Узкие горные тропы совсем не предназначены для лошадей, но золотые красавцы проскакали по ним с резвой лёгкостью горных туров.
Абисинд встретил путников влажным и горячим воздухом, буйной растительностью и удивительной отчётливостью запахов. Великая река Инд, пересекавшая эти земли, создала плодородные равнины, пригодные для земледелия. Эти земли издавна заселялись людьми: здесь возводились города, возделывались земли, процветала культура.
Но Хосок не узнавал родные края.
Когда его угнали из Абисинда в караване рабов, раздавленного, испуганного, он не замечал ничего вокруг. И теперь вид разрушенной персами родины потрясал его: Хосок хмурился, то и дело вертел головой, но удручённо молчал.
Местная природа была прекрасна, особенно, на контрасте с безжизненной пустыней и суровым горным хребтом. В каком-то другом случае Чонгук, возможно, оценил бы всё это по достоинству: и зелень лесов, и синеву рек, и лазурь неба… Но уже который день он больше смотрел на Хосока, чем по сторонам, а как только они покинули пещеру, снова начал за него переживать — не больно ли ехать, не стоило ли быть нежнее в страстных порывах?
Сейчас эти переживания уступили место другим. Чонгук не очень хорошо читал эмоции на лицах людей, но по лицу Хосока было понятно всё, что тот чувствует.
И горечь вины вновь разлилась внутри медленно действующим ядом.
Хотя Чонгук не был тем, кто гнал войско в Абисинд, не отдавал приказов, он здесь воевал. Не только с войском, но и с мирными местными жителями, защищающими свою землю. Такова была воля царя царей: не оставить от этого края ничего живого.
Преданные воины исполнили эту волю.
Природе потребовалось всего несколько лет, чтобы ожить, разыграться яркими красками, но человеческой жизни здесь больше не было. Все, кто мог сбежать — сбежали. Все, кто не успел уйти и не желал быть обращённым в рабство — обратились в прах.
Чувство вины усугублялось разрушенными домами и постройками, заросшими садами и разбитыми дорогами.
— Где-то там был храм, — Чонгук указал кивком головы вдаль, но не был уверен, что верно помнит направление. — Поедем туда, посмотрим, что там.
Он намеренно опустил слово «твой», потому что просто не помнил, из какого храма мог забрать Хосока. Их в этих землях было много.
Хосок кивнул, направляя лошадь. Почему-то в этот момент он усомнился в успехе их предприятия сильнее, чем в центре беспощадной пустыни. Здесь, под небом Абисинда, он не боялся смерти, он боялся, что умерли все живые. Найдут ли они священный огонь — или боги оставили эти места, лишили его благодати?
Зелёные лозы живописно обвивали то, что ещё несколько лет назад было храмом, местом паломничества и средоточием мудрости и силы.
— Неужели это сделали люди? — пробормотал Хосок и беспомощно посмотрел на Чонгука.
— Боги тут точно не замешаны, — виновато отозвался тот, спешившись.
Только лошадям было здесь хорошо — вернувшись на родную землю, они вовсе не переживали о каких-то там людях, обретя здесь заново весь свой цвет и красоту.
Чонгук благодарно похлопал кобылу по боку, провёл ладонью по огненной гриве.
— Идём, Хосок, — позвал он, обернувшись.
Надежды на успех в нём тоже было немного. Хотелось прямо тут, у храмовых ворот, упасть в ноги своего бога и молить о прощении. Но где-то там, за много дней пути назад остался дворец, в котором тоже исчезла жизнь. И если они могли его спасти — нужно было приложить все усилия.
Дождавшись, когда и спутник спустится на землю, Чонгук взял его за руку и переплёл их пальцы.
Первым, что вызвало его удивление, стал запах. На подступах к храму пахло не буйной растительностью, вперемешку с горечью, что воспринималось на контрасте, но было оправдано историей. Здесь же пахло дымом… и едой. Чонгук отлично знал этот запах. Особенно тот, что чувствовал ещё на пороге к дому, возвращаясь из военного похода. И это точно была не какая-то зелень, а мясо. Хорошо прожаренное, свежее мясо! Живот скрутило от голодного спазма.
Во-вторых, взгляд заметил среди кустов светлые, кажется, только что выструганные доски, чей запах тоже ударил в ноздри, но уже не мог перебить взволновавшего нутро аромата еды.
И в конце концов, прежде чем Чонгук успел задать Хосоку вопрос, чувствует ли тот то же самое, видит ли, им навстречу прямо из входа в храм вышла фигура, закутанная с головы до ног в какие-то лохмотья, отчего ступала медленно и неровно. Чонгук, как истинный воин, сразу же напрягся и затормозил шаг. Слышал он сказки про мертвецов, что восстают из гробниц, но никогда в них настолько искренне не верил, как сейчас, вглядываясь в существо, что двигалось к ним.
Хосок распахнул глаза, но прижал раскрытую ладонь к сердцу в местном жесте приветствия.
И хоть первым, что прыгнуло на язык, было: «Что ты такое?», он понимал, что это человек. Человек, живущий здесь, для которого они были незваными гостями.
— Приветствую, почтенный, — мягко, на певучем местном диалекте заговорил Хосок. — Мы прибыли издалека. Дозволь нам войти и отдохнуть.
К старцу в пустыне он обратился как к жрецу, распознав его сразу же. Но этот человек жрецом не был. Хосок не чувствовал в нём силы и не ошибся в своих чувствах: ни одного абисиндского жреца нельзя было настолько опалить и обезобразить огнём.
Уродливые ожоги, покрывающие и тело, и лицо, стали отчётливо видны, как только вышедший снял с головы капюшон подрагивающими руками. Уже по ним можно было определить, что этот человек тоже не молод, а всё, что ещё росло на его черепе, сложно было назвать волосами, но те редкие оставшиеся пряди были полностью седыми.
— Мы не принимаем гостей, — голос звучал негромко, но недовольно. — Храм ещё не готов встречать их.
И даже то, что из-под капюшона Хосока выбились рыжие пряди, обозначая его местным вернее, чем говор, не сделало мужчину в лохмотьях более гостеприимным.
Чонгук не так хорошо знал местный диалект, но что-то было понятно и без слов. Например, совсем недружелюбный взгляд, доставшийся им обоим из-под редких, но тоже седых бровей.
— Мы очень устали и готовы заплатить, — попытался он, хоть и не был уверен, что это поможет.
Хосок на мгновение ссутулил плечи, готовый извиниться и выехать за храмовые ворота. Но тут же выпрямился, слыша в памяти отзвуки слов старого жреца.
— Храм может отказать в приюте и помощи путникам, но не священным лошадям, — твёрдо произнёс он, скинув капюшон. — Я прошу позаботиться о них. Или это место потеряло свою святость?
— Побойся…
Уродливый старик онемел не от того, что огненные пряди Хосока явились ему во всей красе, хоть и таращился на них во все глаза, словно никак не ожидал увидеть такого цвета. Его одним движением по голове заставила замолчать выбежавшая наружу девушка, чьи волосы были идентично рыжими, пусть и не такими роскошными — куда короче была её причёска, но пламя ощутилось и в ней.
— Асинус, сгинь с глаз моих долой! — рявкнула она на старца, и тот весь сжался, покорно стыдясь и словно уменьшаясь в размерах.
Чонгук снова понял лишь общий смысл её слов, чем сумел их перевести, а потом пригляделся получше. По меркам персов и эту девушку можно было назвать уродливой: бледная кожа, покрытая веснушками, слегка раскосые глаза цвета заболоченной речушки, тонкие, бледные губы… и высокий рост. Чонгук давно не видел таких высоких женщин.
Сперва, едва она только появилась из дверей и не успела открыть рта, он даже подумал, что это юноша. Но сейчас точно определил пол и даже слегка пожалел бедняжку. Однако, вовсе не из-за того, что природа не наградила её истинной женской красотой — Чонгук и не был ценителем красоты женщин. Самым главным признаком уродства было отсутствие левой кисти. Но девушку это совершенно не смущало, она взмахнула обеими руками и тут же прижала правую ладонь к сердцу, расплываясь в улыбке.
— Прошу прощения за моего слугу, он лютый невежда, — проговорила она совсем другим тоном. И лишь шикнула в сторону: — Бестолочь! Займись лошадьми!
А потом снова улыбалась.
— Проходите, прошу…
Второй поклон Хосока был куда ниже первого.
— Приветствуем огненную, — выдохнул он, рассматривая её не слишком почтительно и почти неприлично — слишком внимательно, пристально. Женщины в храмах были редки, их оберегали, как особое сокровище.
Он сжал руку Чонгука крепче и шагнул вперёд, под кирпичные своды.
Внутри всё оказалось куда живее, чем снаружи: свежие доски почти полностью покрывали пол, с каменных стен, покрытых фресками, уже оттёрли гарь и копоть; мирно и тепло горели лампады, свечи и факелы. Чонгук выдохнул с тихим облегчением — огонь здесь был, не факт, что тот самый, но раз была жрица, то и священный огонь найдётся.
— Я — Игнис, а вы? — с любопытной улыбкой спросила та, проводив гостей в ещё более уютное помещение, где как раз готовили еду.
Желудок Чонгука вновь свело, он сам поморщился от неприятного ощущения, опускаясь на узкую скамейку у низкого столика, куда указала жрица. И представился, потому что вопрос точно верно понял.
В этой небольшой комнате было ещё несколько людей, но они занимались своими делами, как будто гости в храме — всё же обычное дело, этим их точно не удивить.
Хосок назвался, с любопытством оглядываясь по сторонам. Всё было привычным, он помнил это с детства: храмы строили по одним канонам. Но почему-то ощущения, что он вернулся домой, не было. Он очень чётко чувствовал, что он временный гость в этом месте.
— Как давно вы здесь живёте? — спросил он, когда им прямо к скамье поднесли прохладную воду для омовения рук. Хосок понадеялся, что это, помимо прочего, означает, что их здесь покормят: в последний раз они ели горячую еду больше суток назад.
— С прошлой осени, — отозвалась Игнис, устроившись напротив. Сама она не занималась хозяйством, да и не стала бы, будь у неё даже две руки. — Мы вернулись сюда, потому что огонь звал нас. Как и вас, — она обращалась к обоим мужчинам, но на Чонгука, опускающего ладони в воду, почти не взглянула. — Огонь всегда зовёт своих детей. Вы, верно, очень голодны? Подождите ещё немного, сейчас будет готова пища.
Несмотря на то, что всё за неё делали другие — подносили и убирали воду, ставили на стол посуду и напитки, — огненная жрица казалась радушной хозяйкой, что не откажет в просьбе. Поэтому Чонгук, придвинувшись к Хосоку, негромко сказал:
— Попроси у неё священного огня. А потом мы отдохнём немного и двинемся обратно. Нам не стоит терять времени.
— Сначала поедим, — шепнул тот в ответ. Что-то мешало просто и прямо озвучить просьбу, может, опасение, что их выставят вон, едва он заговорит об огне, что был сердцем любого храма.
Но когда миски с едой опустели, заговорить Хосоку всё же пришлось.
— Огонь и правда звал нас. Мы искали его. И я прошу тебя, огненная, позволить увезти с собой несколько его угольков, чтобы они вспыхнули пламенем и озарили иное место.
Более рыжие, чем у Хосока, ресницы жрицы чуть задрожали, сомкнувшись на несколько мгновений.
— Давай поговорим об этом чуть позже, — обращалась она уже только к себе подобному, словно за столом они сидели вдвоём. — Я бы с радостью выполнила твою просьбу, даже не спрашивая, какой храм ты хочешь возродить, но… есть некоторые сложности. Ты наелся? Хочешь ещё мяса?
Чонгук уже почти привык к тому, что мало понимает, но сытость расслабила его, а после всякого плотного обеда очень хотелось хотя бы ненадолго прилечь. В конце концов, лениво рассудил он, время у них ещё оставалось, а с новым знанием о кинжале и умением его использовать, их обратный путь в Персеполь будет куда короче, если, конечно, лошади захотят возвращаться.
— Ты наелся, Чонгук? Или хочешь ещё? — Хосок обернулся к нему с ласковым вопросом. А жрице ответил: — Как скажешь, огненная, поговорим позже. Тогда могу я просить дать нам возможность немного отдохнуть? Дорога была долгой и трудной.
— В этом я не откажу, — тепло улыбнулась Игнис, пока Чонгук кивал, мол, наелся. — Пойдём, я провожу и покажу, где можно омыться перед отдыхом.
Во всяком храме не только служили богам, но и жили; часть здания была вполне жилой — и здесь её восстановили куда раньше, чем прочее. Нашлась и ванна, что уцелела при пожаре, и свободная кровать в той же комнате, застеленная цветастым лоскутным покрывалом.
— Отдыхайте, — мягко сказала Игнис, показав гостям место их сегодняшнего ночлега. — Если что-то понадобится, я буду в жреческом зале.
— Благодарим тебя, — за обоих отозвался Хосок, скидывая накидку. — Могу я попросить твоих людей позаботиться и о нашей одежде?
Он раздевался беззастенчиво, девушка прежде всего была жрицей, её было не смутить обнажённым мужским торсом. Запоздало подумав, что они и так уже доставили достаточно хлопот строящемуся храму, он добавил:
— Или подскажи, где я могу сделать это сам? Мы долго были в дороге, наши платья нуждаются в чистке.
Та легко рассмеялась, протянув руки.
— Давай сюда, я разберусь и к утру выдам что-то более подходящее.
На Чонгука, что сбросил на пол их мешки и тоже разделся, она снова не взглянула, словно его и не существовало. Пусть он сам и не замечал частого женского внимания в свой адрес, но даже его это слегка удивило.
— Мы сложим остальное за дверью, когда освежимся, — сказал Хосок, отдавая Игнис накидки. — Скажи, где можно набрать воды в ванну? С этим мы точно справимся сами.
— Во внутреннем дворе есть источник, там же и вёдра. Берите, сколько нужно, — благосклонно разрешила жрица и снова чему-то хохотнула, прежде чем удалилась.
— Ты же сказал ей про огонь? — уточнил Чонгук, тут же притянув Хосока к себе.
— Сказал, но она обещала обсудить это чуть позже, — тот прильнул с естественной, доверчивой лёгкостью. — Попробую ещё раз вечером. Нам и правда стоит немного отдохнуть. Но сначала помыться.
— Пойдём за водой? — спросил Чонгук, но никуда не торопился, обнимая своего огненного и пытаясь тем самым успокоить остатки волнения и сомнений внутри.
Неужели, у них получится?
— Пойдём, — Хосок потёрся о его плечо щекой, прежде чем отстраниться. Пожалуй, вымыться он хотел даже больше, чем спать.
После их ночи в пещере он как мог привёл себя в порядок, но в его распоряжении был только небольшой ледяной источник. Здесь же, в бронзовой ванне, помнившей куда лучшие времена, он намеревался устроиться поистине с царским комфортом. С большими вёдрами они сходили к местному источнику несколько раз, наполняя их до краёв.
Воду Хосок нагрел собственным огнём прямо в ванне.
— Поможешь мне вымыть волосы? — получилось как-то игриво. Хосок сам не ожидал от себя такого тона.
— Я вымою тебя всего, — отозвался Чонгук с той же игривостью. — Давай, забирайся в воду.
У них ещё осталось моющее средство. Стоило Хосоку окунуться с головой и вынырнуть, Чонгук как-то иначе касался его волос. Куда смелее, чем раньше. Увереннее. Не только промывая рыжие пряди, но и массируя кожу головы сильными пальцами. Хосок негромко, благодарно застонал, укладывая затылок в широкие ладони. Хотелось закрыть глаза и заснуть прямо в расслабляющей тело воде. Хотелось затащить Чонгука в эту воду и целоваться с ним до покрасневших губ.
— Нравится? — мурлыкнул тот, наклоняясь и почти уже касаясь в поцелуе, как вдруг прямо по затылку что-то прилетело из узкого окна. Чонгук резко выпрямился и обернулся, но не увидел за ним никого, лишь только услышал детское хихиканье. — В этом храме есть и дети? — удивлённо спросил он, отвлекаясь от волос Хосока и поднимая с пола орешек, что отскочил от его головы.
— Здесь, видимо, есть всё, кроме порядка, — проворчал Хосок и закрыл себе рот ладонью.
Как так получилось, что он, абисиндский священнослужитель, стал больше персом, чем сам Чонгук? Когда он успел привыкнуть к размеренности и комфорту жизни персидского города?
— Во время моего детства меня бы примерно наказали, вздумай я играть рядом с комнатами гостей храма, — задумчиво заметил он. — Но, наверное, здесь есть дети. Люди ведь тянутся к безопасному месту.
Чонгук вновь обернулся и зашвырнул орех обратно в окно.
— Найду — уши надеру! — пообещал он, хоть и сомневался, что местный ребёнок понял его слова.
А затем вернулся к тому, на чём его прервали. Но целовал Хосока уже в постели, когда они оба были чистыми. Недолго, не до исступления, всё же им стоило поспать.
Оставалось надеяться, что утром они не столкнутся с ещё какой-нибудь детской шалостью.
Проснувшись уже глубокой ночью, Чонгук резко подскочил, потому что Хосока не было рядом. В комнате, как и за окнами, было темно, толком ничего не видно, но генерал явно ощутил пустоту рядом с собой — и внутри всё страшно похолодело. Несколько раз позвав его — безрезультатно! — он с трудом вспомнил о том, что засыпал обнажённым, что нужно что-нибудь надеть перед тем, как выйти из комнаты в поисках своего огненного. Чонгук не хотел уподобляться своему отцу и светить на весь дом гениталиями. Хоть кто-то и считал, что это совершенно нормально — человеческая природа, но не сам Чонгук. Вдруг там попадутся дети? По мнению генерала, детям всё-таки не стоило этого видеть, он всегда считал, что отличается от остальных.
Натянув на себя какую-то одежду, нашарил рядом с мешком свой кинжал — там, где и оставил перед сном. На всякий случай стоило взять его с собой: чувство опасности было таким отчётливым, что Чонгук перестал дышать, прислушиваясь к звукам, как на охоте в тёмном лесу.
Издалека, из-за прикрытой двери, пахнущей свежим деревом, послышался родной смех.
Но кинжала Чонгук не отпустил, продолжая сжимать его в руке, когда выходил наружу.
В коридоре было ещё темнее, он ступал наощупь, ориентируясь на воспоминания. Под ногами что-то захрустело — кажется, горсть орехов, на которых Чонгук чуть не поскользнулся, но вовремя отпрыгнул в сторону. Прислушался вновь, позвав Хосока, но его смех затих, больше не повторившись. Лишь тонкий детский плач отзвуком пронёсся по коридору.
Где-то вдалеке будто почудилась короткая огненная вспышка. Генерал ускорил шаг, почти побежал к ней, как к миражу в пустыне.
В глаза резко ударил свет, что показался ярче солнца — вся комната, куда он выбежал, распахнув двери, была объята огнём. Когда взгляд привык к переменам, в пламени Чонгук увидел жрицу, сидящую на полу к нему спиной, ссутулившись. Её плечи мелко вздрагивали, словно она плакала. Чонгук приблизился, не страшась огня. Он хотел спросить, где Хосок, но онемел, когда Игнис резко выпрямилась. Хосок лежал прямо у её ног. Пламя пожирало его плоть, как и сама жрица. Она уже выгрызла его сердце — развороченная грудная клетка была пустой и зияла глубоким провалом, — а теперь сжимала зубами левое запястье, на котором уже болталась почти отгрызенная кисть. Чонгук не мог даже закричать от ужаса, хотя очень хотелось. Со звериным шипением Игнис бросилась на него, выпустив жертву из острых, как кинжалы, зубов.
Чонгук не успел вонзить в неё кинжал, просто не смог вскинуть руку. А открыв глаза уже в реальности, таращился на неё несколько секунд в утреннем свете, не сразу соображая, что вместо рукояти держит член Хосока — возбуждённо крепкий.
Облегчение пришло не сразу.
Хосок очнулся от его рваного выдоха над ухом. Задрожал ресницами, сонно заёрзал и поощрил:
— Продолжай!
Ранний утренний свет, проходящий через узкие окна и перечёркивающий полосами внутреннее пространство, тёплый запах драгоценной мирры, чёрные тревожные глаза Чонгука — Хосоку вдруг показалось, что он уже был в этом моменте, таком красивом, таком долгожданном.
А потом были только пламя и боль.
Он закаменел всем телом и откатился в сторону, прикрываясь тонким покрывалом.
— Не здесь, Чонгук!
— П-почему? — сразу же спросил тот с лёгким разочарованием, потому что любование сонным, но наслаждающимся нехитрой лаской Хосоком снимали с сознания обрывки неприятного сновидения. — Мне приснилось… что я держал кинжал, — фыркнул он в плечо Хосока, подавшись следом, но больше не ласкал, слушаясь. — Извини…
— В храме не место, — пробормотал Хосок. Чонгука было остановить легче, чем собственное утреннее возбуждение, но понемногу становилось легче. — С кем ты воевал во сне, мой генерал?
— М-м-м, — протянул тот, просто крепко обнимая его, раздумывая, стоит ли говорить правду. Но он уже привык говорить прямо. Казалось, что жуткий сон отступит только, когда он расскажет о нём. — С местной… жрицей. Из-за тебя.
Хосок хмыкнул, глядя куда-то сквозь, а потом заулыбался, вплетая пальцы в волосы Чонгука, и бережно, но ощутимо потянул их, пуская по затылку приятные мурашки.
— Надеюсь, в реальности до этого не дойдёт. Я хочу всего лишь взять священный огонь и вернуться в Персеполь.
— Я тоже надеюсь, — пробормотал Чонгук, заставляя себя забыть о страшной картине. — Нам нужно вставать, да? Так хочется ещё немного полежать с тобой рядом, никуда не торопиться… Так приятно быть с тобой, Хосок… Так хорошо!
Тот прикрыл глаза, наслаждаясь этими словами не меньше, чем до этого — лаской.
— Мне тоже приятно, — хрипловато сказал он. — Но нам надобно вставать. Ты же не хочешь остаться без завтрака? И я хочу быстрее поговорить с Игнис.
Чонгук что-то досадливо промычал, но всё-таки приподнялся.
— Если она потребует плату, деньги у меня есть. Или я могу что-нибудь сделать для храма, доски на пол постругать и постелить, — заметил он, оглядевшись в поисках одежды, а потом увидел стопку чистой прямо у входа на низком столике. И встал за ней.
Поверх чистых, храмовых одежд лежал розовый цветок олеандра. Чонгук с любопытным видом повертел его в руках и отложил в сторону, чтобы одеться.
— Хоть Абисинд и стал формально одной из сатрапий, я бы поостерёгся расплачиваться здесь персидскими дариками, — задумчиво заметил Хосок. — Думаю, Чонгук, жрица возьмёт плату, если та ей понадобится, с меня. Пойдём уже.
— И как ты собираешься с ней расплачиваться? — откровенно ревниво спросил Чонгук, подвязывая свободное платье тонким шнуром на талии.
— Я ещё не слышал её условий, — Хосок посмотрел на него чуть удивлённо. — Возможно, помощью в каком-нибудь обряде. Из ценного для неё у меня есть только кинжал, но без него мы вряд ли сможем вернуться домой к указанному сроку. Так что лучше бы Игнис о нём не знать.
***
Как и во многих городах и поселениях, люди, живущие при храме, просыпались с рассветом, особенно в летний период, чтобы успеть поработать до наступления жары. Так что на кухне, да и в остальных помещениях уже вовсю кипела жизнь: кто-то готовил, кто-то плотничал, кто-то работал во внутреннем дворе или в курятнике. Пока они с Хосоком дошли до кухни, Чонгук обращал внимание на встречавшихся им людей, ещё вчера отметив, что кроме Игнис больше не увидел здесь женщин. Все жители храма были мужчинами, преимущественно — в возрасте. Это показалось немного необычным для генерала, что был далёк от храмовой жизни, ведь в обычных домах хозяйством занимались именно женщины, тем более готовкой или шитьём.
На завтрак им подали ячменную кашу с финиками. Чонгук не смел воротить носа. Это была горячая еда — уже благо.
За едой он то и дело поглядывал на людей, оставшихся на кухне, рассматривал их внешний вид и одежду, замечая, что они почти не разговаривают между собой. Жрицы пока видно не было. Как и ребёнка, что вчера кидался орехами. Но Чонгуку почему-то очень хотелось взглянуть в шкодливые детские глаза и заявить, что так делать нельзя. Странное было желание — Чонгук не стремился заводить детей, не нуждался в этом. А теперь вот рассчитывал воспитывать ребёнка, которого толком даже не видел.
— А где находился твой храм? — негромко спросил он у Хосока. Ну не есть же в полной тишине? — Далеко отсюда?
— К западу, — коротко ответил тот. — В самом сердце страны.
И отвернулся, доев свою кашу быстро и сердито. Странные ощущения и мысли здесь были у Хосока, странные, непривычные ему. Где-то в душе было очень спокойно: храмы старались строить одинаково, он мог бы и по этому пройти с закрытыми глазами, и эта понятная предсказуемость утешала. А вот люди здесь ему не нравились — была в них какая-то ущербность, инстинктивно отталкивающая здорового человека. Не во внешности, нет — ожогов, старых шрамов и отсутствующих конечностей Хосок и не замечал. Но он не чувствовал здешних обитателей целыми, словно у них внутри не хватало чего-то очень важного. И в нём самом тоже будто что-то здесь трескалось, исподволь нарушая душевную цельность.
— Я найду жрицу, — добавил он, отставив пустую миску и поднявшись из-за стола. — Увидимся во дворе, хорошо?
— Хорошо, — покладисто кивнул Чонгук, надеясь, что не обидел Хосока своим вопросом о храме.
Он, правда, не помнил.
Храмов в Абисинде было немало, а людей, что персидская армия увезла отсюда — ещё больше. Если бы воин запоминал всех, кого поработил, он бы давно сошёл с ума.
Стоило Хосоку выйти из кухни, мужчины, что там работали, о чём-то зашептались. И генерал нахмурился, не понимая, о чём был тот шёпот, не расслышав ни одного знакомого слова.
— Ой! — мальчуган почти влетел в Хосока на бегу, не ожидая его появления из-за двери, затормозил босыми пятками и тут же плюхнулся на пол, не удержав равновесия.
Его волосы сложно было назвать рыжими, скорее они были темно-каштановыми, но вот в глазах сиял чистейший янтарь, которого и в природе редко встретишь.
Но едва Хосок успел что-то сказать, мальчишка тут же вскочил на ноги и умчался прочь быстрее ветра.
***
Игнис Хосок предсказуемо обнаружил в святилище, безошибочно найдя туда дорогу. Опустился на колено в проёме высокой арки, приложил раскрытую ладонь к сердцу и как зачарованный уставился на низкое пламя священного источника.
Привычные слова древней молитвы сорвались с его губ сами, пусть он и не вспоминал их много лет. И только потом он повернулся к жрице.
— Благодарю тебя за кров, одежду и пищу, госпожа, — он улыбнулся. — А теперь прошу тебя дать мне ответ.
Та сидела на коленях, воздев руки к небу, что виднелось в отверстиях на потолке, и даже не шелохнулась, когда рядом появился Хосок.
— Не обращайся ко мне так, лучше зови меня «сестрой», — проговорила она глубоким голосом. — Ты ведь тоже жрец. Я вижу.
Пламя источника было маленьким и слабым. Почти прозрачным в сравнении с тем, что когда-то горел здесь, да и в остальных храмах. Игнис опустила на него взгляд, словно ждала чуда: как пламя разгорится сильнее от появления ещё одного жреца, да и от молитвы, что она шептала всю ночь. Но этого было мало.
— А ты видишь? — продолжала она. — Если я отдам тебе это пламя, даже один уголёк из него, оно может потухнуть. И все мои усилия будут напрасны. Я уже принесла богам слишком много жертв.
Хосок долго молчал, прежде чем заговорить.
— Этот ребёнок здесь для посвящения? — негромко спросил он. — Посвящение всегда питает огонь, но это бесполезно, сестра. Он может быть хорошим служителем, но огня внутри него нет, это я увидел.
— Этот ребёнок — мой сын, — отозвалась Игнис, повернув голову.
В храме не было других детей, а как любая мать, она превосходно знала характер своего чада — любопытный и шкодливый. Поэтому и не удивилась, что внезапные гости храма увидели его до того, как она могла представить их друг другу.
— В нём нет огня, ты прав, Хосок, — и со вздохом опустила руки. — Весь его огонь я забрала при его рождении.
— Как? — изумился Хосок. — Прости, что спрашиваю, но… Но я никогда о таком не слышал. Как это возможно?
Тонкие губы чуть дрогнули, но улыбка так и не проявилась, хотя взгляд жрицы потеплел.
— Это слишком сложный ритуал, брат. Он доступен и понятен только женщинам. Тебя вряд ли такому учили.
Усевшись чуть поудобнее, расслабленней, она смотрела уже только на собеседника, не надеясь на чудо в виде вспыхнувшего пламени.
— Расскажи мне, где ты жил? Как ты выжил после?..
— Слишком далеко отсюда, — отозвался Хосок, запирая внутри дальнейшие расспросы. — Персидские воины угнали меня в караване прочих.
Внутри вновь шевельнулась глухая, иррациональная обида — сколько было мальчишек, вытащенных из храмов на пороге посвящения, что Чонгук вообще его не запомнил? Ни его, ни сам храм?
— Я не люблю вспоминать то время, — искренне сказал Хосок. — Быть невольником в чужой стране — незавидная участь. Но сейчас я свободен.
— Ты не смог бы вернуться домой, если бы не был свободен, — всё же улыбнулась жрица. — И ты красив. И здоров, как я вижу. С тобой хорошо обращались? Впрочем, это просто моё любопытство. Я вижу, как мы похожи, только не пойми меня неправильно. И мне очень радостно, что боги привели тебя сюда. Ты хочешь уйти, это я тоже вижу, но… я прошу тебя задержаться. Если мы сможем поднять это пламя, — она кивнула в сторону алтаря, — я щедро поделюсь им с тобой и отпущу тебя. Наша священная земля не наполнится жизнью, пока здесь только один храм. Этого мало, чтобы боги вновь нас заметили.
— Потому люди здесь такие… слабые? — Хосок повертел запястьем, пытаясь сделать свои слова понятнее. — Слишком слабый огонь?
Он поднялся на ноги и подошёл к огненному источнику. Если в Персеполе священный огонь ублаготворяли ценными породами дерева, а служителям даже дышать на него возбранялось, то абисиндский жрец легко опустил пальцы в пламя, подкрепляя его собственным, заточенным внутри.
Он просто стоял, а его фигура начала наполняться светом.
Инициация, начатая много лет назад и прерванная персидским войском, наконец, завершилась. Открытые руки Хосока покрылись сложной вязью рисунка, что снова сиял красным золотом сквозь кожу, как ночью в пещере.
Но пламя внутри огненного жреца стремилось к человеку, что так ему радовался, и Хосок едва не пошатнулся от того, что Чонгука не было рядом.
«Позже, — пообещал он огню и себе, раздувая собственным священное пламя. — Ты получишь его всего позже».
И огненное сияние объяло на миг всю его фигуру, чтобы вскоре утихнуть.
Тот постоял ещё немного молча, наблюдая, как рисунок вновь впитывается в кожу — но не полностью, теперь он останется с ним навсегда — и шагнул к жрице.
— Этого недостаточно сделать один раз, — почти виновато сказал он. — Потребуется больше, чтобы он засиял по-настоящему и стал средоточием благодати.
— Почти ничего не достаточно сделать один раз, кроме рождения и смерти, — отозвалась Игнис, наблюдая за каждым его движением, но когда Хосок подошёл обратно, отвела взгляд, отвечая запоздало на его вопрос: — Это не люди. В привычном тебе понимании. Их разум подчиняется огню. Я должна была это сделать, не смей меня осуждать. Я должна была вернуться сюда и возродить здесь жизнь! — неожиданно её голос звучал резко, но жрица оборвала себя и закрыла лицо единственной ладонью. Плечи её затряслись, но она продолжала: — Тебе сложно будет это понять, ты… Гораздо светлее меня.
— Подчиняется, а не питает его, — на миг на лице Хосока отобразилось недоумение. — Но зачем тебе дом без людей, сестра моя? Если ты не принесёшь сюда настоящую жизнь, он так и останется лишь стенами с бесполезным, слабым источником.
— Это не дом, это храм, брат мой! — убрав руку от лица, она снова смотрела на Хосока, в глазах её сверкало пламя, близкое, знакомое, словно они и впрямь были родными людьми. — Разве я должна тебе объяснять, что вся жизнь жреца — это служение храму? И как бы я одна справилась вот с этим? — она махнула уже левой рукой с отсутствующей конечностью. — И кто бы пошёл за мной? У меня не было ничего, только маленький сын… И неспособность жить где-то ещё! Как ты обрёл свою свободу? Как ты сумел? Всё дело в твоей красоте? Кого ты соблазнил?
Вновь отвернувшись, она замолчала на мгновение, но прибавила уже тише:
— Прости, я просто злюсь, поэтому говорю лишнее. Ты прав, жизни без людей здесь не будет. Но у меня не было другого выхода. Иначе и меня самой бы уже не было. И моего сына…
— Я не успел закончить ученичество прежде, чем храм был сожжён, — очень ровно ответил Хосок. — Я был всего лишь мальчишкой и не успел стать жрецом. Возможно, мне было проще. Я начал осознавать свою силу только сейчас. Не мне тебя осуждать за что-то, не мне критиковать твой выбор. Я лишь не понимаю, как это должно сработать. Огонь не станет силён, пока живые сердца не начнут питать его верой, но люди не придут сюда, пока это место не станет священным. Я не знаю, как бы я действовал на твоём месте.
Он переступил с ноги на ногу и отвернулся.
— А что до моей свободы и красоты… Красота дала мне только оковы.
— А мне всегда казалось, что красота — это свобода, — помолчав, сказала жрица. — Хотя, откуда мне знать, я никогда не была красивой…
— О чём ты говоришь? — Хосок обернулся к ней и за плечи поднял её на ноги. — В твоих глазах пылает огонь, твои волосы — что пламенное золото, солнце даже наградило тебя веснушками. Кто тебе сказал, что ты некрасива, сестра?
Его взгляд был таким ласковым, словно они и впрямь были детьми одних родителей. Ласковым и тёплым. Родным.
— Слишком много людей, слишком много, — вздохнула Игнис, глядя ему в глаза. — Да и я всё-таки лишилась руки, но не возможности видеть других. Однако, ничего во мне не мешало мужчинам пользоваться мной и вытирать об меня ноги. Но красивых — любят. А таких, как я…
— Ты красива, — убеждённо сказал Хосок. — Как красива любая жрица. Как красива любая мать. Ты красива и сильна, Игнис. И ты сделаешь этот храм живым и сильным.
— Но справлюсь ли я одна? — она не отводила взгляда. — Выстою ли? Ты… сможешь помочь мне, брат? Мне очень нужна помощь…
И несмотря на весь свой немаленький рост, глядя на Хосока на одном уровне, и едва ли превосходя его, она сама себе казалась очень хрупкой.
Хосок глубоко вздохнул, и в его глазах плеснулось сочувствие и сомнение.
— Я сделаю, что смогу, — тихо сказал он. — Но у меня мало времени. Меня ждут… за горами. Дело, которое я должен закончить. И дочь.
— О, ты успел жениться? — почему-то улыбнулась жрица. — Я не смогу удержать тебя здесь, да и не хочу. Но пока сможешь, оставайся, пожалуйста. Боги привели тебя в этот храм не просто так…
Хосок не стал объясняться, просто кивнул. Для него Дара была родной дочерью, его солнцем, его радостью. История её появления под этими сводами была лишней. Вместо этого он разжал руки и кивнул.
— Сколько смогу. А пока мы здесь… Мой спутник хорош в охоте, я попрошу его добыть нам мяса к ужину. Ты не против?
— Как я могу быть против? — она негромко хохотнула. — Мясо — это очень вкусно, да и просто необходимо для людей. Мы здесь разводим только курицу, ничего другого давно не ели. А из этих… кхм, мужчин… совершенно никакие охотники.
Жрица искренне ему поклонилась, теряя смешливый настрой, и добавила:
— Спасибо тебе, брат мой.
Чонгука Хосок нашёл, как и договаривались, во дворе. Тот, не умеющий сидеть без дела, помогал таскать воду в кухню. Хосок подхватил тяжёлые вёдра и пошёл за ним следом.
— Боюсь, нам придётся задержаться, — тихо, для него одного сказал он. — Огонь здесь слишком слаб. И храм нуждается в помощи. И я попрошу тебя добыть какого-нибудь мяса на ужин. Здесь должны водиться олени.
— Насколько задержаться? — нахмурился Чонгук, остановившись на месте слишком резко, едва не расплескав всю воду из оставшегося в руке ведра. — День? Два? Сколько?
— Недолго, — пообещал Хосок, сам едва успев остановиться, чтобы не налететь на него. — Несколько дней. Здесь нужна помощь, ты же видишь…
— Вижу, — буркнул Чонгук. — Но если бы мы везде и всюду останавливались, чтобы помочь, мы бы сюда и к следующей зиме не добрались. А помощь много где требуется. Почему нужно помогать именно здесь, Хосок? В Абисинде много храмов. Давай поищем огонь где-нибудь ещё.
— Ты сам привёл меня сюда, — Хосок растерялся. — Наверное, так было нужно для чего-то. Здесь некому помочь, а я могу, пусть немногое, но могу… Разве люди не должны помогать друг другу? Разве мы бы оказались за горами, если бы старый жрец не помог нам?
— Я же не знал, что мы здесь застрянем, — парировал генерал и негромко фыркнул, двинувшись в сторону кухни. — И мне здесь…
Он не успел договорить, потому что вновь остановился за один шаг до ступени. С козырька над ним прямо на голову вылилась вода, словно от негодования над генералом образовалась локальная тучка.
Вода пахла болотом, а через мгновение Чонгук услышал прямо на своей голове какое-то кваканье. Впрочем, над головой он его тоже услышал. И резко подняв её, увидел мелкого квакающего шалопая, что устроил это безобразие, сидя на крыше.
— Ах ты…
За то время, пока Хосок разговаривал со жрицей, Чонгук уже успел пару раз увидеть этого мелкого наглеца, который его буквально преследовал, то хохоча, то убегая. Но такого он никак не ожидал.
— Дитя! — резко, неожиданно властно — той властью, что давала его сущность даже в царском дворце Абисинда — окликнул Хосок на местном диалекте. — Немедленно спустись ко мне.
А сам протянул руку к волосам Чонгука, ловя на его макушке перепуганного лягушонка и отпуская его наземь.
Мальчишка от испуга выронил ведёрко (хорошо, что не на голову кому-то из двух гостей), а потом снова бросился наутёк — уже по крыше, ловко так, словно маленькая обезьянка.
— Несколько дней? — в состоянии полного унижения выговорил Чонгук. — Я убью его гораздо раньше. Или он меня!
— Он всего лишь ребёнок, Чонгук! — вспыхнул Хосок. — Ничего страшного он с тобой не сделал. Я лично вымою твои волосы, если хочешь. И прекрати говорить в храме об убийстве! Даже в шутку, Чонгук, не смей говорить мне о таком здесь!
— Всего лишь ребёнок? Ничего страшного? — тот порывисто вытер мокрое лицо и брезгливо стряхнул руку. — Да даже я себе такого в детстве не позволял, как выливать грязную воду на голову генералам!
— Меня бы за такие шалости примерно высекли, — Хосок сочувственно погладил его по руке. — Но вреда он тебе не причинил. Прошу тебя, не злись. Не злись же, Чонгук, — он обнял своего генерала за талию и прильнул к нему, не обращая внимания на стекающую с волос того воду. — Так что насчёт охоты? Тебя это развлечёт… А на ужин будет что-то, помимо каши.
— Да схожу я на охоту, если хоть это мне можно, — рыкнул Чонгук, в этих словах стараясь выразить всю злость, что в нём кипела. — Злиться нельзя. Ласкать тебя нельзя… Буду охотиться, постараюсь не на этого наглеца, а на оленей…
Он вытер ладони о свою же одежду, чтобы не испачкать чужую, и только тогда обнял Хосока, вздыхая в сторону:
— Мне, правда, здесь не нравится. Но раз ты считаешь нужным задержаться, я буду рядом с тобой.
— Спасибо, — Хосок благодарно, ласково ткнулся губами за его ухом. — Мне тоже здесь не нравится. Но я должен хоть немного помочь Игнис.
— Нужно умыться, — Чонгук отстранился и наклонился к полупустому ведру, решив отнести его в комнату вместе с остальными. — Спроси у жрицы, кто родители этого ребёнка. Если не я и не ты, кто-то же должен его отругать.
— Игнис его мать, я скажу ей, что он непочтителен к гостям, — согласно кивнул Хосок. — Или отругаю его сам, если встречу.
— А отец? — спросил Чонгук, уже заходя в комнату и стягивая мокрое платье. — Кто-то из этих… служителей? Почему он не воспитывает сына? Что это за безобразие?
— Я не спрашивал, — Хосок словно удивился вопросу. — Да и не каждый ребёнок знает своего отца. Тем более, при храме. Я своего не знал.
— Я не то хотел сказать, — чуть виновато произнёс генерал, выливая в ванну последнее ведро. — При храме полно мужчин, а мальчишка бегает и резвится, где хочет. Может, мать и не способна с ним справиться, но остальные мужчины-то куда смотрят? Что из него вырастет?
— Все заняты работой, не до ребёнка… — предположил Хосок. — Он невоспитан сверх меры, конечно! Я тоже бедокурил в детстве, случалось, но ослушаться прямого приказа старшего никогда бы не посмел. Но здесь все… Чонгук, они едва живые, до мальчишки ли им?
— Едва живые? — переспросил тот, забираясь в воду. И добавил, когда вынырнул обратно: — Они при тебе почему-то молчат. А вообще-то даже разговаривают и занимаются делами. Что значит «едва живые»?
Хосок запустил пальцы в его волосы, нехитрой лаской успокаивая своего воина. Разобрал по прядям и тогда уже втёр в них мыльное средство.
— Я не очень понимаю, никогда с таким не сталкивался, — признался он, неторопливо массируя голову Чонгука. — Игнис сказала, что их разум подчинён огню. А я чувствую их… Словно у них нет какой-то частицы души.
— Ты настолько хорошо чувствуешь людей? — удивился тот, запрокидывая голову, чтобы взглянуть снизу вверх. — Ты… веришь в души? — спросил уже чуть тише.
— Нет, я не… — Хосок смешался. — Не чувствовал раньше. Только здесь. Словно они все чего-то лишены. Как сосуды с трещиной. Но в души я верю, Чонгук. У каждого человека есть душа.
