Свидетель

      Если до сего момента Фредерик лишь сомневался в своем рассудке, то теперь он абсолютно уверился в том, что по-настоящему сошел с ума: он не понимал, где был сон, а где реальность. Комната одна и та же, только лица менялись: это были то монахини, то демон, и юноша не мог уловить момента, когда происходила эта жуткая перемена. Впрочем, этот факт он принял с таким поразительным спокойствием, что, поймав себя на мысли об этом, он даже усмехнулся и покачал головой. «Ах, так вот оно как… вот вроде понятно, что я точно схожу с ума, но я впервые чувствую себя так хорошо, будто бы ничего меня пока и не волнует. И это несмотря на все обстоятельства, в которых я вынужден находиться».       Что-то переменилось. Теперь все его тяжелые мысли, что неизменно уволакивали его обратно под вуаль подсознания, вдруг сами собой испарились, будто бы кто-то освободил его голову от лишнего груза. И на место этого стали смирение и удивительная безмятежность. «В конце концов, я всегда могу усыпить их бдительность и снова попробовать бежать, если… они на самом деле не правы».       Но мысль эта была столь неустойчива и слаба, что желание держаться за нее и прислушиваться все сильней истончалось. Быть может, все от того, что ее место занимала другая идея. «Ведь если я и впрямь избранный…»       Будто бы все былые надежды юноши и его окружения нашли оправдание в этой фразе. Однако теперь Фредерику было не нужно признание его семьи – о нет, увольте, пусть они и поначалу пытались помочь из своих побуждений, но, казалось, сделали лишь хуже, потому как в конечном итоге оставили своего сына одного безо всякой поддержки и руки помощи. От катастрофического чувства одиночества, которое подбиралось к нему неизменно, неважно, где он был – в толпе или с парой случайных собеседников – он всегда бежал без оглядки, боясь столкнуться со своим страхом лицом к лицу. Все время он думал, что стоит лишь избавиться от демона – и жизнь его наладится, но так ли это было на самом деле?       Ах, как же приятно было хоть на мгновение разрешить себе отпустить тревоги и позволить себе думать, что все внушения, что зрели вокруг него в чужих изречениях, были непреложной истиной, которой он мог раболепно следовать. Одновременно жалко и самолюбиво. И платой за то была свобода, которой… он никогда и не обладал. Так неужели стоило бороться за нее? Он не мог понять, чего именно теперь он желал. Избавиться от наставлений демона и подчиниться ему, опустить руки, но получить нечто совершенно новое, или же продолжать бороться в тщетной надежде, что что-нибудь с ним сотворится магическое, после чего он навсегда освободится от чужого гласа в своем разуме?       Но если Фредерик столь отчаянно желал всю свою жизнь лишь одного-единственного чуда, то судьба услышала его: оно уже с ним случилось. Нужно было лишь найти силы прислушаться к нему. – Боже, Антонио… Боже… – лепетал Фредерик, не в силах более сдерживать рвущихся с его приоткрытых губ чувств.       Легкая дрожь в бедрах была много красноречивее любых слов, что мог произнести юноша. Все его тело с большой охотой отзывалось на ласку, которую оказывал ему внезапно умелый любовник, обладающий большой охотой во время этого сказать что-нибудь пикантное: – Как быстро Вы учитесь. Ах, дорогой Фредерик, я уж думал, что нет ничего приятнее одного лишь звука Вашего голоса…       Сладко льющиеся слова его были перебиты бесстыдным: – А-ах…       Впрочем, Антонио чужие стоны – даже самые громкие – остановить были не способны: –…однако оказалось, что вершина удовольствия в том, с каким чувством Вы произносите мое имя.       Казалось, что демон упивался каждым вздохом, каждым мимолетным взглядом полуприкрытых глаз, с наслаждением впиваясь пальцами в бедра и подтягивая к себе молодое тело, к коему льнул в остром желании чувствовать, как нутра его болезненно-сладко сокращаются. Он был словно паук, получивший в свое распоряжение жертву, в которую он впился всеми конечностями и наслаждался лучшей своей трапезой. О, тут было, что праздновать – ему отдали в подчинение не только лишь разум, но и все тело. – Ах-ха… Прошу, не нужно… – А? Что не нужно?       Коварная улыбка заиграла на чужих губах, а в голосе заиграли нотки снисходительности. И от этого обращения юноше сделалось только хуже. – Не смущайте меня, я з-задохнусь и погибну, – взмолился в отчаянии Фредерик, прогибаясь в спине и откидывая назад голову.       В ответ он услышал лишь смех, однако это можно было стерпеть, ведь демон послушно по просьбе его замолчал и перестал истязать его этими льстиво-непристойными фразочками, от которых сама комната становилась будто бы жарче, а тени на стенах начинали беспокойно крутиться изворотливыми ужами. – Боже… – Это ли не настоящая любовь? Святая святых, – выдохнули ему таинственно прямо в губы.       Фредерик успел лишь пискнуть, после чего рот его заняли поцелуем – жадным, настойчивым, будто бы он его был демону должен. От такого вмешательства все тело его сжалось судорожно, руки невольно впились в чужие плечи царапая, терзая бледную кожу. Был ли Антонио с того какой-то вред?       С уголка губ по коже протянулась поблескивающая ниточка от влажности поцелуя, который демон все продолжал безостановочно брать, при том нисколько не умаляя темпа и заставляя Фредерика беспорядочно крутиться от избытка чувств и выгибаться. Происходящее с ним было ярче, чем любая его связь из «прошлой жизни», да настолько, что сомнений в реальности происходящего у Фредерика не осталось. Он охотнее поверил бы ныне в то, что ему снятся монахини, с благоговением касающиеся подола его рясы, чем тот, кто доставлял ему удовольствие, не сравнимое с тем, что он получал до этого.       Антонио был абсолютно прав – он будто бы знал каждый дюйм тела Фредерика и умело пользовался этим, заставляя каждый особо нежный участок полыхать огнем от движений пальцев его или длинного языка.       Поцелуй был разорван по желанию демона, и юноша, только добравшийся до возможности хорошенько вдохнуть, вдруг пискнул и впился пальцами в пол – толчки стали интенсивней, размашистей. Голова от столь немилосердного темпа закружилась. С губ полетело неразборчивое: – Б-боже… помедленней, прошу… прошу…       Впрочем, на этом поток просьб закончился, потому как из него будто последний дух вышибли, лишив возможности осмысленно говорить: разум пренебрежительно оставил юноше лишь зацикленность на взвившихся в ураган эйфории чувствах. Осознанность исчезла из серых глаз, оставив лишь напитанную возбуждением пелену. «Я не вынесу этого, не вынесу», – стучало в висках вновь и вновь с каждым толчком чужих бедер, норовивших, кажется, впечатать бедного Фредерика в пол.       Однако если бы демон позволил себе еще немного издевательства и остановился, то юноша наверняка в голос бы взвыл. И, судя по негромкому смеху демона, тот прекрасно понимал это. – Я могу увлечься на целую ночь напролет. Представьте себе, только Вы и я. Только мы.       Эта фраза все-таки просочилась к сознанию сквозь плотную дымку. Фредерик заскулил и крепко зажмурился, при этом в уголках глаз его проявились слезы. Он понимал, что такой пытки он точно не выдержит, ведь ему уже было дурно от происходящего.       Со стороны демона вновь раздался смешок. – Или, быть может, мне следует пожалеть Вас?       Ехидный голос заставил Фредерика слабо кивнуть и просипеть из последних сил: – Прошу…       Губы демона растянулись в почти кровожадной улыбке, однако вопреки этому к словам своего любовника он – к удивлению – прислушался.       Упершись отчаянно пятками в пол, Фредерик всхлипнул, вновь зажмурившись, и излился на протяжном стоне. Тело его после этого милосердно оставили в покое, прекратив истязать нескончаемыми – как казалось юноше – толчками.       Распластавшись на полу, он имел возможность лишь отчаянно хватать ртом воздух. «Как хорошо». Теперь эта мысль не отзывалась стыдом и не разливалась краской багрового смущения на бледных худых щеках, а приятно щекотала что-то внутри него. Хотелось удержать этот миг, остановить, чтобы оно продлилось подольше, но… – Вы в порядке?       Чужой голос, вырвавший Фредерика из приятного мысленного бормотания, заставил его тяжело вздохнуть. Затем он приоткрыл глаза и поглядел на склонившегося участливо над ним демона. Черные волосы, обрамляющие худое лицо и свисающие вниз, напоминали демонических созданий, которые расползались пиявками по полу и залезали на стены тенями, что не преминули начать заниматься там своими делами. Прежде такая пугающая картина внезапно показалась ему столь привычной, что от этой мысли стали почти смешно – в самом деле, как может столь страшная рожа оказаться привычной?! Все лицо его выглядело неестественно, будто бы оно было лишь жалкой пародией, керамической маской, которое было не положено двигаться, а оно вопреки этому внезапно охотно жило: глаза его, обрамленными короткими ресницами, моргали, губы двигались, лоб то и дело покрывался морщинами от его яркой мимики. – Нет… – выдохнул юноша, вновь закрывая глаза. – Разве? Какая жалость, а я был уверен, что Вам понравилось, – голос его прямо нагло переливался усмешкой, на которую Фредерик упорно не обращал никакого внимания.       А потому он ответил абсолютно беспристрастно: – Мне понравилось. – Так отчего же тогда Вы не в порядке?       Скрывать было нечего. Фредерик тяжело вздохнул и ответил: – Мне кажется, что я окончательно помешался. Я даже не знаю, был ли прошлый я... сам собою. Дурость какая. – Могу Вас только поздравить – Вы видите истину. Только истинный ограниченный дурак не сомневается в своем рассудке и думает притом, что он разумнее всех. О, я понимаю, отчего у Вас в голое рождаются такие мысли, однако позвольте мне заверить Вас, что все не так плачевно, как представляется.       Фредерик лениво слушал чужую приятную слуху речь и наслаждался раскатывающимися вновь и вновь по его телу волнами эйфории. Его действительно перестало волновать происходящее, словно бы то, что он позволял себе столь непристойное поведение и подпускал к себе хтоническое существо, было абсолютно нормальным. Впрочем, теперь он и впрямь не видел в этом ничего дурного, ведь с каждый разом, когда он оказывался прижатым чужим телом к полу или стене, ему становилось легче, будто бы сами легкие его раскрывались и давали ему совершить новый глоток воздуха. Словно бы он наконец дорвался до всего того, что так отчаянно желал получать, но что все эти годы ему упорно недодавали из желания поиздеваться над ним и поглядеть, что с ним после сей многолетней пытки случится.       «Мне не должно быть стыдно за это… в конце концов, может быть его просто не существует. Или же меня самого», – от этой мысли губы его невольно тронула усмешка, – «Что ж, это недалеко от правды. По крайней мере прежнего меня, кажется, уже действительно нет, раз уж я ныне позволяю себе плотские утехи с… бесплотным существом, которого столько лет боялся, презирал и ненавидел».