кофейных напитков.       Сичень выдержал паузу, дожидаясь, пока Усянь вернет взгляд на него и поинтересовался.       — Ты веришь, что это сделал Цзян Чэн? — В голосе ни намека на улыбку, только мертвый сковывающий холод.       Усянь поднял руку и оттянул воротник лонгслива, чувствуя, как заканчивается кислород в легких. На лбу проступила липкая испарина.       — У меня нет оснований думать иначе. — Осторожно произнес он. — Бога не убить, как известно, но вот правителю Подземного царства это под силам.       Разочарованный его ответом, Сичень качнул головой.       — Мне все еще в это тяжело поверить, — тихо произнес он.       Усянь, неправильно истолковавший его ответ, сочувствующе нахмурился, когда Сиченю сложно было поверить, что все так легко восприняли чужую ложь за правду.       — Ты любил его, хотел верить, что он исправился. Но, — Усянь деланно пожал плечами. — Он ведь и с тобой обошелся совсем не по-джентельменски. Похитил тебя в свое Подземелье и насильно сделал своим мужем, — по телу Усяня прошла неприятная дрожь, как от озноба. — Цзян Чэн был рожден из мрака и хаоса, создан для грязной работы. Такому не положено сердце. А там, где нет сердца не может идти речи о доброте, порядочности и человечности.       Сичень размеренно кивнул, соглашаясь со словами Усяня. От его дружеского похлопывания по предплечью Сиченю сделалось дурно. Он почувствовал, как к голове прихлынула кровь, а в висках застучало. Голова налилась свинцом, словно череп был наполнен жидким металлом, а не мозговым веществом. Силой воли он сжал руку в кулак, направляя гнев и ослепляющую ярость обратно в себя.       — И все же, ты отдал ему половину сердца, — заметил Сичень.       Усянь кончиком языка провел по нижней губе и закусил ее.       — Да, — карие глаза странно потускнели, как будто затянутые туманом. — Отец понял, что легче будет контролировать Бога с эмоциями, чем бесчувственный камень, и я предложил свою помощь.       Разговор затух и между ними натянулось напряжение. Усянь отвез глаза в сторону, переживая свою ошибку, Сичень, напротив, смотрел в упор.       — Ты еще общаешься с ним?       Усянь удивленно вскинул брови, не понимая о ком говорит Сичень.       — С Фэнмяном? — Сичень склонил голову на бок, цепко следя за изменениями в лице собеседника.       — Нет, — сконфуженно вжав голову в плечи, Усянь попытался улыбнуться. Вышло у него это фальшиво. — Ты же знаешь, меня не очень там любят и жалуют.       Меня хотят там убить, — прочитал между строк Сичень. Он удовлетворенно ухмыльнулся.       — Спасибо.       — За что ты меня благодаришь? — Удивился Усянь.       — За то, что наделил Цзян Чэна человечностью, — пояснил Сичень.       — Не очень-то это помогло, — пробурчал себе под нос Усянь и снова коснулся челки. Он заметно задергался от того куда свернул разговор и попытался съехать на безопасную тему. — Так ты вернулся? Или еще думаешь?       Чувство чужого стыда было невыносимым, но Сичень не стал от него отворачиваться, вдыхая сильный, терпкий и в тоже время привлекательный запах. Ему хотелось хорошенько прижечь Усяня стыдом, потому что тот, вопреки своим словам, знал — не все было правдой. Но из-за страха за собственную шкуру и комфорта ради, Усянь отвернулся и спрятался. И только его ранняя жертва сковывала руки Сиченю. В конце концов, даже богу трудно жить с половиной сердца, уж он-то знал.       — Еще не решил, — ответил Сичень.       — Хм, — Усянь поджал губы и обернулся на парня за прилавком: кофе был давно готов, а разговор Усяню начинал нравится все меньше и меньше. — Мой заказ! — Он улыбнулся, указав пальцем в сторону стойку.       — Да, — Сичень улыбнулся в ответ. — Был рад встретится!       Недоверие вуалью проскользило по лицу Усяня.       — А Ванцзи знает, что ты в городе? — Вдруг, спросил он.       — Нет, — спокойно произнес Сичень. — Я несколько растерял связь со многими из старой жизни. Но был рад восстановить диалоги. Особенно с Ванцзи.       Усянь снова обернулся на стойку, словно размышлял о чем-то. Глаза его сузились в подозрении.       — Скажи, Персефона, почему при всем безобидном облике, мне каждый раз не по себе при общении с тобой? — Он повернул голову и взглянул прямо в цитриновые глаза.       Сичень выдержал взгляд, не дрогнув ни единым мускулом.       — Потому что розы красивы, но у них есть шипы.       От ледяного спокойствия в голосе Сиченя, градус в кофейне понизился на несколько цельсий. Усянь больше не пытался улыбаться и даже застыл на несколько секунд. Под шерстяным лонгсливом короткие волоски на теле встали дыбом, как наэлектризованные сверкнувшей в ночи молнией. Сичень вернулся не ради налаживания общения, а с личной вендеттой.       Усянь прикоснулся к челке и завел ее назад, пропуская пряди сквозь пальцы.       — Тебе стоило отпустить мрачного братишку, — глухо произнес он.       — Он мой муж, — все с тем же ледяным спокойствием произнес Сичень.       — Черта с два, он твой похититель! — В раздражении зашипел Усянь.       — Ты не знаешь всей истории, — парировал Сичень, делая шаг навстречу, наступая на Усяня неизбежностью. — Вы всегда так относились к нему. Вам было все равно, никто не пытался его понять. Вы судили поверхностно, как обыкновенные люди.       — О, так у него глубокая душа, — съязвил Усянь, скорее от испуга, чем из желания пошутить.       Сичень протяжно выдохнул, устало прикрыв глаза. Это было бесполезно что-то кому-то объяснять и доказывать. Все ждали от их брака дурного исхода, и жутко расстроились, увидев семейную идиллию, вместо кровавого конца. Сичень ненавидел их за это.       — Скажи мне, где Ванцзи, — потребовал Сичень, открыв глаза и пригвоздив льдом во взгляде Усяня.       — Что ты собираешься делать?       — Много вопросов, — отрезал Сичень. — Если тебе так будет спокойнее, я не собираюсь вредить твою любовнику. Ведь, это ради него ты променял брата? — Сичень вскинул тонкую бровь, выдавая свою осведомленность.       Усянь нервно сглотнул, кадык дернулся вверх-вниз, как мячик на веревочке.       — Ты всегда был таким: устраивал проблемы, в поисках удовольствия, а решать их не хотел, сбегал, оставляя разгребать свое дерьмо другим.       — Я не знал, что он собирается делать с вином, — голос Усяня дрогнул и сорвался вниз.       — Не ври, Усянь. Ты хотел доказать, что умнее и лучше всех, — тонкая улыбка скользнула на лицо Сиченя. — Вызов был тебе по душе. Ты создал вино, способное убить бога — сделать его человеком. Ведь ты в этом мастер, да?! Увидав Яньли, ты сразу все понял, спрятался у Ванцзи, поджав хвост. А мой легковерный братец, влюбленный в тебя до беспамятства, отказался тебя выдавать.       — Юй, — начал Усянь, но Сичень тут же его перебил.       — Твоя мачеха тоже сразу догадалась чье это было производство, поэтому ты не появляешься в Олимпе. Она свою дочь любила. — Сичень шагнул совсем близко. — На тебе защита твоего отца.       — Он мне не отец. Не кровный, — слабо оспорил Усянь.       Сичень грустно улыбнулся.       — Для нее это роли не играет.       Крупная дрожь, охватившая тело Усяня, доставила Сиченю особое удовольствие.       — Что ты хочешь от Ванцзи? — Шепотом спросил он.       — Всего лишь задать пару вопросов. Клянусь, он не пострадает.       Усянь недоверчиво оглядел Сиченя. Цвет сошел с его лица, сделав его болезненно-бледным. Несмотря на расхожее мнение у Диониса была совесть и чувство вины его частенько гложило. Не был он и глупым и всегда знал, что час расплаты настанет. Неизвестно, что приготовил для них Сичень — придется принять все.       Дрожащей рукой Усянь достал из заднего кармана джинс цветастый флаер и молча протянул его Сиченю. Сичень забрал листок не глядя и спрятал в нагрудный карман пиджака.       — И, Усянь, — обратился Сичень. — Сделай то, что лучше всего умеешь: спрячься, как трусливый кролик.       Сказав это, Сичень разжал руку, испытав мощный укол боли обжегший кожу, куда впивались ногти.       Усянь покинул кофейню не забрав заказ и растворился в темноте, поглощенный плотной стеной дождя. Сичень достал флаер и разверну его, пригляделся — «Лодки, катера, водные мотоциклы на прокат». Запомнив адрес причала, Сичень сжал лист в кулаке и небрежно бросил флаер на ближайший стол.       На выходе из кофейни он оглянулся и обратился к пареньку за стойкой.       — Увольняйся, Су Шэ. Ты разоришь эту кофейню и это окончательно испортит твои отношения с отцом.       Парень на его замечание недовольно наморщил лоб и скривил губы. Сичень вздохнул, поднял воротник и толкнул дверь на улицу — да, эту душу он спасать не стал бы.