***
Сокджин был идеальным придворным. Бесконечно верный своему царю, он поддерживал лёгкие отношения со всеми группировками у царского трона, не вступая ни в одну из них и преследуя только интересы своего правителя. Справедливый и мудрый, он примирял многих, служил арбитром подчас в самых щекотливых делах. Но даже у Сокджина были люди, что открыто считали его своим врагом. И ладно бы это был Датам, от которого его так ревностно защищал Намджун. От царской матери защитить не мог даже глава стражи. Какими уговорами царица Парисатида, сосланная сыном в Вавилон, смогла добиться прощения и приехать в Пасаргады, Сокджин не знал. Это полностью прошло мимо него и стало неприятнейшим открытием, на что он даже ласково попенял царю. Сокджин считал, что этой женщине давно пора успокоиться, завести себе красивый двор и несколько молодых любовников и перестать, наконец, вмешиваться в государевы дела, но когда вдовствующая царица кого-то слушала? — Понимаю, — пропела она низким грудным голосом, — что наш Сокджин уже двадцать лет оплакивает свою супругу, но царь царей — не Сокджин. Если сыну наложницы и провинциального землевладельца и нечего предложить женщине, нечему научить сына, то царь царей не может не иметь царицы в своём дворце. И я не понимаю, как приближённый царской милостью безродный выскочка смеет давать царю советы, тем более такого личного, семейного плана. Сокджин сжал медальон на груди так сильно, что его края впились в ладонь. Боль немного отрезвила, но взгляд его, обращённый на своего владыку, словно спрашивал: «Ты защитишь меня?». — Со смерти моей царицы и года ещё не прошло, о чём вы вообще говорите? — нахмурился царь, глядя на них обоих. Он давно сменил гнев на милость в отношении родной матери, что в своё время помогла ему занять трон, но всегда отличалась особенным взглядом на всю его линию правления и пыталась перекроить его жизнь на своё усмотрение. Царь не мог казнить собственную мать, когда та отравила его первую жену, Статиру, и была против его брака с Азарией, а лишь отправил её подальше из столицы. Но сейчас Парисатида нужна была здесь, хотя бы для того, чтобы остальные жёны и многочисленные наложницы не слишком активно боролись за право стать следующей царицей, побоявшись козней этой своенравной женщины. Однако, на то, что мать сама будет искать новую царицу Персии, царь никак не рассчитывал. — И тебе не стоит обращаться такими словами и в таком тоне к человеку, что положил всю свою жизнь на служение мне, матушка, — строго сказал он. — Если бы не Сокджин, меня бы уже в живых не было. Уважай его, если хочешь остаться здесь. Или воздух Вавилона тебе больше по душе? Женщина замолчала, но взгляды, которые она бросала на Сокджина, обещали: «Мой сын всё равно будет плясать под мою дудку!». Всех дочерей царицы Азарии Сокджин нежно любил: девочки были похожи на мать, очаровательны, игривы, талантливы и прекрасно воспитаны. Но Атоссу, вторую по старшинству, он ценил особо: ещё девочкой она при всяком случае просила его рассказать ей сказку, а когда подросла, стала их придумывать сама, да так складно и красиво, хоть записывай. И когда Парисатида пригласила юную Атоссу и ещё нескольких царских дочерей навестить её и потанцевать, он не заподозрил ничего дурного, не насторожился. Не станет же эта женщина, какой бы она ни была, как бы не относилась к матерям царевен, вредить своим внучкам? На вечер с танцами вдовствующая царица пригласила сына. И тот не мог отказаться. Он любил устраивать пиры с размахом ещё в Персеполе, все их любили, кроме слуг, которым приходилось потом начищать дворец до блеска или готовить в разы больше блюд ещё до начала пира. Но после смерти Азарии не случилось ни одного большого праздника, где царь мог бы позволить себе расслабиться. Когда он чинно вошёл в зал, где его уже ждали, то на пару мгновений буквально онемел, оглядев подросших дочерей, которых давно не видел. После трагической потери первой девочки царь отправлял их от себя в какие-нибудь Сузы довольно быстро или подыскивал им достойных мужей. А сейчас, глядя на Атоссу, почувствовал себя возвратившимся на много лет назад. Его словно отбросило в тот самый день, когда он впервые увидел Азарию. Вторая дочь была как две капли воды похожа на свою мать. Чуть сердце не остановилось. То же прекрасное лицо, точеная фигура, только волосы, падающие водопадом на спину и перевитые золотыми нитями, не рыжие, а чёрные. — Какая красавица выросла, — Парисатида смотрела на внучку одобрительно. — Для кого ты её бережёшь? Её давно пора выдавать замуж, ещё год-два и вся её красота померкнет перед свежестью других царевен. Выбери ей подходящего мужа. Когда-то царь обещал Атоссу Тирибазу, сатрапу Ионии, но сейчас даже не вспомнил об этом. Всё забыл. — Здравствуй, дочь моя, — проговорил он, пропуская мимо слова матери и подходя ближе. — Как давно мы с тобой не виделись!.. — Отец! — Та вспыхнула от радости, просияла глазами и стала ещё краше. Но тут же поправилась. — Больше двух лет уже, государь. — Больше, — согласился мужчина, вглядываясь с жадностью, с восхищением. Дочери, конечно, были оповещены о смерти их матери, но тела, как такового, чтобы они могли с ним попрощаться, не осталось. Царь лишь собрал весь пепел, который не разнесло ветром, и разделил их между собой и детьми в маленьких золотых урнах. — Прошу тебя, присядь рядом со мной, — сказал он, указывая на трон и пустое место рядом с ним. Очень хотелось спросить, как она поживает, как ей Сузы, чем она там занята, но сначала нужно было насладиться представлением. Атосса грациозно опустилась рядом, глядя на царственного отца с благодарным восхищением. О, насколько интереснее было в Пасаргадах, как она соскучилась по отцу и сёстрам, по жизни двора, подчас непонятной, страшной, но такой заманчивой. Даже живя во дворце в Персеполе, царские дети не могли похвастать, что часто видятся с отцом. Он помнил их по именам и узнавал лица, изредка с улыбкой спрашивал что-то малозначительное и уходил вершить судьбы великой империи. Сидеть рядом было немыслимо желанной привилегией, и Атосса наслаждалась каждой минутой. А когда спустилась танцевать для него, то всю грацию, всё изящество вложила в танец в надежде на похвалу. Была очень большая разница между этим танцем и теми, что исполняли наложницы, ублажая взор царя. Танец царевны был куда скромнее, благороднее, невинней. Но с каждым движением тонких рук, с каждым шагом царевны глаза мужчины, наблюдающего за нею, наполнялись благодатью и светом. Словно лёгкие, летящие движения срезали с него и возраст, и печали, и даже бремя власти, царь слегка подёргивал ногой, будто сам готовился пуститься в пляс. Царица Парисатида тонко улыбалась. Она слишком хорошо знала своего сына. Дело было за малым: вовремя сказать нужные слова, подчеркнуть красоту девушки, столкнуть их ещё пару раз… Персии нужна была царица, а юная девочка, которой легко можно будет управлять, устраивала Парисатиду куда больше опытных в интригах женщин царского гарема. Дело было за малым: за временем. Увлечённый дочерью, царь позабыл о каких-то заговорщиках, о холодном дворце в Персеполе, едва о царевиче-то не забыл. Но как прекрасно юная Атосса смотрелась на руках со своим младшим братом! Как же возможно было устоять перед этой картиной? Когда мужчина заговорил о своих чувствах с матерью, о двойственности этих чувств, та, недолго поразмышляв, ответила, что он не должен стыдиться. Ибо для персов он, по воле бога, сам и закон и судья, и сам вправе решать, что прекрасно и что постыдно.***
Намджун повидал Сокджина в разных состояниях: ласковым и ластящимся, усталым, выспавшимся и невозможно юным, задумчивым, счастливым, томным, гневным… Пьяным он его не видел никогда. Тот вообще избегал алкоголя: на пирах только изображал, что пьёт, а если иногда и позволял себе выпить чарку-другую вина, то лишь в своих покоях или у прорицателя, да со старыми знакомыми. Однако факт оставался фактом: когда Намджун закончил свои дела, Сокджин был в своих покоях — и был невероятно пьян. — Боюсь задавать вопросы, но всё же спрошу, — произнёс глава стражи, как только распознал густой запах алкоголя даже раньше, чем разглядел лицо своего возлюбленного. — Что случилось, Сокджин? Намджун опустился рядом с ним, обеспокоенно заглядывая в мутные глаза. — Что с тобой случилось? — Владыка собирается жениться, — не слишком внятно, но с очевидной горечью ответил тот, укладывая голову Намджуну на плечо. — Он охвачен страстью и желает свадьбы. — Так разве же это плохо? — мягко уточнил глава стражи, хоть внутренне и напрягся, пока не понимая, что к чему. — Тебя это расстроило? Не похоже, что ты пил от радости… — Это ужасно! — убеждённо подтвердил Сокджин. — Отвратительно! Как он может, На-амджун? Он икнул, прикрылся ладонью и посмотрел беспомощными и злыми глазами. — А почему не может? — не менее беспомощно Намджун смотрел в ответ. — Ты думаешь, что прошло слишком мало времени? Или… Сокджин, только не говори мне, что ты сам хотел стать царицей! Тот хотел было ответить, но споткнулся на последней фразе. Повертел её в нетрезвой голове, обдумал, но осторожно уточнил: — Намджун, я мужчина, ты помнишь? Я не могу стать царицей. — Я тоже не могу перестать хромать, — тот провёл тёплой ладонью по его волосам, приглаживая выбившиеся из причёски прядки, — но это не значит, что я этого не хочу. Конечно, ты мужчина, душа моя, самый красивый мужчина Персеполя, а то и всего мира, но… я не понимаю, почему тебя так расстроила эта новость. — Потому что он хочет жениться на юной Атоссе, — прошептал Сокджин. — Как это вообще в голове уложить, Намджун? Глава царской стражи не только суровый с виду и сильный мужчина, он ещё и умный. Привык себя таким считать. Но сейчас весь ум куда-то сдуло одним предложением. В голове образовалась такая пустота, что подумай кто-нибудь по ней ударить — услышал бы глухой звон. Так бывало только в самые яркие моменты их близости с Сокджином. Однако, сейчас они оба были одеты и лишь совсем чуть-чуть обнимались, поэтому нельзя было списать такое сильное помутнение рассудка на близость. — На… своей дочери? — уточнил Намджун, часто-часто моргая. Появилась зыбкая, призрачная надежда, что он что-то пропустил и в гареме царя была ещё одна девушка с тем же именем. Но, в каком-то смысле, от сердца отлегло. Прочитав в глазах Сокджина ответ за секунду до того, как тот возник на губах, Намджун тут же попросил: — Налей мне тоже, пожалуйста. У тебя же ещё осталось? Сокджин отдал ему свою чарку, наполнив её, а сам хлебнул ещё прямо из кувшина. Не раз бывало такое, что он не понимал своего царя. Но всегда находил объяснения его поступкам. Но сейчас тёплая, верная любовь Сокджина к своему владыке столкнулась с непримиримым противоречием — и он чувствовал себя совершенно потерянным. И силы, способной отговорить царя царей от этого чудовищного шага — женитьбы на собственной дочери — не знал. Намджун задумался. Способность мыслить к нему возвращалась довольно быстро, хоть и волнообразно. — Его предшественники брали в жёны своих сестёр, — сказал он, поглаживая Сокджина по колену. — Не знаю, как это происходит, я вообще не видел себя женатым человеком. Но у меня есть сёстры. И нет дочерей. У меня есть только Сахи, что стала мне дочерью. Он осушил чарку до дна и продолжил: — Если бы она осталась единственной женщиной в этом мире, а я — единственным мужчиной… и от нас бы зависел весь род людской, я бы не смог, Сокджин. Я бы чувствовал себя крайне паршиво. Я бы ругал себя за то, что на мне всё и закончится. Возможно, я бы даже убил самого себя, лишь бы не думать об этом, но тут я сомневаюсь, потому что вряд ли бы оставил бы эту девочку совсем одну. Однако, ещё хуже было бы для меня взять её в жёны. Я бы просто не смог… Отставив посуду, он приобнял Сокджина покрепче. — Но это — я. А царь царей — это царь царей. Владыка, повелитель, великий царь Персии. Понимаю, что тебе сложно принять его решение, тем более, как советнику… Но, кажется, с этим нужно просто смириться. — Просто смириться, — горько согласился Сокджин. — Из тысяч женщин, что готовы согреть его постель, что мечтают сидеть подле него на троне, он выбрал собственную дочь! Девочку, что едва вошла в пору расцвета! Как с этим смириться, Намджун, когда я чувствую это порочным? Как мне и дальше служить ему? Как мне сохранить в сердце любовь и верность? Как мне смириться, подскажи? — Не знаю, — тихо отозвался Намджун. — Попробовать об этом не думать? Попытаться не акцентировать на этом своё внимание? Ведь не то, на ком он женат, определяет его, как царя царей. Его выбор жены не отменяет всех прочих его заслуг, не лишает его власти. Даже если ты знаешь, что он совершает ошибку, если ты не понимаешь его поступка, сам не поступил бы также никогда, это… Это его решение, Сокджин. Каждый человек, будь он царь или простой земледелец, имеет право на свои решения, на свою жизнь. Ты чувствуешь, что больше не сможешь служить ему со всей преданностью? — Будь он царь или простой земледелец, — повторил Сокджин. — Все имеют право на свою жизнь. Кроме женщины. Кто защитит эту девочку? Она плачет, Намджун… Она смирится, конечно, у неё нет выбора. Но… Он отёр злые слёзы тыльной стороной ладони. — Прости. Сам не знаю, почему меня это так потрясло. Царские дочери как разменная монета между столицей и сатрапами, Атоссу всё равно бы ждало замужество с тем, на кого ей укажут. Нужно просто смириться. — Может, так даже и лучше, — задумчиво сказал Намджун, поглаживая его по спине. — В отличие от каких-то сатрапов, царь царей точно не будет к ней жесток. Сейчас он смотрит на неё с большой любовью… Намджун, конечно, и не догадывался, что та любовь не совсем отеческая, да и не мог быть уверен, что вспыльчивая натура владыки не доведёт бедную девочку до слёз ещё много раз. Он просто хотел успокоить Сокджина, поддержать и успокоить. Поэтому и коснулся губами мокрых ресниц. — Ещё посидим и выпьем? Или хочешь прилечь отдохнуть? — Прилягу, — решил Сокджин. — Я уже довольно выпил. Не знаю, как завтра на ноги встану… Обычно он легко засыпал рядом с Намджуном, но не в эту ночь. Нынче он бесцельно смотрел на стену сквозь ресницы, и мысли его были тяжёлыми. Намджун был рядом с ним, не тревожа разговором, но и не отпуская из рук. А утром помогал прийти в себя, отпаивал чистой прохладной водой, массировал пальцами ноющие виски, растирая по ним приятно пахнущую мазь, и принимал самое прямое участие в процессе одевания царского придворного. — Как ты? Тебе получше? — Да… — бесцветно отозвался Сокджин. — Я уже смогу держать лицо и молчать, сидя у трона. Спасибо, Намджун. Спасибо, что был рядом. Он вздохнул и вдруг спросил тоскливо: — Когда же вернётся Тэхён? — Его взгляд нам бы точно сейчас пригодился. — Намджун разгладил ткань на плечах Сокджина и ласково коснулся его губ. — Я всегда буду рядом. Когда смогу быть. Ты нужен мне в любом состоянии. Но он не знал, когда вернётся прорицатель, тот не обозначил никаких сроков. Оставалось верить, что там, во дворце, с ними обоими ничего не случилось.***
— Прекрасный мой, я запамятовал, когда ты возвращаешься в Пасаргады? Юнги поднял взгляд с цветка, что он пытался спасти, на сидящего на скамье Тэхёна. Руки у него были в земле и он с тоской подумал, сколько минут они проведут в ледяной воде, пока он вымоет грязь. От постоянного холода красивые кисти были шершавыми, кое-где кожа едва не трескалась. — Ты снова волнуешься за мою сохранность или я тебя уже утомил? — совершенно серьёзно спросил тот, безо всякой улыбки. В башне прорицателя почти всё было разукрашено его стараниями. Даже в оранжерее на стенах красовались нарисованные цветы, а многочисленные ленты с символами и надписями растянулись в каждой комнате от угла до угла, словно здесь что-то праздновали. Тэхён знал, что всё это можно будет снять только тогда, когда угроза тотального разрушения исчезнет. Он верил, что его почти детские рисунки помогут этой башне выстоять. — Я пока никуда не собираюсь, — добавил он, наклонив голову к плечу. — Я нужен здесь. Нужен тебе куда больше, чем царю царей. — Я бы предпочёл, чтобы ты был в безопасности, — откровенно сказал Юнги. — Чтобы у царя остался хоть один прорицатель, если всё… пойдёт не так. Это аргумент на тот случай, если первый был неубедителен. За Сокджина он не волновался: тот был в хороших руках, надёжных, любящих. И даже если дворец не устоит, Сокджин это перенесёт. С Тэхёном всё было сложнее — они прорастали друг в друга неконтролируемо, страстно, с силой и упрямством первых весенних цветов, что пробиваются через мёрзлую землю. Юнги знал, что его падение больнее всего ударит по тому, кого он сам любит превыше всего. Но не было возможности защитить его — и Юнги хотел хотя бы сохранить ему жизнь, если не сердце. — А я думаю, что мне следует остаться. — Тэхён воззрился на него твёрдо и упрямо. Он чувствовал, что в этот раз не поддастся чужим уговорам, даже если Юнги будет силой его выгонять. — Царь царей не останется без прорицателей, мы не единственные, кто обладает этим даром. А вот если я лишусь тебя — будет катастрофа. Юнги едва удержал страстные слова на языке. Отошёл, ссутулившись, к чану с водой, вымыл руки и вернулся к скамье. — Хорошо, — вынужден был согласиться он. — У меня только одно условие. Просьба? — его голос дрогнул почти умоляюще. — Пока я буду жив, ты будешь у меня за спиной. — Согласен, — легко кивнул Тэхён и взял его за руку, согревая прикосновением. — Надо же кому-то прикрывать твою спину. И, наконец, улыбнулся.***
Тэхён приходил за едой каждый день, и это было единственным способом общения домочадцев Чонгука с внешним миром. Они не выходили за пределы двора, только Чимин ранним утром ездил к источнику за водой и возвращался ещё до рассвета. Нельзя сказать, что это причиняло какие-то сильные неудобства: запасов в доме хватало, гости, не считая Намджуна, к ним и так не ходили. Им было достаточно друг друга, чтобы утолить потребность в разговорах, они не скучали. Но даже обрывки новостей, доходившие до них, были тревожными. В больших городах, где люди часто выходили из дома на рынок, по делам или просто в гости, массовые заболевания были нередки. Обычно это случалось по весне или уже поздней осенью. Множество недугов передавались напрямую от человека к человеку, достаточно было одному чихнуть. Ещё немалое количество — от животных, которыми и питались люди. Тэхён быстро передвигался от дворца до дома генерала, нигде не останавливаясь. Но ему не нужно было задерживаться на улицах города, чтобы чувствовать запах боли и страданий. Чтобы слышать людские стенания, что становились всё громче. Тэхён не был лекарем. Он не мог помочь этим людям. Его руки были созданы для сотворения прекрасного, но не для лечения. И, конечно, ему было от этого грустно. Но если бы он прошёлся по всем домам и запретил людям есть, пить воду и общаться друг с другом, стали бы те его слушать? Перепуганные и обозлившиеся на странного человека горожане просто выгнали бы его из своих домов. Мало ли, сколько безумного может родиться в человеке? Однако, были те, кто слушал. И сейчас Тэхён снова был у них в гостях, рассказывая за столом, как на рынке становится всё меньше торговцев и покупателей. Как в каких-то домах по вечерам больше не зажигается огонь… По дому генерала тоже висели цветные ленты, Тэхён настаивал на этом. Он развесил бы их по всему Персеполю, если бы мог… Но всех защитить не получится — это он тоже знал. Если на то была воля богов, Персеполь должен был пережить свои худшие времена. Справиться с ними и выстоять. — Сахи, а ты можешь научить меня что-нибудь готовить? — вдруг спросил прорицатель, меняя тему и слегка улыбаясь. — О, конечно, — та удивилась просьбе, но легко согласилась. — Прямо сейчас? — Если ты не слишком устала, — отозвался Тэхён. — Я могу просто понаблюдать за тобой, а ты поясняй, что делаешь. — Ещё никому и никогда я не доверяла своих кулинарных секретов, — девушка сдержала смех, кивнув в сторону очага, — но для тебя сделаю исключение. — Спасибо, ты очень добра. — Тэхён поднялся и внимательно наблюдал за всеми её действиями. Ничего сложного в готовке не было, но Сахи делала это так, что можно было поверить в настоящую магию. Она была обделена талантом в музыке танцах, однако, нож танцевал в её руках, да и сами руки — танцевали, порхали и творили из простых продуктов волшебство. А музыкой были звуки. — Мда-а, — протянул Тэхён в процессе наблюдения, — мне понадобится много времени и сил, чтобы хоть немного приблизиться к чему-то подобному! Может, для этого вообще нужно выйти замуж? — хохотнул он. — Вовсе не обязательно, — парировала хозяйка. — Даже рождаться женщиной для этого не обязательно. Чонгук… мой муж… он тоже отлично готовит. Не проходило ни дня, чтобы она о нём не думала. И о нём, и о Хосоке, что покинули этот дом. Было много забот, но и много радостей. Маленькая Дара вовсю лепетала, хоть и не произносила пока ничего связного, активно ползала и то и дело пыталась принять вертикальное положение. Чимину уже давно не нужно было давать никаких указаний — он всё делал сам, освоившись. Мальчик, что рос у кормилицы, её родной сын, тоже был здоров и активен. Но Сахи часто думала о тех, кого не было с ними. О дяде, что служил царю и сейчас находился в другом городе. И о муже с Хосоком, чьего возвращения в этом доме ждали каждый день, даже не переговариваясь об этом, но замечая и распознавая в чужих глазах те же чувства, когда во дворе вдруг раздавался топот копыт или ржание лошади. Но и Тэхёну в этом доме всегда были рады, что приезжал за едой сам, а теперь вот решил научиться сам готовить. — В нём я вообще не сомневаюсь, — усмехнулся тот. — Есть ли что-то, что он не умеет? «Любить», — ядовитая, острая мысль заставила красивое лицо Сахи застыть на мгновение в странной гримасе. — Чимин, принеси, пожалуйста, утром свежих яиц из курятника. Я сейчас забрала последние, — вместо этого сказала она. — Утром принесу, — отозвался тот. Он тоже готовил: растирал засушенные травы, что собирал летом у реки. Он смешивал их, заваривал и заставлял каждого по вечерам выпивать по полной пиале горьковатого напитка. Чимин не знал, что бережёт их семью — ленты ли Тэхёна, затворничество или его питьё, но не пренебрегал ни одним из средств. Возможно, Тэхён предложил бы им уехать куда-нибудь подальше на время, в те же Пасаргады, передав послание Сокджину, но тогда они с Юнги точно не пережили бы голодные времена. Одними орехами сыт не будешь. — Спасибо, — снова поблагодарил он девушку. — Это сложная наука, но я понаблюдаю ещё. Та потихоньку собирала гостю горячей еды с собой, но знала, что тот не сразу уйдёт. Они с Чимином любили поболтать вдвоём, сидя на улице, Сахи им не мешала. В конце концов, у молодых людей свои секреты. Вот и сейчас, вроде бы уже попрощавшись, Тэхён не спешил уходить, уселся на крыльце дома и обернулся к Чимину, сорвав какую-то травинку, что росла у ног. — Какие тебе снятся сны? — полюбопытствовал прорицатель, словно они накануне закончили свою беседу на этой теме, так и не успев её развить. — Почти никаких, — расслабленно ответил тот, не удивившись. С Тэхёном быстро привыкаешь к неожиданным вопросам. — Иногда снится мой старый дом, дедушка и сёстры. Раньше, первое время здесь, снилось, как меня уводят из дома, как продают… — он запнулся и позволил Тэхёну самому домыслить. — Хосок меня иногда будил по ночам. Потом я как-то успокоился, здесь очень мирно. Душевное тепло очень важно. И сейчас почти ничего не снится. Тебя тревожат сны? — Скорее, их отсутствие, — улыбнулся Тэхён. — Но не скажу, что тревожит. Я привык, что мне совсем ничего не снится. Никогда не снилось. Я засыпаю и оказываюсь во тьме, абсолютной и непроглядной… Но людям снятся сны и мне всегда интересно о них послушать. А хорошего тебе совсем не снится, да? — Сны про дом и дедушку очень хорошие, там я ещё ребёнок и счастлив, — поспорил Чимин и улыбнулся грустной, но светлой улыбкой. — Иногда снится что-то, что было, а иногда то, чего не было, но могло бы быть. А почему тебе ничего не снится? — Не знаю, — Тэхён дёрнул плечами и прикусил краешек травинки. — Может, это какое-то проклятие. Или наоборот… Я слишком много вижу в реальности, нужно же когда-нибудь отдыхать? — хохотнул он в сторону. — А сейчас ты не счастлив? — Почти, — Чимин отвёл взгляд. — Почти счастлив. Буду счастлив, когда… они вернутся живыми и здоровыми. В курятнике раздался какой-то шум, Чимин охнул, сорвался с места, но вскоре вернулся, держа за шиворот котёнка месяцев трёх-четырех. — Опять она кур пугает! — он и выговаривал котёнку, и смеялся. — Нашёл эту проказницу несколько дней назад. Услышал мяуканье, когда ехал за водой. Возвращаюсь — она на том же месте. Вот привёз домой. Она уже поцарапала служанку, чуть не вцепилась в её сына, нашипела на Сахи… Мы её переселили в сарай, но она всюду лазает. Повадилась кур пугать, подкрадывается и прыгает. Никому не навредила, но они кудахчут и от страха хуже несутся. Он опустился на своё место, успокаивающе поглаживая молоденькую кошечку, но той не сиделось на месте — нужно было обнюхать незнакомого человека. — О! Какая прелестная! — Тэхён обрадовался животному. Животное в доме — всегда счастье, а уж тем более, если это трёхцветная кошка… Он осторожно протянул ей свою ладонь, а потом зачем-то представился усатой проказнице. — Зато, если она у вас приживётся, грызунов не будет, — улыбался он. — Ты уже придумал ей имя? — Несколько десятков перебрал, ничего ей не нравится, — фыркнул Чимин. — Высокомерное существо, никого не слушает, ходит сама по себе. Как господин прорицатель, только кошка. Он осёкся и смущённо хохотнул. — Надеюсь, я тебя не обидел? — ласково спросил он. — Я не хотел, чтобы мои слова показались упрёком или неуважением. — Ты считаешь Юнги высокомерным? — со смешком уточнил Тэхён, мягко поглаживая кошачью шерсть, но кошке это тоже не нравилось — она отводила голову, лишь продолжая обнюхивать пальцы. — Ну ты даёшь, Чимин! — и совсем расхохотался, давая понять, что ни капли не обиделся. — Себе на уме — так будет точнее, — поправился тот. — С тобой он точно не такой. И со мной всегда был очень вежлив. Но с ним никогда не поймёшь, о чём он думает… — он позволил пушистой шалунье забраться себе на плечо и весело спросил: — Господину прорицателю случайно не нужна кошка? — Предлагаешь мне её забрать? — Тэхён снова взял травинку и принялся заигрывать ею с хвостатой. — А может, она и у вас приживётся? Но я бы посмотрел на Юнги, когда принёсу её в башню. Кстати, а со мной ты всегда понимаешь, о чём я думаю? — с Чимином он тоже почти что заигрывал. По-дружески. — Тоже не всегда, но ты и говоришь больше, чем «Здравствуй, Чимин, спасибо за еду, у вас всё хорошо, до завтра», — рассмеялся тот. — По этим словам трудно понять, что у него на уме. Кроме того, что он всегда погружён в какие-то невесёлые думы. Но он хороший человек. По крайней мере, все так говорят — Хосок, господин Намджун… Если они поладят, я без сожалений её отдам. Хочется, чтобы у неё был хороший дом. Но я даже не знаю, любит ли он животных? — Вот и проверим, — отозвался Тэхён, посмеиваясь над тем, как кошечка пыталась ухватить стремительно движущуюся в разные стороны травинку. — Поедешь со мной во дворец, Безымянная? Я познакомлю тебя с самым ярким мужчиной Персеполя! — Почему ты называешь его ярким? — решился спросить Чимин, который уже не впервые слышал это обращение. — И, Тэхён, если господин прорицатель будет против или они не поладят, принеси её обратно, хорошо? Боюсь, она в городе одна не выживет. Пусть этот дом ей и не по сердцу, но всё лучше, чем никакой. — Принесу, — пообещал тот, а потом задумался. — Потому что он очень сильный. И сияющий. Этого можно и не разглядеть, он не всегда это показывает даже мне… Но я вижу его таким. Сразу увидел. Это не о цвете, а о силе, понимаешь? Чимин отчётливо вспомнил, как он приходил во дворец, поднимался по ступеням, а Юнги спускался навстречу: опущенные плечи, небрежная причёска, круги под глазами, но в этих самых мрачно горящих глазах такая решимость, словно он этот дворец на собственных плечах удерживал. — Понимаю, — кивнул он. — Он тоже воин. Знаешь, дедушка говорил, что есть люди, которые служат в войске, а есть те, кто вроде как сидит дома и занимается обычными делами. Но вторые могут иметь душу воина подчас куда сильнее, чем первые. И, когда придёт час, возьмут оружие и будут защищать то, что им дорого. Наверное, он как раз такой. И Хосок такой. Он же вообще никуда не хотел ехать, но было нужно — и он поехал. — Твой дедушка был умным человеком, — заметил Тэхён, соглашаясь с его словами. — И тебе это тоже передалось. Но я думаю, что в каждом человеке есть воин. И он проявится, когда будет, что защищать. В тебе тоже, Чимин, не сомневайся в этом. Он потянулся рукой к кошке и пересадил её к себе на колено, придерживая, чтобы не удрала, а потом снова протянул руку, словно решил очистить рубаху на плече от шерсти, но просто слегка его сжал. — Я поеду обратно, надо накормить Юнги. А завтра вернусь и расскажу, что он сказал на эту… Зачем ты грызёшь мои пальцы, проказница! — Тэхён засмеялся. — Даже Юнги себе такого не позволяет!***
— Нелепое блохастое создание, — это были первые слова Юнги, когда Тэхён выпустил котёнка в башне. Та прижала уши, зашипела и метнулась в сторону, прячась за подушками. — Где ты это взял? — У Чимина. Тот сказал, что вы похожи, — Тэхён проследил за животным и усмехнулся. — Была бы эта кошечка чисто белой, я бы сам предложил забрать её к нам. Тебе не нравятся кошки, Юнги? Мне стоит отнести её обратно? Она игривая, если её не пугать. И может быть очень полезной. — Похожи? С этой пятнистой живностью? — Юнги не знал, смеяться ли ему на такое заявление или ворчать. — Ты, надеюсь, принёс для неё еды? Чем мы будем её кормить? Зачем тебе вообще понадобилась кошка, Тэхён? Он засыпал его вопросами, тут же обнимая и расслабленно водя носом вдоль скулы. — Если она тебе нужна или тебя радует, пусть будет. Меня она точно не стеснит, места здесь хватает. — И свежего молока, и обрезки от курицы, что готовила Сахи, — подтвердил Тэхён, обнимая в ответ. — И для тебя еда тоже найдётся. А в доме генерала эта хвостатая проказничает, в курятнике балуется. Пусть лучше она шалит здесь. Если приживётся, будет согревать нас ночами. Тэхён не мог сказать о том, что у него никогда не было животных. В его комнате в Дельфах водились и грызуны, и насекомые. Он подкармливал и тех, и других, не боясь. Особенным любимцем был паук, крупный и важный, он сидел в своём углу и методично плёл паутину, а Тэхён наблюдал за процессом с той же внимательностью, с которой сегодня следил за руками готовившей хозяйки. Но кошка — это совсем другое дело. Её можно было погладить, с ней можно было поиграть, чтобы всем участникам игры это понравилось. — Нужно дать ей имя, — добавил Тэхён, обернувшись в сторону подушек, за которыми спряталось животное. — Как думаешь, какое ей понравится? — Джая, — предложил Юнги, почти не задумываясь. — Как Джая Лакшми. Трёхцветные кошки же сулят удачу. После ужина он устроился на подушках, уложив голову на колени Тэхёну, что-то негромко рассказывая. Успокоенная его голосом кошечка почувствовала себя в безопасности, выглянула, а потом, когда люди продолжали заниматься своими делами, не обращая на неё внимание, осмелела. Тихо прошла по комнате, принюхиваясь и исследуя, а потом, когда уже стемнело, запрыгнула на диван. Юнги стремительно поймал её ладонью, подтащил ближе к груди и замер, лишь слабо придерживая. Перепуганная кошка громко замурчала. — Тише, не бойся, — мягко сказал Юнги, поглаживая в темноте её шейку. — Здесь тебя никто не обидит… Даже если бы Тэхён в эту башню слонёнка привёл, Юнги бы не возразил, лишь бы отметил, что надобно расширять пространство. Что уж говорить о маленькой кошке? — Но лучше тебе не слишком проказничать, — обратился к ней и Тэхён, встречаясь с пальцами Юнги на кошачьей шерсти. — Этот мужчина может стать о-очень грозным! Предчувствие, что вот-вот и во дворце случится что-нибудь ещё, Тэхёна не покидало, нарастая, усиливаясь. Поэтому он и не мог оставить Юнги. Не мог оставить его наедине с тем, что предчувствовал. Но пока мурчала Джая, сворачиваясь на груди прорицателя под ласковыми пальцами. И сам Тэхён мурчал бы, если бы умел. Пока он лишь вслушивался в эти тихие, чарующие звуки, запоминал их, наслаждался моментом. — Обязательно порадую Чимина тем, что вы быстро нашли общий язык. — Вы с ним совсем сдружились, я смотрю, — пробормотал Юнги. — Может, этого юношу мне тоже купить и отдать тебе? Но это когда генерал вернётся. Нельзя оставлять племянницу Намджуна совсем без защиты. Хотя он не слишком верил в то, что хрупкий музыкант защитит Сахи в случае опасности, Юнги не был склонен недооценивать людей. Никогда не знаешь ни своих, ни чужих пределов. — Купить? — Тэхён приподнял голову. — Отдать? Зачем мне наложник, Юнги? Даже такой красивый… Мне не помешают слуги, если я займу соседнюю башню, но наложник? Тем более, Чимин?.. Кажется, он задумался, укладываясь обратно. — Если продолжать животные аналогии, он напоминает мне птичку. Но не из тех, кто легко и весело поют в вышине, восхваляя красоты небес. Эта птица живёт в клетке. И прутья — не дом, не положение, а что-то большее или всё в совокупности. Он красиво поёт, но… не улетит, даже если клетка откроется. Эта птица разучилась летать. А, возможно, и не успела научиться… — Тэхён поглаживал руку Юнги вместо кошки. — Но я вижу, что его крылья здоровы. И очень хотел бы увидеть его полёт. — Я не предлагаю тебе брать его на ложе, — Юнги поймал его пальцы и переплёл со своими. — Но тебе и впрямь понадобятся слуги. Даже если ты останешься здесь. Лично верный тебе человек. Тебе будет нужен секретарь на твоей должности, что будет следить за твоими делами. Это со мной никто не уживается и я обременяю канцелярию Сокджина, но ты можешь найти себе такого помощника. А Чимин… Он красив и прекрасно играет и поёт, но этим его таланты не ограничиваются. Он любознательный, дед учил его врачеванию и травам… Но ты лучше его знаешь, я только предлагаю. — Не нужно ему во дворец, Юнги, — поспорил Тэхён, потираясь щекой о плечо весьма по-кошачьи. — Из одной клетки в другую? Даже золотую… Нет. Летать он совсем не научится. Я согласен с тобой, талантов в нём может открыться немало, но ему не место во дворце. Если однажды он обретёт свободу и захочет ей воспользоваться, пусть сам решает, кем ему быть. Я точно не хочу делать это за него. Что я вообще могу сделать? Разве что показать, как расправить крылья… — Тебе виднее, прекрасный, — покладисто отозвался Юнги. — Это же твой друг. Но если Чонгук вернётся и Чимин однажды захочет покинуть его дом, ты знаешь, в каком сундуке золото, чтобы оплатить его свободу. Мысль о том, что у них может и не быть никаких «если» и «когда» Юнги отшвырнул в сторону. Они выстоят. У него за спиной Тэхён, прекраснейший из живущих, любовь его сердца — Юнги не позволит ему ни погибнуть, ни дать повод оплакивать себя.