Якорь прошлого

      Десятки вопросов.       Ни грамма на надежду однажды получить хотя бы на один из них ответ.       Он испытывает к нему хоть что-нибудь сейчас?       А испытывал ли хоть что-нибудь в начале отношений?       Как долго он его обманывал?       Что за сообщение в телефоне, которое вынудило его признаться?       А если бы не это сообщение, то сознался бы?       Он пытался им заменить Хосока?       Он просто начал отношения, чтобы перебить воспоминания о нём?       Когда он целовал его, он целовал Хосока в мыслях?       Когда они занимались любовью, то в постели их было всегда трое?       Хосок преследовал их призраком?       А кто написал первым?       Каким образом состоялась их встреча?       Почему он решился встретиться с ним?       Хосок в курсе того, что Чимин состоит в отношениях?       Хосок задумывался над тем, чтобы из уважения сообщить об этом Намджуну?       Почему он изменил ему?       Они не хотели были честным по отношению к нему.       Физически Чимин присутствовал с ним в объятиях или в постели, но ментально всё это время он тянулся к Хосоку. Он с самого начала их отношений всё ещё любил Хосока и не мог его забыть? Нет. Нельзя задавать себе лишний вопрос. Намджун иногда это чувствовал, совсем слабо, но не признавался даже сам себе, потому что это задевало его самолюбие. Он был уверен, что ему удалось притоптать увядшую любовь Чимина к Хосоку. И это бьёт сильнее. Куда легче завладеть телом, но вот душой и сердцем завладеть удаётся в исключительных случаях.       Чем же зацепил его чёртов Хосок, что Чимин, находясь в тёплой любви Намджуна, всё равно мечтал о прошлом? Чего же не хватает у Намджуна в его любви? Чем же он так плох? Чем же так сильно он привлекает Чимина? Теперь они будут вместе. А как Намджуну теперь жить с этим? Невозможно спокойно размышлять об этом. Всё валится из рук, тарелки трещат под напором, приём душа затягивается до часу, опоздания на работу учащаются, в метро мнутся плечи от толканий.       Но как же вышло так, что Намджун ничего не замечал? Ведь должно же быть какое-то внешнее изменение? Даже если хочешь закупорить свою радость внутри себя, хоть какая-то капля несдерживаемого счастья вытечет. Но Чимин не изменился ни на йоту. Он всё так же прекрасен, утончён, счастлив ровно в той степени, что и в начале отношений, заботится всё так же сильно. Вот только его печальный взгляд время от времени всплывал наружу, как труп в реке, в этот момент его лицо, облицованное обречённостью, напоминало далёкий маяк, издающий слабый столб света. Мучила совесть? Намджун ухмыляется.       — И что же? Будешь его прощать? — Мин Юнги открывает дверь своей квартиры, щёлкает переключателем, включая свет в прихожей, бросает кошелёк и телефон на тумбочку при входе, стягивает кроссовки, небрежно вешает кожаную куртку на вешалку, идёт на кухню, моет руки и, потряхивая ими в воздухе, приглашает Намджуна за собой.       Намджун уже очень давно не виделся с Юнги, и это единственная на данный момент отдушина в его жизни – видеть лицо человека, который всегда был с ним прямолинеен и честен. Он отвык от него, соскучился по его остроумию и взрывным шуткам, но он выглядит помятым. Говорит, устал работать, не хватает времени следить за квартирой. Намджун оглядывается и сдерживает комментарии при себе. Юнги отличался от него чистоплотностью, даже после семи утренних смен подряд он выглядел прилично. Одежда у него всегда была выглажена, волосы уложены, приятный аромат, лицо выбрито. Видимо, работа и вправду выматывает его настолько, что он изменяет своим принципам. Не то чтобы квартира превратилась в свалку, но несколько вещей можно было убрать или протереть.       — Очень сложный вопрос. Очень.       — А что ты сам сейчас испытываешь? Злость? Негодование? Шок? Ненависть? — пытается нащупать Юнги, а потом ставит на плиту чайник. Есть он не хочет (Намджун тоже отказывается, у него в последнее время нет аппетита).       — Нет. Непонимание. Уже прошла неделя.       — М.       Они усаживаются за стол на кухне в ожидании чайника, затем Юнги замечает пустой заварочный чайник, начинает мыть его, переворачивает, чтобы дать высохнуть, и всё это время размышляет. На нём надета гигантская однотонная серая футболка и чёрные джинсы, он выглядит во всём этом ещё меньше. Фенечки на запястье. Прокуренный голос. Намджун определённо соскучился по своему лучшему другу. Он не знает, что делал бы без него. Рядом с ним он обретает спокойствие.       — Помнишь... я, конечно, сейчас очень плохие вещи скажу как друг, но я говорил. Говорил, что до добра это не дойдёт. — Начинает Юнги, Намджун в этот момент, виновато склонив голову, мычит в знак согласия и рассматривает поставленную пиалу. У неё на дне рыбка. — Человек в его положении всегда будет тешить надежду на лучшее. Что сейчас вот-вот будет шанс всё вернуть. Что ещё немного потерпеть – и они снова вместе. Они не расстались, Намджун, они именно сделали паузу, и пауза звучит более неясно. Это не чёткая точка, троеточие. И расстались они не по инициативе твоего Чимина. Смекаешь? Даже если бы они реально расстались на словах и инициатором был именно этот Хосок, то с Чимином было бы проблематично начинать новые отношения. У него всё ещё остались чувства, это точно. Ради чего он тогда стал бы прыгать к нему в постель? Чтобы понять, что больше ничего не испытывает к нему? Смешно.       — Наверное, ты прав...       — Да, поверь уж мне. Тем более их перерыв длился недостаточно долго. Сколько там было?       — Год. Или больше. — Уверенно отвечает Намджун, наблюдая, как Юнги заливает кипятком заварку в чайнике. После его ответа Юнги надолго замолкает, закрывает крышкой, переносит заварочный чайник на стол, садится и, задумываясь, разглядывает пустую столешницу. Усталость на лице. Внешне он похож на человека, которого уже неделю мучает мигрень: он боится лишний раз повернуть не так голову, боится совершать резкие движения, боится громко разговаривать.       — Год... это... много. Ну, достаточно, имею в виду. Значит, брат, это были очень серьёзные отношения. Ты представь только, что человек больше года не позволяет себе на кого-то засматриваться. Это тупость, конечно. Какой нормальный человек будет терпеть паузу год? А этот Хосок – так его зовут? – чем тогда занимался? Уверен, он там не на стены от беспомощности лез.       — Не знаю. Я ничего не пытался больше выяснить о нём. Мне неинтересно. Но я бы хотел встретиться с ним один на один.       — А он знал о ваших отношениях?       — Не знаю. Я даже не представляю, что Чимин мог рассказать ему. У меня только одни вопросы в голове, и очередным вопросом ты не делаешь лучше для меня.       — Ну, иногда через цепочку вопросов можно прийти к ответу, даже если он тебе совершенно не понравится. Но если ты хочешь всё выяснить, то будь готов разочароваться.       — У тебя есть что-нибудь выпить? Алкогольное что-нибудь.       — Я похож на винный погреб, дядь? Я из алкогольного в последний раз только кефир пил. Ва бене. Если без шуток, то я не ожидал, что разговор зайдёт о таком.       — Да.       — Твой рот Ирландия ебла. Что «да»? Ты всё ещё напрашиваешься. Ты мне написал: «Брат, проблемы». Всё. А мог подробно всё расписать, мы бы чего-нибудь сообразили. Так что алкоголь я тут не держу. Да и знаешь… не, ничего, сейчас будем говорить только о твоей жопной занозе. Я телик уже давно не чекаю, мне сериалов не хватает. — Юнги начинает разливать чай по пиалам, но Намджун просит его продолжить. — Зачем? Брат, мы щас твои постановки оперные обсуждаем. Обожаю постановки великих драматургов, как их там… гейский драмы.       — Неа, я пас, не хочется думать об этом. Мне нужно отвлечься.       — Ну... — беззаботно отвечает Юнги и пододвигает одну пиалу к Намджуну. Рыбка на дне выглядит завораживающей. — Если ты не заметил, то я не пью. Вообще.       — Вообще? Я как-то... ты уверен? — Намджун пытается припомнить, и он вспоминает, как Юнги точно несколько раз говорил, что собирается выпить дома пива или сходить куда-то со знакомыми в бар или клуб. — Да ну. Нет, я точно помню, как ты рассказывал, как пил в разных компаниях. Или ты с недавних пор перестал?       — Извини, брат, но я тебя обманывал.       — В смысле?       Все слова о лжи или о возможной лжи ощущаются каким-то неприятным весом на душе. Конечно, Юнги имеет полное право скрывать что-то в своей жизни, у каждого есть свои секреты, но именно в этот период Намджун ожидает только чистосердечной правды. Он Юнги знает достаточно хорошо. Так как много Юнги скрывает от него? Намджун больше не хочет задаваться вопросами, поэтому решает всё услышать лично от Юнги. «Но я тебя обманывал» пульсирует в голове. Он снова вспоминает Чимина на коленях в день признания.       — Я не пью уже много лет.       — Алкоголизм?       — Ну… Что-то похуже... Я лечился от алкоголизма. Недолго. Да и у меня была не последняя стадия алкоголизма. Мне на приёме говорили, что я должен поделиться правдой со своими близкими, а из близких, как ты знаешь, только ты у меня.       — Потому что ты не общаешься с родителями, — подсказывает Намджун.       Юнги ухмыляется, спрятав взгляд в пиале, он крепко держит её, на ладонях выступают синие вены. В этот момент Намджун с недоумением смотрит на друга перед собой. Он не хочет давить, потому что знает, что это не самый удачный метод общения с Юнги (так можно нарваться и на драку), но он действительно нуждается в правде, чтобы понять, что не вся его жизнь облеплена ложью. Пока Юнги, отпивая чай, решается на откровение, Намджун оглядывает кухню. Ситуация такая же, что и в прихожей. Юнги немного запустил квартиру. Много пустых бутылок и банок, много немытой посуды в раковине, много разводов на поверхностях, много скопившегося жира на фартуке кухни, много пятен на полу, много пустых полок на шкафах, много упаковок от еды для быстрого разогрева.       — Кажется... кажется, я многого тебе не рассказывал, да? Точнее... рассказывал, но не совсем правду, — виноватым голосом сообщает Юнги. Ему совестно, но он просто пытался себя защитить. — Может, всё же сейчас не время для такого разговора?       — Говори, Юнги.       — Слушай, брат, я совсем не хочу взваливать на тебя свои проблемы, мы по уши в дерьме, и тянуть тебя на дно в мои планы не входило, — оправдывается Юнги, разводя руки в стороны, он ненадолго смотрит Намджуну в глаза, но, не сдержавшись, возвращает взгляд на пиалу. Что-то с привкусом совести. Что-то с привкусом стыда за прошлую жизнь. И даже чай не перебивает его.       — Ни на какое дно ты меня не тащишь, дружище, я рассказал тебе о своей проблеме, взвалил всё это на тебя, теперь ты поделись со мной. Это будет честно.       — Я не совсем готов говорить тебе всю правду.       — Хотя бы часть.       — Настанет момент, когда я однажды позвоню тебе и вывалю всё, что хранилось у меня на душе все эти годы. Но когда я позвоню, то знай, что я действительно пытался сделать всё, что мог.       — Не говори загадками, Юнги, в такие моменты ты меня пугаешь.       Юнги рассказывал, что посещает психолога или психиатра (Намджун всегда путается) из-за своего невроза, который запущен у него ещё с самого детства, поэтому старается быть с ним в общении иногда аккуратным в подобные моменты. Юнги не любит, когда его жалеют, но, на самом деле, ценит чуткость Намджуна, хоть и не признаётся об этом вслух.       — Я скажу тебе правду, но не всю. И ты пойми, что я просто... — Юнги делает глоток, и он чувствует себя спокойнее, — я многое пережил, некоторые картины моей жизни всё ещё стоят у меня перед глазами. Они не отпускают меня. И мне тяжело это нести в себе. В общем, мои родители давно умерли. Ещё когда я учился в старшей школе, — он ухмыляется и неловко чешет нос.       — Как?.. — Намджун выпивает чай из пиалы и подливает себе ещё.       — Я не хотел никому говорить об этом, чтобы не слышать этих «Соболезную», «Как же это случилось?» «Как ты пережил утрату?» «Чем мы можем тебе помочь?» А потом они жалели бы меня всё равно, и вот эти их ещё сердобольные взгляды. В задницу их дери. Они даже в моём присутствии шутить перестанут, а я люблю чёрный юмор, я могу посмеяться и над инвалидом, и над собой, и над родителями. А они не смогут в моей компании. Напряжение будет. Но поскольку ты мой друг и поскольку я знаю, что ты избавишь меня от такого дерьма, то я просто выложу тебе как есть. Они... — Юнги трёт веки пальцами, прошло уже много лет. Через десятки таких признаний Юнги уже привык к этим воспоминаниям, но сейчас его не покидает какая-то неловкость. Словно он напросился на интерес Намджуна. — Они сгорели. Ага. В доме. Я тогда курьером подрабатывал, поздно вернулся, загулял немного. Подъехал, а там пожарная, полиция, скорая, дети чёт орут, женщины кричат. Там что-то с проводкой было. Сложно, в общем. Дом нам от родственников перешёл, они в центр города перебрались в квартиру. Первый этаж вспыхнул. Так что никто сразу ничего не заметил. Глубокая ночь была. А у нас спальный район.       — Вот чёрт.       — Есть такое. Потом у меня был очень, очень тяжёлый период жизни.       — О котором ты мне сейчас не расскажешь? — догадывается Намджун и получает в ответ утешающую улыбку. Он всё понимает.       — В общем, мне нельзя пить алкоголь и курить. Да-да, — обгоняет Юнги мысли Намджуна, — я курю, да, много. Но вот с этой привычкой расстаться не могу, она всё же более безвредная в широком промежутке времени, если сравнивать с алкоголем. Да? От рака лёгких можно помереть и через пятнадцать лет, а белка нагонит тебя быстрее. Всё равно алкоголь может в любой момент в могилу свести. Я просто врал тебе, чтобы не вызывать лишних подозрений. Если я говорил людям, что я просто не пью из собственных соображений, то в них просыпался какой-то моралист недоделанный, и они пытались меня всё споить, под себя перестроить. Так что я просто говорил всем, что пью, но всегда соскакивал со встреч, если меня куда-то приглашали.       Намджун смотрит на часы за спиной Юнги, половина первого, им некуда спешить, у них выходной, точнее, только у Намджуна, график новой работы Юнги он не знает. Телефоны отключены и лежат на тумбочке при входе, их никто не побеспокоит. И Намджун задумывается. А ведь всё действительно так и было. Юнги постоянно рассказывал, как куда-то с кем-то ходил выпить, приходил на работу с похмельем, клялся, что больше никогда не будет смешивать текилу с пивом, но они ещё ни разу не пили вместе. Когда Намджун куда-то звал, то чаще всего Юнги находил причины, по которым не может принять приглашение, но если они и договаривались, то у Юнги обязательно что-то происходило (сломанная дверь, внезапная подмена на работе, визит в полицию, перенос сеанса у психолога, боль в животе и что-то другое). Так чем же это оправдывается?       — Мне как-то не хотелось грузить тебя своими проблемами, когда мы только познакомились. Люди не очень расположены к признаниям в первый день в духе: «Мои родители заживо сгорели дома во сне, я лечился от алкоголизма, а сейчас стою на учёте у мозгоправа». Когда я имел неосторожность в первые дни знакомства рассказать кому-то правду, то им будто тяжело становилось со мной общаться, я ощущал себя бременем или балластом. Либо отвращение, либо жалость. А мне не хотелось натыкаться ни на одно, ни на второе. Но мы с тобой дружим уже достаточно долго, мы многое знаем друг о друге. Я хожу к психиатру уже очень давно, много кого сменил, много каких ценников попробовал, но тот, у которого я наблюдаюсь сейчас, помог мне больше всего. И на одном сеансе он сказал мне, что чем быстрее я признаюсь тебе во всём, тем быстрее я облегчу свою боль.       Юнги намеренно не поднимает взгляд на Намджуна, боится увидеть его реакцию. Когда они допивают чай, Юнги подливает ещё. Интересно, сколько за этот вечер он выпил бы рома и сколько пачек сигарет он выкурил бы? В трезвом состоянии говорить о подобном постыдно.       — И я спросил у него: «А я могу рассказывать ему всё по частям?» И он сказал, что, конечно, можно, если мне так будет попроще. А ещё я скрывал от тебя и свою ориентацию.       Намджун округляет глаза и перестаёт пить чай. Юнги всё ещё остаётся тем же самым Юнги, но открывается ему с новой стороны. Он спокойный, с трезвой головой, не язвительный. И сколько правды он утаил от внешнего мира? Намджун догадывается, что у Юнги начался новый курс приёма таблеток, поэтому понимает, почему он не ведёт себя вызывающе и провокационно. Намджун был знаком только с двумя сторонами Юнги, а теперь ему открывается третья.       — Когда ты только признался, что предпочитаешь и парней, и девчонок, я подумал, что ты стебёшься. Ну, мы ведь все знаем, что в современном мире – это нормально, когда гетеросексуальные парни шутят про гейские темы, и я просто поддерживал всё это, но когда я узнал, что ты серьёзно втюхался в этого Чимина, то понял, что у нас с тобой гораздо больше общего. Я уже давно ни с кем не встречаюсь.       Намджун не перестаёт ошарашенно смотреть на Юнги, сжавшегося под взглядом и поджавшего под себя ногу, он выглядит так, будто ему необходимо затянуться самым крепким «Парламентом». Его что-то гложет изнутри, и что за друг Намджун, если не позволит ему вывалить все свои потаённые страхи на операционный стол? Это часть терапии, и они постоянно выручают друг друга. Намджун крайне редко видит его в таком состоянии, и от этого становится не по себе. Он не думает совсем о Чимине в данный момент (не помнит, как он стоял на коленях и признавался в измене), и он благодарен Юнги за то, что он решился заговорить о своих проблемах. Так будет легче им двоим.       — Мои последние... возможно... В общем, это были единственные серьёзные и крепкие отношения. Его звали… — Юнги замолкает, на последнем слоге у него дрожит голос. Хочется поддержать Юнги в его исповеди. Глаза в потолок, Намджун знает эту слабость. Как бы пиала не треснула. — Как же его звали? — опущенная голова, улыбка в стол. — Ему было шестнадцать или семнадцать лет, мне только-только девятнадцать стукнуло.       — Прошло шесть лет?       — Наверное, не знаю, — рассеянно отвечает Юнги, он надолго замолкает, гипнотизируя рыбу на дне пиалы. О чём он думает? — Я очень сильно его любил, ты даже не представляешь, насколько сильно. — Ладони леденеют, пальцы сжимаются в кулак. Он не хочет возвращаться к этому. — Жизни без него не мыслил, он тоже любил меня. Но там вообще потом такая запутанная тема произошла. Кто виноват, кто прав, кто лев уже не разобрать — отшучивается Юнги. Чёлка прикрывает его глаза. — Он там ещё, ну, знаешь, на другого парня начал заглядываться из нашей компании. Но мы любили друг друга. Я на многое готов был ради него. Готов был убить кого угодно, готов был спрыгнуть с крыши. И он сделал бы всё то же самое ради меня. Мне так его не хватает.       Снова добивает себя этой фразой. Юнги сдаётся и накрывает лицо ладонями, прошлое всё ещё тяготит его. Он вспоминает о тех годах каждый день. Перед сном, во время работы, во время отдыха, во время отпуска, во время пути в метро, сразу после пробуждения, во время умывания, во время листания интернета. Что-то постоянно напоминает ему о тех временах. Это было так давно. Словно прошла целая жизнь. И в его стеклянных глазах, когда взгляд утыкается в расплывчатый горизонт, крутится та самая тоска. Он не может избавиться от этого тяготящего прошлого. Если бы только можно было забыть это всё. Он не хочет просто избавиться от той жизни, как от страшного сна, потому что этот страшный сон всё равно осядет пеплом на дне рассудка, он хочет избавиться от него навсегда и с корнями. Юнги хочет забыть всё начисто. Если бы у него только была машина времени, он вернулся бы. Наверное, он не оставил бы его одного, а ушёл бы вместе с ним, потому что не представляет свою жизнь без него до сих пор.       Он больше никого не любит, он больше ни на кого не засматривается, его больше никто не возбуждает так сильно, его больше никто не привлекает. Они говорили, что Юнги напоминает лебедя, которые любят только один раз в жизни, и Юнги ненавидит этот факт. Если бы он только мог заменить его кем-то, но сердце противится, не разрешает. Он хочет видеть его лицо в чужих лицах, но не выходит. Он пытался запереть память на семь печатей, но это слишком болезненный процесс. Слёзы идут из глаз, пальцы вжимаются в лицо, он держался очень долго, никогда не позволял себе плакать перед людьми, но сил у него в последнее время не хватает. Он боится того, что с ним может произойти в ближайшее время, и он боится разочаровать Намджуна, боится, что причинит ему сильную боль. Лучше бы они никогда не знакомились, лучше бы не существовало той лавки в поликлинике.       — Из... извини, просто...       — Всё в порядке, Юнги, я понимаю, как тебе это необходимо, — успокаивает Намджун друга, ему горестно видеть его в таком состоянии.       — Мне иногда страшно из-за своих мыслей. Я просто могу лежать на кровати, листать интернет, а потом меня резко прижмёт, и я буду вспоминать всё прошлое, ненавидеть себя и мечтать умереть. Я никогда не избавлюсь от этого, — Юнги отрывает ладони от лица, выпивает чай залпом, ставит чайник снова греться и возвращается за стол. Он выглядит ещё меньше. Покрасневшее лицо со следами от сильных пальцев. — Извини, тебе всё это неприятно слышать. Нытик тут сидит перед тобой, плачется. Эта боль – херня вообще. Я же это уже всё проглотил давно. Просто пожалеть себя люблю иногда, — бархатный смех. — Ну и поддержать тебя надо же как-то! Ты же чума волосатая, не забыл ещё?       — Всё в порядке, я хочу знать правду. Хочу знать всё о тебе, и поверь, я не отвернусь. Ты ни разу не отвернулся от меня. Продолжай. Как зовут этого парня?       Снова мокрые глаза, каждый вопрос, напоминающий ему о его прошлой любви, вызывает только слёзы и боль.       — Чонгук, — сквозь слёзы проговаривает Юнги и принимается теребить свои старые фенечки. — Его звали Чон Чонгук. Мой зайчик. Ему было семнадцать лет, и ему навсегда останется семнадцать, — он кусает указательный палец, чтобы перекрыть моральную боль физической.       У Намджуна становится пусто на душе, ощущения, будто канатами скрутило сердце.       — Он умер, — Юнги снова приходит в себя, хлюпает носом, сморкается в бумажную салфетку, вытирает остатки слёз, выкидывает салфетку в мусорку, выключает чайник, разливает кипяток, добавляет заварку, возвращается, пытается отпить чай, чтобы успокоиться. И тяжкий вздох, горестный. Он словно ещё сильнее уменьшился под своей одеждой. — Он умер, когда ему было семнадцать лет. Я никогда не смогу простить ни себя, ни того человека, ни обстоятельства. Никого не смогу простить. Мы многое пережили с Чонгуком, с моим мальчиком. Очень много испытаний и боли. Я безумно сильно любил его, ты не представляешь, у меня не хватит слов, чтобы описать. В мире нет такого сильного слова, чтобы описать наши с ним отношения. Я часто вспоминаю его. Постоянно. Я думаю, а что было бы, если бы мы успели? Изменилась бы наша жизнь?       — Наша? Расскажи. Расскажи, что случилось.       Намджуну кажется, что он перестаёт быть главным героем своей жизни, он становится второстепенным героем чей-то драмы, всего лишь декорацией. Он просто слушатель. Он никогда не догадывался, что с Юнги могло происходить что-то подобное, потому что он никогда не подавал виду, он всё умело скрывал. Наверное, он это делал, чтобы никто ему не напоминал о прошлом.       — У нас была компания из семерых человек, — начинает Юнги. — Мы каким-то необычным образом сплотились. Никого в нашей компании не любили родители. Мы все были недолюбленными детьми. Мы любили друг друга, ухаживали и заботились. Очень большая история, и я боюсь, что мне не хватит одного вечера. Смерть Чонгука мы не пережили. Всё изменилось, абсолютно всё. Поэтому я сижу здесь сейчас с тобой, а не с ними. Мы больше не можем быть вместе, это невыносимо. В общем... да. К чему я это. Я понимаю твои чувства, я испытывал то же самое. Ревновал жутко, потому что всё это происходило прямо у меня не глазах. Но знаешь, даже после всего произошедшего – а я был в курсе всего – я продолжал его любить, как и он меня. Не знаю, можно ли назвать это изменой, потому что у нас были своеобразные отношения в компании, но для меня это было предательством. Чонгук ведь испытывал к нему нечто иное. И я нашёл в себе силы принять его, принять тот факт, что он был с кем-то, кого я ненавидел всей душой и презирал.       — У вас были свободные отношения? — не понимает Намджун.       — Хах, иногда, знаешь... — Юнги шмыгает носом, ухмыляется и поднимает на Намджуна взгляд, от которого становится не по себе. — Иногда ты напоминаешь мне его. Повадками какими-то. Внешностью, что ли.       — Кого?       — Парня того, которого я ненавидел. Я ненавидел его не потому, что он там урод какой-то или с дурным характером, а потому, что он уводил у меня Чонгука, сам того не подозревая. Ему было совершенно наплевать на всех, кроме себя самого и того, к кому испытывал какие-то чувства. Он был жутким занудой, но всё равно вы с ним чем-то похожи, и я задаюсь вопросом: а как так получилось, что я дружу с кем-то, кто вызывает во мне такие ужасные ассоциации? Я, наверное, мазохист. Или как это щас на современном языке? Попытка закрыть гештальт? Неосознанная. Вот. Пу-пу-ру.       — Значит, тебе о прошлом напоминаю и я сам?       — Слушай, друг, я тебя ни в чём даже не посмею обвинить. Как может обвинять человек, который сам не хочет отпускать прошлое? Видишь эти фенечки?       — Это старые браслеты? Да, ты их постоянно носишь, сколько я тебя знаю, они уже такие потрёпанные, но прикольные.       — Это фенечки Чонгука, — с грустной улыбкой объясняет Юнги, крутя на запястьях фенечку. С лягушками, он сохранил её с самой их первой встречи. — Он их постоянно плёл, для него это как медитация. Когда мы только познакомились друг с другом, он подарил именно эту мне от неловкости, он её несколько раз ремонтировал. Живая. Он много мне их сплёл, очень много. Так что я постоянно ношу их, потому что не могу отпустить. И фотографии до сих пор храню.       — А на заставке я видел у тебя кого-то, подумал, что это знаменитость. Это он?       — Возможно, я всё же лезу не в своё дело, возможно, я не имею права при своей истории давать советы, но если любишь, то прости, — резко подводит Юнги их диалог к своему заключению. — И если он тебя любит, то прости. Я постоянно обвинял Чонгука, доводил его, а он страдал, и если бы я просто продолжал его любить в ответ, то моя жизнь сложилась бы по-другому. Но самое главное – это знать, что человек любит тебя и хочет быть с тобой. Если бы он изменил тебе с каким-то посторонним человеком, то он продолжал бы изменять тебе всю жизнь. Но тут случай уникальный.       — Так что, ты расскажешь, что было дальше?       — Прости, Намджун, сейчас мне очень тяжело. У меня опускаются руки.       — О чём ты говоришь? — Намджун напрягается при таких словах.       — Просто тяжело. У тебя не бывает такого? Выдохся, и всё тут.       — Только не говори мне о страшных вещах, окей? С тобой ведь ничего не случится?       — Нет конечно! — Юнги расслабленно смеётся и начинает пить чай. — М, нет. Всё хорошо. Правда. Но сейчас мне тяжело рассказывать тебе всё целиком. Я просто начал это рассказывать, потому что ты, вроде как, любишь его, и Чимин, вроде как, любит тебя. Не знаю, для нас измена это разные вещи. Есть же физическая, а есть духовная измена. Но я не могу сказать, что было между этим Хосоком и Чимином. Я потерял своего Чонгука, но очень любил. Я смог простить. Тебе надо всё хорошо обдумать, брат.       — Ты как-то изменился, Юнги, — с прищуром. — Ты ведь расскажешь мне всю правду?       — Обязательно. Не могу не рассказать. Давай поговорим о чём-нибудь другом, да? Может, ты проголодался?       Они говорят обо всём подряд до трех часов утра, и когда они оба выдыхаются, Намджун уезжает к себе домой, чтобы переварить всё то, что вывалилось на него. Телефон отключён, он ни для кого не доступен, но затем включает его, чтобы написать Юнги:

- юнги друг спасибо, что поделился со мной всем этим

: :)       Он снова отключает телефон и идёт умываться, а параллельно думает об этом вечере. Будто бы прошёл не час с их встречи, а много-много лет. Сжавшийся Юнги, сидящий за столом, кажется очень далёким и незнакомым. Его запущенная квартира вызывает какую-то тревогу. Его признание кажется таким... нереальным. Он никак не может сопоставить ту жизнь, о которой рассказал Юнги, с его нынешней жизнью. Он никогда и не подумал бы, что у Юнги произошло такое горе. Никогда не подумал бы, что Юнги может любить кого-то так сильно. И это вызывает вопрос: если бы он был на месте Юнги, отреагировало бы так же его сердце? Смог бы он полюбить кого-то после Чимина?       Лёжа в кровати и готовясь ко сну, Намджун думает о Юнги, о том, как он проводит часы в одиночестве в своей квартире. Чем он сейчас занимается и о чём думает? Этот разговор перевернул у него в душе всё вверх дном. Вот он сидит в кресле в гостиной, возможно, в кромешной темноте или под включённым светильником, обнимает свои ноги и думает о прошлом и о подростке по имени Чон Чонгук, которого он полюбил до конца своей жизни. Он больше ни с кем не делился своей болью, и как ему удалось всё это пережить? И затем мыслями он возвращается к Чимину, к тому вечеру, который они должны были провести за просмотром «Шоу Трумана». Перед глазами стоит картина побледневшего Чимина, у него в руках телефон, который вынуждает его на признание. Вот он стоит на коленях, боясь поднять глаза, вот он сознаётся, а затем сбегает. Вот он уезжает на автомобиле и больше уже не возвращается в этот дом даже спустя сутки.       Намджун продолжает ворочаться. Слишком много мыслей. И у него теперь проблемы со сном. Они всё ещё видятся с Хосоком? Намджун никогда не забудет тот момент, когда Чимин сбежал и хлопнул дверью. Что же им делать?       Это тысячный вопрос, который станет очередной причиной бессонницы.