Свидетель

      «Мне надо бежать».       Куда бежать – Фредерик еще не придумал, но оставаться в монастыре более было невозможно. Здесь все было не так, и он жалел лишь о том, что не понял этого сразу. Пронизывающие душу почти потусторонние взгляды, непонятные фразы, которые внезапно обрели смысл.       Он был бледен, словно мертвец. Обнаружив утром себя вспотевшим в сбитой кровати, он в ужасе вскочил с места, словно взвинченный, срывая с себя одеяло. На белой коже его проявились багровые следы чужой страсти. Возле постели его сидела сестра с голубыми пустыми глазами, глядевшая на него и улыбавшаяся не ему, а своим мыслям. – Неужели стоило избегать сна, господин Крейбург?       Он пробудился столь поздно, что пропустил обе трапезы, нарушив распорядок, однако за это его не только никто не решился ругать, но и не единого слова поперек ему не сказали. Напротив, послушница глядела на него не с укором, а с запечатанным во взгляде благоговением, отчего у Фредерика по коже невольно побежали мурашки. Он видел, как переменилось ее выражение лица, когда взгляд ее скользнул по его коже и наткнулся на характерные красные пятна. О, она даже не думала скрыть свои восторги, и от этого становилось еще трудней дышать от чувства стыда, которым в тот же момент ярко вспыхнули бледные щеки. – Н-не стоило, – наконец произнес он, невольно заикнувшись. – Вот видите, как славно все складывается. Как же я Вам завидую… нет, нет, это дурное слово. Я не могу нарадоваться. Наконец Вы понимаете, зачем Вы здесь!       Пришлось собраться с духом, несмотря на то что его почти трясло от страха, и выдавить из себя улыбку, тщетно пытаясь убрать из нее следы болезненности в попытке убедить собеседницу в своей искренности. «Они безумны», – думал он, ощущая, как разочарование горькое проникает в самую его душу. Неужели последнее место, где ему могли помочь, оказалось сектой? Неужели их сладкие речи ослепили Фредерика настолько, что он, несчастный, даже не смог заметить этого?       Он держался удивительно бодро и учтиво, несмотря на то что расположение духа его оставляло желать лучшего. Ничто в его движениях или отраженных на лице чувствах не могло выдать его внутренних терзаний и поглотившего его разочарования. К вечеру Фредерик, мило поулыбавшись всем, сказал, что ему хочется прогуляться по территории и что беспокоиться не о чем, ведь ему нужно обдумать хорошенько все случившееся с ним и освежить голову.       Какое-то время он и впрямь шатался туда-сюда, покачиваясь невольно от недостатка сна и ощущая, как тело отказывается служить ему точным механизмом, начиная ломаться, будто старые часы. Однако он упорно делал вид, что все в порядке, а потому прогуливался самым неспешным шагом, стиснув при этом зубы и пытаясь не выдать своего страха. Сердце стучало как бешеное от одной мысли о том, что ему придется бежать. Куда – неважно, главное подальше отсюда, потому как каждый день, проведенный здесь, становился мрачнее предыдущего. И Фредерик не желал знать, к чему может привести его дальнейшее пребывание здесь.       Удивительно, но игра его убедила местных в том, что он остался всем доволен, потому столь пристально следили за ним не столь долго. Фредерик долгое время действительно просто слонялся бесцельно туда-сюда, но потом, решив, что за ним более никто не подглядывает, направился постепенно к выходу, старательно делая вид, что он случайно сменил сторону, в которую направлялся. Быстро отпер щеколду начавшими немилосердно трястись руками, открыл тяжеленную – даже слишком, откуда у него вообще взялись силы на это?! – дверь, после чего со всех ног рванул прочь. В лес, в лес, подальше от этого треклятого места.       Вначале радость от успеха захлестнула его настолько, что бежал он словно окрыленный, словно сами силы небесные несли его куда-то навстречу светлому будущему. Но чем дольше он несся по лесу сломя голову, тем трудней становилось дышать – в конце концов пришлось вовсе остановиться и присесть возле дерева. В висках неприятно стучало, грудь тяжело вздымалась после быстрого бега. «Надо найти… путь к дороге. А дальше будет проще».       Что будет проще – он не знал.       «Мне непременно надо вернуться в город, попасть в приличное общество. А потом… А что потом?». Оказалось, что ответ на этот вопрос найти было тяжелее, чем сбежать из этого треклятого места. У него не было ни семьи, к которой стоило бы вернуться, ни друзей, что искренне бы порадовались его возвращению, даже его собственная родня от него отвернулась и, верно, нисколько не была обеспокоена его внезапной пропажей: они бросили его буквально на произвол судьбы, и все из-за того, что он не оправдал их надежд.       Тяжелый вздох сорвался с бледных губ. Мысли в голову начали лезть исключительно невеселые. И подняться, чтобы продолжить путь, стало практически невозможно, потому как конечности его да веки упорно наливались свинцовой усталостью. «Они меня могут полночи искать… ничего, сейчас отдохну немного, а затем поднимусь и уйду».       Под план, который он разрабатывал в своей голове, теша себя мыслями о будущем, в котором «все просто наконец будет складываться благоприятно», он неожиданно для себя уснул. Сердце билось медленно и размеренно. В какой-то момент перед закрытыми глазами его даже начали мелькать картинки сновидений, неясные и мутные, уже почти забытые. Тонкие звуки скрипки вплелись в паутину его подсознания. «Просыпайся, дорогой Фредерик».       Юноша с трудом разлепил глаза – и тотчас оцепенел от захлестнувшего его ужаса.       Прямо перед собой он увидел сестру Марию, что наклонилась над ним и вглядывалась пытливо в его лицо. Резкий свет неприятно резал глаза, но даже через него в полумраке удалось разглядеть, что перед ним стояла целая толпа. «Надо же», – промелькнуло в его голове, – «они все-таки нашли меня, неужели это… конец?». – Зачем Вы так, господин Крейбург…       Глаза его наполнились слезами. Он смотрел поочередно на беспристрастные лица собравшихся и понимал, что убедить их отпустить его у него не выйдет. Все они смешивались в одну массу, в целое море, которое ждало от него только одного: подчинения. «Боже, пусть это будет лишь страшный сон, прошу, пусть мне это все снится», – взмолился мысленно юноша, что был не в силах произнести ни единого звука, потому как горло его будто чем-то сдавило. – Разве мы причинили Вам какое-то зло?       Чужие причитания звучали как смертный приговор. Фредерик смотрел на женщину перед собой и понимал, что он не может ничего предпринять, и единственным доступным для него действом было сидеть и глядеть на все большими от испуга глазами, прижимаясь спиной к холодному дереву. – Идемте же обратно. В лесу ночью холодно. Да и заблудиться тут проще простого… А так глупо Вас потерять мы не можем.       Голос чужой звучал так неестественно в рамках происходящего, что Фредерик невольно вздрогнул, лицо его покривилось от ужаса. Юноша попытался вжаться в кору дерева так, чтобы раствориться в его стволе и скрыться от чужих взглядов, вновь направленных только на него. Он ощущал себя так, как ощущает себя кролик, загнанный в ловушку стаей волков и ожидающий расправы над ним, понимая, что пощады и спасения внезапного уже не будет. – Вы же поклоняетесь Дьяволу, не так ли? – прохрипел Фредерик. – Глупости, – улыбнулась сестра Мария, – дьявола не существует. Есть только Бог – и он един в добре и зле. И он говорит с Вами.       Теперь-то все окончательно стало на свои места.       Фредерик даже не противился, когда его вели обратно. Он лишь молчал обреченно, ощущая, что внутри него не осталось ничего, кроме разочаровывающей пожирающей его изнутри, выжигающей его душу безнадежности. Плелся, еле передвигая ноги, не понимая, что его ждет, и дело касалось не далекого будущего, а завтра. А впрочем нет, не завтра – сегодняшней ночи. Все это было настолько близко, стояло стеной пред самым носом Крейбурга, а он не имел возможности ничего сделать с этой сокрушающей силой, которая требовала чего-то от него, казалось бы, мелкой букашки, что сама себя завела в ловушку.       «Это не демон. Потому что Бога нет. Нет Бога – нет демонов», – думал Фредерик, – «Эта тварь… что-то иное, быть может страшнее, чем Бог или Дьявол».       Старая покосившаяся табличка с нечитаемой символикой, которую он видел, когда первый раз ступал на порог монастыря, ныне была отремонтирована, и надпись на ней гласила "Монастырь имени Святого Антонио". «У него есть имя».       Теперь стало понятно, почему так странно звучали их молитвы, ведь поклонялись они не одному из известных большей части человечества Богов, а сущности, которая отчего-то прицепилась к Фредерику. – Он в человеческой форме прожить не способен... Слишком уж она несовершенная. Но он оставил нам письма, в коих и сказал, что вернётся с музыкантом.       Впрочем, юноша остался глух к этим разъяснениям. Он лишь спросил негромко: – Почему я, а не какой-то другой музыкант? – Вы избранный, господин Фредерик, и Вы сами сюда себя привели. И это не дурно. Ничего плохого с Вами не сделается, Вы ещё увидите, какая священная миссия Вам поручена. Пока он здесь, пока он не ушёл вновь на покой, он должен нести свет. И Вы должны. «Снова свет, снова эта их треклятая истина... Да они тут все одержимы». – Всё мы умрём когда-нибудь, господин Фредерик... Однако же после смерти своих последователей он берет себе под крыло. И когда человечество увязнет во грехе настолько, что выбраться из сего будет уже невозможно, Он выстроит на этом фундаменте новый мир, приведя в него своих последователей. Всех, кто когда-либо жил, и ныне живущих. – Это он Вам пообещал? – Это очевидно для любого, кто однажды получил шанс познакомиться с нашей верой. Здесь мы все друг друга понимаем. А тот мир - нет. Они глупы, слепы и глухи ко всему. Он внешний, а истину можно видеть лишь изнутри. И это счастье, господин Фредерик, что Он выбрал именно Вас. Вам подарена возможность спастись, это великий дар, Вам следует лишь принять его с достоинством, а не отказываться от него. – Единственное, от чего я желаю спастись – это от него. И я говорил вам всем об этом с самого начала, – голос его предательски дрогнул, а потому пришлось скорбно замолчать, поджав губы в тщетной попытке не выдать своей слабости.       Однако положение его оттого выгоднее не становилось. И собеседница его это прекрасно понимала: – Все люди из внешнего мира такие. Я не усомнюсь в выборе нашего господина... Мне не понять, отчего ты так противишься. Ты же слушал его истину. – Не слушал, – произнес твердо Фредерик, – и не имею желания.       Дверь перед ним открылась. И он вдруг обнаружил, что знает комнату, в которую его привели. Эти стены, которые выглядели теперь столь пустыми оттого, что никто не ползал по ним, потолок той же высоты, грязноватый пол и табурет в центре, на котором не хватало разве что потрескивающей неестественно свечи. «Нет… Только не это».       Комната из его самых страшных кошмаров возникла прямо перед ним.       Дверь снаружи была заперта на засов, потому выйти отсюда не представлялось возможным. Он не помнил даже, как его завели сюда, не помнил, о чем с ним говорили – и это сводило с ума. Будто бы это место, прежде кажущееся таким не реальным, само возникло из его кошмаров, материализовалось лишь для того, чтобы привести его в ужас.       «Неужто я и впрямь сомневаюсь в своем рассудке? Хотя был ли я когда-то в нем полностью уверен?»       Главной задачей для выживания стало не спать. Не давать слабину и не закрывать глаза, потому как он был уверен отчего-то, что если бы он заснул в этом треклятом месте, то он бы уже не очнулся никогда. Животный страх сковал все его тело. Сильнее, чем ужас, его одолевала разве что усталость, ведь он был так безбожно измучан, что от одной мысли об этом сердце его неприятно саднило от жалости и сострадания к самому себе, ведь юноше отчаянно хотелось верить, что он всего этого не заслужил.       И все же он задремал. Устав бороться, он обессиленно привалился к стене. И уже проваливаясь в сон, он вдруг увидел возникший словно из ниоткуда знакомый силуэт демона, который медленно зашагал к нему от противоположной стены, на которую вылезли, словно гадкие тараканы, черные уродливые тени. «Будь что будет».