***
Проснулся под вечер. Мамы Андрея уже не было. В квартире пахло жареной курицей. Андрей сидел на кухне, играя во что-то в телефоне. — О! Малыш. Выспался? — Блиин… чё не разбудил? Ночью не усну же. — Вяло потягиваюсь. — Ой, ну сердитая моська. Да уснёшь, куда денешься. Помогу, если что. Я такой помятый, и Андрей такой домашний. Он сидит, а я стою между его ног, обнимаю, свесив руки на немного сгорбленную спину. Чувствую, как он дышит, уткнувшись мне немного пониже ключицы. — Мама нам курицу нажарила, чтоб мы её там к херам не спалили. Ща с рисом поедим, а остальное заберу, как на работу поеду. Вещи я твои отвёз уже, пока ты спал. — Да я слышал немного. «Неловко говорить, я, кажется, что-то личное, тоже, как будто подслушал» — Ааа. Шумели мы, да? — Да нет. Каша просто такая в голове, долго отрубиться не мог. — Я только, это, в сумке у тебя полазил, извини уж. Перебрал — чё на завтра — тут оставил, остальное — отвёз. Инструмент только твой, не знал куда деть. В рюкзаке лежит. — Хм. Я его так с того года, получается, не выложил. Ну пусть лежит. Мне ещё гипс не сняли. Не знаю, буду ли заниматься… — Да погоди ты киснуть, малыш. Я хату глянул. Там потолки огроменные! Комнаты, коридоры — тоже, сталинка, ёпт. Женёк сказал, что акустика хорошая. Ковры он со стен на пол кинул, роскошно ваще получилось. Спать там тесновато, наверно, будет. Не односпалка, а, типа, диван. Поменьше нашего. Толчок отдельно от ванны, как у тебя. Удобно тоже. Грязновато, но тараканов не видал, вроде. Меня машинально передёрнуло. Не боюсь, но противные они, жесть какие. — Ты молодец такой. Спасибо. И маме твоей благодарен. Очень. — Ну а она тебе. — Да за что? — Просто за то, что ты хороший такой мне достался. «Вот как после этого не поцеловаться?» Я его, правда, только в губы чмокнул и убежал зубы чистить. «Мерзость у меня такая во рту. Фэ.» Рюкзак он мой действительно собрал. Сверху трусы с носками чистыми положил, и одежду на завтра. «Интересно, он случайно этот свитер взял, или он ему нравится?» Помылся весь, что уж мелочиться. Кожа после горячей воды задышала, легко так стало. Бутеры утренние даже желудок больше не тянут. Голова посвежела. Пропало то ощущение потрошёной селёдки. И после полёта с выступа приземлился, даже не вниз головой. Грязное постирал, повесил на полотенцесушитель. «Не забыть бы завтра в рюкзак кинуть, а то мама Андрея вернётся, а тут трусы мои. Стрём же.» — Совсем другой вид, малыш. Тебе накладываю? — Рис не надо. Ногу давай. — Замётано. Я тебе ещё морковки взял по-корейски. Пиво, кстати, будешь? Бутылочное, не бурдалага разливная. — Давай. Поели, выпили бутылку пополам за столом, на кухне. И ещё по одной взяли в комнату. «Странно, даже морковь не такая противная после зубной пасты, как могла бы быть.» Сели на диван, телек включили. Я как-то по-новому на квартиру эту глянул. Мы вечно с ним спешили и, в основном, только друг другом были заняты. А сейчас что-то ещё хотелось вместе поделать. — Андрей, а видак сможешь включить? — Конечно. Выбирай, чё смотреть будем. — А ты б чё хотел? — встаю к полке с кассетами: какие-то с выцветшими надписями, сделанными от руки, какие-то в потёртых цветных коробках., — Я из этого всё по много раз видел. Хех, даж, порнушку, типа. — Это где? — Да не на виду же, малыш. Ща, покажу. Достаёт стопки кассет. На заднем ряду — пара штук прислонены к задней стенке шкафа. «Нарушая запреты», «Миранда». «Ну а ты, Серёг, тут гейское порево увидеть хотел?» — И как ты это смотрел? — Ну во-первых там сюжет есть. — Интересный? — Да хрен знает. Я мотал. Но эт давно было. Не особо помню, чё именно вставляло. Мохнатость помню. — Он поморщился. — Не, ну в меру когда, ещё ничё… А если как в этом, ща, найду — стал перекладывать кассеты — в «очень страшном кино, втором», где прям из куста, аж, мыши летучие, то, короче, так себе. — И чё? Там кусты, в порнухе этой. — Да ну, мне так казалось. Мелкий был, не помню. Потом уже инет подключили — это всё, и нафиг, не сдалось. — Блин, ты вот как вообще понял, что с парнями искать надо? Я порно-то только поэтому не смотрел совсем. — Смешной ты, малыш. — За щёку ласково меня треплет. — Да ну чё смешного, блин? — Наигранно-сердито убираю его руку от своего лица. — Ну тебе разве не любопытно было просто погуглить? Я чё только не искал… — Да, как-то, и желания не было. Стрёмно, да и забил. — Это ты, значит, только для меня развратный такой? — Встал ко мне вплотную, кассету на полку отложил. Взялся руками за мои ягодицы, поцеловал, а потом игриво оттянул зубами мою нижнюю губу. — Давай очень страшное кино посмотрим. Мне кажется, что я вторую часть не видел. «А, может, и про первую слышал только.» — Ща, перемотается. Давай, ко мне поближе. — Андрей, а ты всегда знал, что тебе парни нравятся? — Не задумывался даже… Наверное, да. Дружил с пацанами ж в основном. Девки задирали иногда — попробовал напиздить, по-пацански, так получил пиздюлей сам, но уже от батька. Оказывается, что это не по-пацански. Им можно — они внимание так привлекают, а с ними, вот, осторожно надо. Мне, бля, проще тогда было ваще не трогать, ну или, в край, матюками обложить. Да и скучно с ними было. На дерево — «не полезу», за гаражи ворона дохлого посмотреть — «ну, Андрей, ты и дурак». А пацана, так еще, ну, заломать можно, потолкаться, пинча, в край, отвесить. Причин, даж, особо искать не надо… Стоял у меня тогда, ваще, по поводу и без, не сразу даже дошло, чё за херня со мной, когда я кого-то, прям, к земле или к стене. Ну или меня. Но особо и не помню, чтоб кто-то конкретно нравился. В паркуре потом, тож, тёлок не было. Пацаны мутили, конечно, но не все же. — И тебе не хотелось? Отношений? — Не. Я больше хотел залезть куда-то где никто ещё не лазил или сальтуху сделать, чтоб охуели все. Шарахался, короче там, где люки какие-нибудь есть, лестницы. Дома, ваще, почти не сидел. Тесно тут, мать орёт, что шею сверну. И в школе отхватывал за прыжки с лестницы через весь пролёт. На одного так напрыгнул, об пол уебал, а он потом «охуеть, научи, тоже хочу». Паша, бля. Ну и мы просто этой хуйнёй страдали, пока я не поломался. Тащил он меня, короче. Я его на хуй шлю, больно, ебать. А он прёт меня и, тож, матом кроет. Нам, долбоёбам, потом сказали, что мы только хуже сделали. Но тогда пересрали оба. Пока я дома тухлил, он ходил ко мне. Я дулся сначала, послал даже. Но мне, один хер, скучно было. Вот и торчали вдвоём. Потом ночевать как-то остались и… чё только, бля, не сделали. Я в гипсе ещё, бля. Ебанько, короче. Порнуху начали смотреть — и понеслась. У меня глаза на лоб полезли. — Вот, ты так просто порно гейское включил? — Бля, да не с порога же. Наебенились. Да и не было у меня, прям, стрёма на эту тему. Пидарасов, типа, никто у нас не уважал. Только я лично думал, что это больше про тех, кто рожу красит, платья носит. Меня за это никогда не доёбывали, вот и не вникал. Понимал, что не то чёт мы с Пашкой творим, но опасности не чуял. Эт мне, бля, потом пояснили про опущенных, петушар. Тут уже, на рынке. А тогда, как гипс сняли, лето наступило. Мать отпустила и мы уехали к нему в деревню. Там в полях, ещё где-то шароёбились. Вдвоём обычно. Там как-то девки были почти одни, а пацаны — пиздюки, в основном. Да и мы, как бы, не особо местные. Я-то ваще никого не знал, похуям было. А потом: осень, школа, палево. Мать узнала, когда я в жопу синий припорол и языком чесать дохуя стал. Потом домой только спать приходил. Пашок, как пропалились, стал хуями крыть меня даже, бля, когда просто подходил к нему. И крысы эти нас, сука, спецом по одному ловили. Мне-то ваще похуям тогда было, кому в жбан дать. Не нравишься — подставляй хлебало. Злой был, бля, постоянно. А он за слова не пиздил никого. Хотя мог, бля. Ну решил я за него встрять. А потом оказалось, что он давно хотел расстаться, но я это узнал, только, когда из пнд вышел. Кассета давно домоталась, и мы сидели в полной тишине. Только на фоне плавно тикали часы. Андрей уже ободрал всю этикетку с пивной бутылки, оставив у себя на коленях горку мелких бумажек. Он ворошил их пальцем, глядя куда-то сквозь колени. «Как научиться, вот так же, как Андрей, ободрять, подолгу не застревая в том, как тебе херово?! Мне полегчало, но не настолько, чтоб сейчас его как-то тормошить. Скотиной последней себя чувствую. Он за сегодня для меня столько сделал, а я, как слабак последний, себя в руки взять не могу!» Ещё раз глянул на Андрея, на стопку одежды, которую он мне приготовил на завтра. Мысленно собрал всё, что было внутри. То тепло, с которым засыпал, ту радость, что накатывала от мыслей о новой квартире и все силы, что появились у меня, пока я спал. Сел напротив, и, взяв за руку, остановил это его печальное копание в мусоре. Андрей поднял на меня глаза. — Андрей, твоя мама говорила, что я тебя делаю лучше. Но и ты, сам по себе, хороший, очень. Я считал так, с того момента, как ближе познакомились, и думаю так сейчас. И с тобой я чувствую, что не такой беспомощный, каким себя всегда считал. Мне есть ради кого держать себя в руках, и не киснуть. Я тебя люблю. Бумажки, как грязные хлопья снега, рассыпались по дивану. Начав с медленного, нежного поцелуя, мы быстро перешли к тому, на что часто нам не хватало времени. Мы дурачились, пытаясь переселить друг друга. Андрей с силой щекотал меня за рёбра, я гоготал, дёргался, орал, что так не честно, но всё же умудрялся сделать с ним то же самое. В какой-то момент мне даже удалось уложить Андрея на живот, скрутив его руки за спиной. Но этот лис выгнулся дугой и чуть не уронил меня на пол, за что потом я ему со всей дури щекотал пятки, придавив дрыгающиеся ноги всем весом. У Андрея от хохота, аж, выступили слёзы. Набесившись, мы наконец-то сели смотреть фильм. Андрей обрызгался пивом, пока открывал его зажигалкой. Снял футболку, оставшись в одних трениках. Почти весь фильм я гладил его голый живот, и, то и дело, прижимался щекой к его тёплой коже. Фильм был немного лучше, чем то, что мы смотрели у Илюхи, но ещё раз я бы не стал его пересматривать. Может потому, что я не смотрел столько ужастиков, чтобы понять все отсылки, про которые мне пояснял Андрей. Мне, всё-таки, больше нравится фантастика, а лучше даже фентези, ну или приключенческое что-то. Пиратов, вот, я пересматривал несколько раз. Но такого на кассетах, конечно, не было. Да и пофиг так-то. Нам просто было хорошо вместе. Мы бы могли что-то ещё включить, но Андрей уже под конец фильма стал тянуться и зевать. Выключили телевизор и легли спать. Андрей был прав — уснул я почти моментально. Ему даже ничего не пришлось делать. Просто поцеловались, пожелали друг другу спокойной ночи. Я лёг на живот, а Андрей — на бок, закинув на меня руку и ногу. Так и заснули.***
В школе сажусь за пустую парту. Ставлю рюкзак на Машкин стул. В начале урока математичка делает замечание и просит Василя пересесть ближе, за мою парту. «Ну что же ты, бля, такой широкий, Василь?!» Потом нам ещё приходится меняться местами. Василь пишет левой, поэтому его локоть загораживает мою тетрадь наполовину когда он сидит на втором варианте. У меня левой получается писать ещё хуже, чем тремя пальцами правой. Даже цифры в бланках ставлю куда-то не туда. А до этого мне казалось, что уж, бля, паспортные данные, я хоть жопой напишу. Математичка зачем-то спросила меня как я рассчитываю с таким почерком сдать, хотя бы, тестовую часть. — Много помарок, Аникин. Очень хочется ответить, что доёб засчитан. Но, вдруг, ей глаза надо проверить, или голову. До экзамена в гипсе я ходить не собираюсь, даже если Елена Сергеевна мне этого желает от всей души. В кабинете русского Василь сел опять на моё место. Видимо решил, что теперь мы соседи по парте. Неплохо, на самом деле. Мы ни слова друг другу не говорили, но вот это молчаливое соседство я понял как: «Я не в обиде на то, что ты такой гандон.» Да и за Машку он переживал, вот и молча сидел, как и я. А когда он упал лбом в парту из-за объявления о том, что вместо урока литературы будет классный час по теме «подростковых проблем», я в его переживаниях убедился окончательно. Меня выворачивает от одного выражения «подростковые проблемы». Такое ощущение, что это, бля, что-то особенное, но недостаточно серьёзное, чтоб быть просто проблемами. Да и конкретно та «проблема», из-за которой мы и сидим с унылым лицами, и слушаем, как наша классная читает с листа, нихрена не «подростковая». Там и у некоторых «не подростков» явно что-то с головой не так. То, что нам зачитывают, по моим ощущениям, написано человеком, который не то, что в нашей стране не живёт, он, ваще, не с этой планеты. Одна фраза, что помощь в «трудных подростковых ситуациях» оказывается анонимно, довела меня до истерического хохота. — Аникин, режим идиота отключи, пожалуйста. Взгоготнул весь класс. Кто-то с галёрки ляпнул, что это моё естественное состояние. Я согласился, показав фак в сторону, откуда прозвучал этот высер. «Да, я остаюсь после урока на беседу с классной. Другого можно было и не ожидать. В толчок или столовку мне, видимо, не положено. Хотя она знает, что я на переменах в курилке торчу. Да-да «отсутствие предвзятого отношения», про которое тоже было в тексте — это херня, явно, не про людей.» Когда речь с листа закончилась, пошло уже что-то поближе к реальности. Экспромтом от Натальи Николаевны. Эту часть можно было уместить в одну фразу: «Чтоб никаких самовыпилов до конца выпускного.» Всех отпустили пораньше, пригрозив лично приколотить к забору каждого горлопана, если будут замечания про шум в коридоре. «Ну вот, это уже похоже на правду про то, почему мы друг друга «ценим», «уважаем» и «понимаем». Просто знание о том, что если учитель получит пиздюлей за нас, то мы отхватим того же». Классная ещё и Василя попросила тоже задержаться. Полная анонимность. О ком мы будем сейчас разговаривать, под таким же секретом, как и причина моего внезапного ухудшения почерка. Нас пригласили присесть за первую парту, напротив учительского стола. — Серёжа, я понимаю, что это неприятная новость. Но это совсем не повод для срыва уроков. — А вы его могли НЕ проводить? Она, видимо, очень хотела что-то до нас донести, поэтому мой вопрос попал в игнор. Зато мы сразу перестали обсуждать мой «режим идиота». — Мальчики, я только хочу сказать, чтоб вы сильно не расстраивались и не относились к этому, как к катастрофе. Маше просто понадобилось лечение. Если у вас будут какие-то сложности из-за этого. В общении между собой сейчас, или когда Маша выпишется, то у нас есть школьный психолог. Она работает не каждый день, поэтому подойдёте ко мне, я вас смогу записать через секретаря. «Можно только добавить — анонимности в этой школе не ждите, мальчики.» Мы с Василем переглянулись, попрощались с класснухой и, не сговариваясь, пошли за куртками, очень кстати, висящими в нашем кабинете. — Аникин, Ревков! — Оборачиваемся — Бросайте уже курить. И не курите рядом со школой. — Хорошо, Наталья Николаевна.***
Выходим из школы, не планируя сегодня сюда возвращаться. — Серж, а с чего она взяла, что я-то курю? — Ну ты ж со мной пошёл. Могу угостить, раз уж… — Не, не хочу. Отрава редкостная же. — Да, кстати. Я — по нулям. Зря в сторону магаза идём. — Я куплю. — Не надо, Василь — Надо. Я проебался по полной. И перед тобой в первую очередь. — Че-го?! — Сядем — расскажу. Сесть куда-то не получилось. День, кругом люди шоркаются. До лагеря пиздовать не хотелось. Встали в гаражах так, чтоб ветер меньше задувал. Щёлкнули, выпили. Зажигалку в загипсованной руке я уже даже между пальцами могу немного крутить. Роняю иногда, но меня это не останавливает. — Ну, чё натворил, Василь? — Ты когда написал про Машку, я пересрал, короче. На кой-то хрен пошёл с батей поговорить. Он ж врач всё-таки. — Стоматолог. — Да, да. Я идиот. Дай договорю. И так стрёмно. Он как-то тоже серьёзно на это отреагировал. Мама подключилась… У неё манера эта дурацкая — звонить, чтоб… Да хрен знает. Всё ей знать надо. Короче, тем вечером она уже с Машкиной мамой час на телефоне провисела, а утром — твоей позвонила. И классной… Стою с мыслями о том, в какой сугроб я Василя до весны прикопать смогу. «Заебись. Я ж даже и не спросил, откуда мать всё узнала. Про пнд, про «бандитов»…» — Бля, ну ты весь в мать, Василь. Тоже, трепешь не хуже. — Ну а твои там не в ахуе? Стоит, хлебает помаленьку. На лице — ну, хоть бы, намёк на стыд появился. — Я тебя сейчас точно в сугроб воткну. Ты соображаешь чё дома у меня творилось? Это, ведь, я вчера дерьма нажрался только потому, что ты свой рот где не надо открыл? В ахуе я сейчас с твоих вопросов. — не выдерживаю и вываливаю, то что крутится в голове. Василь почти не меняется в лице. — Совсем херово, да? — Ты, бля, под дурика не коси. Ты ж знал, что батя думает, что я с Машкой встречаюсь. И про то, что наши мамки, трындят постоянно и твоя моей донесёт. Ты ЗНАЛ, что будет хуёво, и всё равно, сука, пошёл пиздеть?! — срываюсь на ор. А Василь, как в бронепоезде. «Мне ему леща дать, чтоб он, хоть, поморщился?!» — Я не знал, что делать. И можно ли к Машке. И что вообще с ней там происходит. — Ответ-то хоть один получил? Стоило оно того? — Да не больше, чем нам сейчас классная сказала. Но мне в тот момент даже полегче стало. Я же только в кино про такие больницы видел. Да и ты хорош, блин. Просто скинул сообщение и всё. А у меня ужасы одни перед глазами с Машкой в главной роли. «Фильмов надо меньше смотреть страшных… Эх. Я не смотрю, но у меня, ведь, тоже те же ужасы перед глазами поплыли в тот момент.» — Давай, только ещё стрелки на меня не переводи. Ты, бля, если хуёво, страшно или попиздеть о таких вещах надо, то звони. Не через классную с секретарём, и не через мать. — Ну а ты-то чё? Мог бы и лично сказать. — Ой, вот опять. Да, Серёжа — хуёвый. Учит курить и не звонит типу, который и так ясно сказал «толкайте дурь, ебитесь» и чё там ещё? — Не прав я был. А сейчас ещё и по полной всех подставил. У Машки и так проблем по горло, так ещё и по школе теперь все знать будут. Ты — весь на взводе, тоже я виноват. Поори ещё на меня. Я серьёзно. Мне так и надо. — Наорался уже. — промачиваю горло, вливая в себя половину банки. Хватило бы дыхалки — осушил бы всю разом. — Хух. Это. За Машкой, если всё хорошо сложится, то приглядят там, как смогут. Дальше, когда выпишут её, то мы уже… Бля, не поедет так… Она меня пошлёт. Точно пошлёт, ко всем хуям… А ты, Василь, следом покатишься. — Может, тогда мы ей и не сдались? — Может, и так. — я закурил вторую. — Но быть рядом надо. Хотя б поддержать, вдруг что… Короче. Я, всё равно, уже в её глазах говнюк, так что, вали на меня и на мою мать. Что я ляпнул по горячке, когда меня с Андреем застукали… — Ты ща серьёзно?! — Я даже подпрыгнул с того как он громко это сказал. — Чё прям в процессе зашли? — Не настолько же, бля, Василь. Но да, теперь родители мои в курсе. У меня запиликало в кармане — пришла смс-ка от Андрея. Я уткнулся в телефон, машинально отщёлкнув бычок куда-то в сторону. ≫малыш ты как? как в школе? >Проёбываю. «Ответил разом на оба вопроса.» Звонит мне, почти сразу. — Ты где? Называю место немного подальше отсюда, чтоб их с Василем лбами не сталкивать. «Тогда я был на эмоциях, но по-факту Василю-то реально стрёмно на нас смотреть. А уж Андрей при нём себя ведёт… Бля, аж всё стянуло, как вспомнил.» — Минут через двадцать буду. Вместе до хаты доедем. Потом я оформляться пойду. — Ага, давай. Василь, пока мы разговаривали с Андреем, стоял и колупал ногой плотный снег. — Пойду я. За коктейль спасибо. — Ты вообще как, Серж? Чё родители-то в итоге? — Да сейчас уже нормально. С Андреем комнату снимать теперь будем. Всё, идти надо. — Блин, ну ты, конечно, ваще… Ещё теперь отдельно от родителей жить будешь. Нормальная, хоть, комната? — Без понятия. Вот, еду смотреть. Если интересно, завтра расскажу. — А тебе-то самому хочется, чёт, мне рассказывать теперь, после моего проёба? — Ты родакам главное не трепи. А так, чё нет-то? В школе от скуки сдохнуть можно, если совсем сычом сидеть. — Не буду трепать. А то первым удавлюсь со скуки, прям на географии. — Хах, а класснуха тебя потом к забору приколотит за такое. — Ну всё лучше, чем про «ууугольнуюю промыыышленность Евраазии» слушать. — Не, давай лучше про хату расскажу. Нехер тебе на заборе делать, погнётся ещё. — Ээ, блин, Серж! Хах. Ладно, рад что ты в норме. Извини, что так вышло.***
Уже по одним ступеням подъезда понятно, что масштабы тут совсем другие. Пару сантиметров разницы по высоте, но подниматься сложнее. Этажей всего пять, а мы — на втором. Заходим с Андреем в квартиру. Пока он мне говорит что-то про ключи, оглядываюсь. Потолки, и правда, высоченные. В подъезде одно, а в квартире смотрится еще внушительнее. Длинный коридор. Большие, двустворчатые двери, покрытые пожелтевшей, облупившейся краской. Грязная обувница, а над ней — крюки для одежды и полка с каким-то тряпьём. Под ногами — придверный коврик, уже дубовый от грязи. Пол дощатый, скрипит от каждого шага. Приглядываюсь — вдоль одной досок, нагло шевеля усами, пиздует таракан. Давлю его ботинком. «Да, бля. Грязновато.»