Свидетель

      Фредерик не мог все перестать думать о том, что он то и дело обнаруживал себя в руках послушниц, которые, кажется, уже вовсе не стесняли себя и позволяли себе трогать его тело, как священную реликвию. Как правило они просто гладили его или же оставляли на нем свои теплые подрагивающие временами ладони и молились. Притом его растерянный взгляд, видно, был достаточно красноречив, ведь ему раз за разом терпеливо объясняли, что это все ради его же блага, ведь «от сего одни лишь преимущества, господин Крейбург: мы помогаем и Вам, и себе быть еще немножечко ближе к Богу».       А потому Фредерик, которого вновь ласково гладили кончиками демонических пальцев по щекам, решил задать вопрос: – Хвалите ли Вы своих послушниц?       Антонио вопросительно вскинул брови, будто бы не ожидая, что юноша затронет эту тему, затем подумал немного, тепло улыбнулся – если уж эту улыбку можно было назвать теплой –, после чего произнес: – Если уж Вы задаетесь таким вопросом, значит, их и вправду есть, за что похвалить… – С Вашей стороны есть, разумеется. – За что же? Будьте так любезны разъяснить мне, дорогой Фредерик. – Хотя бы за то, что они были так милы со мной и позаботились обо мне. А еще, пожалуй, за то, что так отчаянно верят в Ваши слова и все стараются объяснить мне, что Вы вместе с ними никакого особого зла мне не делали и не сделаете. Раз уж моя фигура была так важна для Вас, то этот вклад должен был иметь большое значение, не так ли?       Демон растянул губы в неприятной улыбке и прищурился, а затем произнес: – Не могу сказать им этого напрямую, потому как меня целиком и полностью занимаете лишь Вы, однако можно поручить Вам это дело… О, поверьте, мои послушницы будут в большом восхищении, если Вы будете так милы сообщить, что я ждал их и встречи с ними и доволен проделанной ими работой. Однако главной моей им благодарностью будет само Спасение, и думается мне, что это они и сами понимают лучше моего и Вашего.       Фредерик прикрыл глаза, кивнув. «Неужто эти милые женщины и впрямь готовы верить в слова какого-то приезжего человека из совершенно иного общества? Как же они проверят, что я не лгу? Что ж, они знают, что я имею особую связь с Антонио, однако это все, чем они владеют. На их месте я бы не стал доверять такому».       Он задумался было, однако оставшегося без необходимого внимания Антонио данный расклад не устраивал, потому он внезапно спросил: – Ныне Вы ведь не сомневаетесь в том, что я способен спасти Вашу истерзанную душу, не так ли?       Глазки его при этом пытливо впились в чужое лицо. – Не знаю, на что еще Вы способны… – выдохнул в сторону Крейбург. – О, дорогой Фредерик, на многое, – с большим чувством, почти заговорщически, произнес Антонио, – желаете ли узнать, в чем Ваше преимущество? Я объясню: Ваше тело ныне – практически я. Мы. Бог – и свидетель.       Слово «мы» демон всегда произносил особенно энигматичным тоном. – Более похоже на одержимость… – заметил Фредерик. – И то, и то – одинаково. Главное – это наша цель, спасти эти несчастны души. Чувствуете, как меняется сознание лишь от того, что Вы находите в себе Бога? Если каждый достойный пройдет через это, то мы выстроим лучший мир… – Неужто куда лучший, чем теперешний? – Разумеется. Теперь Вы видите, как все обернулось, дорогой Фредерик? Здесь каждый любит Вас больше, чем самого себя. Вам стоило только приглядеться к этому повнимательнее – и вот, Вы уже видите.       Палец его скользнул по тяжело вздымающейся после недавно оказанных ласк юношеской груди. Немного поводя им по коже, демон принялся что-то на ней вырисовывать таинственное, не похожее ни на слова, ни на рисунки. «Верно, вновь какие-то символы», – догадался юноша. И, словно в подтверждение его мыслей, Антонио вдруг задал вопрос сделавшимся удивительно мягким голосом: – Не испугает ли Вас, дорогой Фредерик, необходимость оставить на Вас след моего присутствия? – Какой?       Антонио поднял рясу Фредерика и указал на уже таинственные узоры, вышитые красными тугими нитками. Любовно провел по ним подушечками пальцев, обрисовывая каждую прямую линию и каждый завиток. – Для Вас уже многое изменилось. Допустите и эту маленькую формальность… – коготь его заскользил по бледной руке юноши, – и Вы увидите больше. И ощутите… большее.       Фредерик приоткрыл глаза – два черных омута глядели прямо на него, на губах застыла неестественная улыбка. Собеседник его хтонический замер в напряжении в ожидании ответа. И снова юноше показалось, будто бы лицо напротив является маской. Может ли Бог выглядеть так? – Что будет, если я откажусь? – Ничего. Не могу же я одарить насильно… – захихикал демон, и глазки его при этом заблестели. – Это – дар? – Само собой, дорогой Фредерик. Вот увидите. Сокровище, которым хотела бы обладать каждая из живущих в стенах моего храма дев…       Голос Антонио сделался еще более таинственным и томным. – Что же оно дает, кроме принадлежности Вам? – О, не воспринимайте это как принадлежность, это не метка раба. Это метка мессии. И разница велика. Дает же она возможность не только лишь слышать, видеть и ощущать свою истину, которую я объясняю, но и… чувствовать мою. Чувствовать меня. – Я, верно, и без того Вас с завидной регулярностью чувствую… – усмехнулся Фредерик, невольно скользя рукой вниз по животу. – Вы пока не понимаете, о чем говорите, – отмахнулся демон, однако судя по самодовольной улыбке, заигравшей на его лице, замечание его собеседника пришлось ему по вкусу, – но я бы страстно желал этого…       Он начал что-то в задумчивости вырисовывать подушечкой длинного паучьего пальца на хорошенькой изящной ручке музыканта, а тот лишь глядел безмятежно, скосив глаза, на это действо, и думал. Соглашаться на подобное было бы безумием, потому как это и впрямь значило бы, что он добровольно сложил оружие и сдался в плен демону, однако… «Кажется, я уже слишком далеко зашел».       Поток его мыслей вновь прервал чужой голос: – Попросите отвести Вас в особую комнату. Ныне Вы готовы. – Что за комната? – Это место… имеет свою магию. Вам понравится, – ответил уклончиво демон со странной улыбкой на лице, – думаю, что Вы заслужили обладать им. – Обладать… комнатой? – Можно и так сказать. Считайте, что теперь это не мое, а наше с Вами.       Фредерику раньше казалось, что когда его выпустят из заточения, он непременно попытается вновь сбежать, ведь иного выбора совершить он просто не мог, это казалось непреложной истиной. Теперь же вместо ожидаемого душевного подъема он испытывал нечто совсем необычное, а именно необыкновенное спокойствие, с которым никак не соприкасалось желание покинуть это место.       Его удивительно легко выпустили из комнаты. Он подслеповато поглядел, прищурившись, на утреннее солнце за окном, поморгал хорошенько – он не так долго сидел там, в заточении, но из-за неимения окон уже успел потерять счет дням и отвыкнуть от бьющих в глаза солнечных лучей. Он поправил на себе сутану и обернулся. Монахини смотрели на него с восхищением и будто небольшим затаенным страхом, сложив на груди руки, готовые слушать внимательно все, что бы он ни сказал. – Это была его воля, – произнес негромко Фредерик, опуская взгляд. – Ах, мы не позволили бы сомневаться в этом, господин Крейбург. Раз уж он повелел отвести Вас туда…       Если бы в этом месте были зеркала, он увидел бы, как переменился его взгляд прежде грустных светлых серых глаз. Болезненность и замученность куда-то делись с его лица, взамен же оно приобрело какие-то новые черты, вовсе не присущие роду Крейбургов.       «Особая комната» и вправду оказалась подвалом, что был хитро замаскирован, да так, что отыскать его можно было только зная заранее, где эта дверь. Пока ее отпирали, Фредерик стоял и глядел, смутно чувствуя в себе признаки какой-то странной затаенной радости.       Спустившись, вначале он не увидел ничего оттого, что ни единого луча солнечного света здесь не было. Он прищурился, однако силуэты ближайших к нему предметов в комнате смешивались во что-то единое и непонятное. – Сейчас, господин Крейбург, обождите…       Затем же, когда спутницы его зажгли свечи, он ахнул.       Все роскошество, казалось, было определено именно в этом месте. Весь подвал был украшен причудливыми узорами в особом порядке - символы, которые Фредерику, впрочем, были уже знакомы. Повсюду были расставлены алые свечи, уже тронутые огнем, судя по замершим слезам воска. Сбоку на полке лежали поблескивающие серебряные кубки, а на стене подле висел кинжал, обведенный красным кругом. И запах – о, этот горчащий дымно-пыльный запах с нотками древесности Фредерик мог угадать за одно лишь мгновение, потому что пахло им, демоном.       По бокам стояли ряды скамеек, а в центре – пьедестал, на котором что-то лежало. – Он называл его алтарем.       Фредерик, будто в тумане, сделал пару шагов навстречу. И подобрал красивую скрипку, сиротливо лежащую на нем, оставленную когда-то мастером. Он действовал, словно поддавшись инстинкту, ведь что-то внутри него вело его, подталкивало и, когда он взял в руки инструмент, прошептало торжествующе: «Наконец». И Фредерик не мог разобрать, кому принадлежал этот голос. Скрипка в его руках была словно живой, ведь только от живых могло исходить такое странное греющее руку тепло.       Он обернулся – послушницы вдруг ахнули и в одночасье рухнули в пиетете на колени. Взгляды их переменились, отблески свечей замелькали в заслезившихся очах. Руки послушниц, огрубевшие от тяжелой жизни в монастыре, цеплялись за его одежды, губы целовали грубую ткань. А Фредерик стоял, глядел на это все и не мог даже шелохнуться, но вовсе не от того, что он пребывал в ужасе или смущении, а оттого, что он понимал, что так и должно быть.       Будто бы в нем сработал какой-то механизм, что-то щелкнуло – и Фредерик переменился. Вновь не заметил и не почувствовал этого.       «Благословите».       Он знал мелодию, которую они жаждали слышать. Его готовили к этому с самого начала.