Свидетель

      Неестественный звук вклинивался в разум, натянутая струна неприятно заныла в голове, распространяя свой плач во все стороны и затем погружая его медленно в тишину, неразличимо вмешивая. Фредерик не мог различить, снится ему это или же нет. Он поворочался немного, однако вскоре понял, что он все-таки окончательно пробудился. Что же это тогда был за звук?       Открыв глаза, он вдруг столкнулся взглядом с самой, как ему показалось, пустотой. Голубые глаза напротив не выражали ничего кроме тщетности, ощущение создавалось то же, как если бы полный кувшин с молоком опрокинули и поглядели на донышко. И они были близко. Чрезмерно близко.       Фредерик вскрикнул, вжался в спинку кровати, угрожающе скрипнувшей под ним, и замер, в испуге прикрываясь худым одеялом. Сердце юноши забилось так сильно, как бьется у залетевший в дом птицы, не знающей как ей выбраться на волю. Тело кинуло в жар.       В комнате было светло, с окна падали солнечные рассеянные из-за занавесок лучи, в которых плясала мелкая пыль. Вокруг его кровати расположились монахини, что сидели, опустившись на колени, и глядели на проснувшегося с благоговением, сложив на груди руки в молитвенном жесте. И в открывшейся перед его глазами картине не было ничего привлекательного. Видимость западни и закономерно возникший липкий ужас ошарашили его настолько, что он только и смог прохрипеть, бешено вращая глазами: – Что это за…       Прежде чем он успел закончить фразу, одна из девушек вдруг всплеснула руками и быстро заговорила: – Ах, господин Крейбург, не пугайтесь! Вы дурно спали, потому мы решили немного помочь Вам. – А-а, – протянул Фредерик, с подозрением переводя взгляд с одной фигуры на другую, – я понял. Мне и впрямь снилось что-то дурное, Вы правы…       Спустя короткую заминку пришлось не без неловкости настоятельно попросить всех удалиться, потому как его зрительницы явно не собирались этого делать по своей воле и лишь смотрели на него внимательно, пока он, весь съеженный, сидел в постели, вцепившись в одеяло тонкими пальцами. Казалось, что для них в происходящем не было решительно ничего необычного, уж тем более постыдного, однако сам Крейбург всем своим существом ощущал, что что-то здесь было не чисто. Впрочем, за любую подобную мысль он тут же себя одергивал: «Что за вздор, эти милые послушницы пытаются мне помочь».       Странное чувство не покидало его до полудня.       С одной стороны, его новое обличие позволило ему слиться с окружением и не выглядеть белой вороной в этом месте, а потому сначала он даже испытал некое облегчение оттого, что теперь он наружно с первого взгляду ничем не выделялся. С другой – теперь он явственно ощутил свою причастность, да так, что ему начало казаться, что все прошлое сделалось каким-то туманным. С учетом того, как немилосердно его мучали кошмары и голоса в голове, это было неудивительно, ведь здесь он стал свободен от них, а потому разум его имел возможность воспринимать настоящие события много яснее, чем прошлые.       И все же было в этом что-то тревожное.       «Все хорошо», – думал он на службе третьего часа, тщетно пытаясь избавиться от дурных мыслей.       Однако несмотря на то, что он якобы слился с толпой, вливаясь в нее и определяя себя как часть ее, он был будто выдавлен из общей массы.       И подтверждением этого служили взгляды, которые он неизменно ощущал на своей спине. Пристальные, сверлящие, будто сквозь клеть ребер заглядывающие в самую неприкрытую душу. Он был здесь чужой, он был не такой, как все, и если уж он облачился в их одежды в попытке скрыться то ли от невзгод своих, то ли от себя самого, то это вовсе не значило, что он сделался частью происходящего. Встроиться в течение этого мира было непосильной задачей с учетом того, что каждая его составляющая будто бы с плохо скрытым интересом наблюдала за ним. «Я слишком много думаю».       Липкие пальцы паранойи беспардонно лезли в его нутро, вызывая каждым прикосновением приступ невольного напряжения, выражавшегося не только в душевном, но и физическом его состоянии. Быть может, все пространство его разума из-за отсутствия голоса демона начало заполняться само по себе мыслями не менее тяжелыми, чем высказывания хтонической твари. «И мне нужно… больше спать».       От этой мысли губы тронула нервная усмешка – нормально поспать ему не удавалось уже давно, ведь почти каждую ночь его неизменно мучали кошмары с участием сущности, владевшей чужим голосом в его голове и жаждущей непонятного назначения бесед. И, будто сего было мало, он вспомнил невольно, как проснулся накануне утром в окружении монахинь, что почти до смерти его напугало. Причем ничего дурного они в сущности не сделали, даже пальцем его не тронули, однако было в этом, несмотря на вполне убедительное объяснение, будто что-то недоброе. «Впрочем, может быть я просто схожу с ума от мучающих меня кошмаров», – подумал Фредерик, поджав с досадой губы, понимая прекрасно, что все его невеселые думы могли быть очередной игрой воспаленного недостатком отдыха разума.       Когда после повечерия он лежал в постели, мрачные мысли почти перестали его терзать. Он был настолько уставшим и измученным – в частности самим же собой –, что веки его невольно смыкались, однако уснуть он отчего-то не мог. Пришлось долго и нудно ворочаться, вздыхая тяжело в попытке найти столь удобное телу положение, чтобы сразу провалиться в желанную дрему. Однако данные потуги ничем не помогли – Фредерик нехотя встал с постели, спустив на пол босые ноги, и проследовал к окну, потирая переносицу и недовольно хмуря светлые брови. Спать хотелось настолько, что невозможность провалиться в забытье начала раздражать.       Какое-то время он бездумно глядел в окно, прислушиваясь к самому себе. Подсознательное его взвывало будто бы вдалеке смычком тревожной скрипки, намекая, что что-то идет не так, но ни единой видимой причины для беспокойства не было. Только лишь мысли его безрадостные – и по мнению Фредерика совершенно бестолковые – могли омрачать и без того тоскливую скучную ночь.       Когда он уже возвращался в постель, он вдруг замер, занеся ногу в очередном шаге. Из-за двери будто слышалось шуршание. В животе его от этой мелочи невольно похолодело.       «Мышь, верно…» – подсказал услужливо разум, однако тревога вспела от происходящего в разы сильнее прежнего. Впрочем, после того как он замер, шум прекратился, все вокруг погрузилось в вязкую тишину. Пришлось осторожно поставить ногу на пол и вновь замереть, обратившись в слух. «Даже если мышь, уж лучше буду уверен, что она убежала».       Однако разве мышь могла так шуметь?       Сердце стучало так громко, что звук его, казалось, разносился по всей комнате. Фредерик, приложивший к груди руку, все еще стоял молча безо всякого движения в ожидании. И он дождался. За дверью раздался звук тихо удаляющихся шагов. Осторожный, почти неслышимый для человека, не знающего, куда нужно обратить свое внимание. «Кто-то подслушивал?»       Он осторожно взобрался на кровать, стараясь сделать это совершенно бесшумно, и поджал колени к груди, обняв себя и напряженно глядя на дверь. Предчувствие нехорошего после сего сразу отпустило его, однако разум теперь, обеспокоенный и взволнованный, не желал убаюкиваться. «В конце концов…. Никто мне тут не желает зла».       Только убедив самого себя в этом у него получилось забыться сном. Однако был ли в этом смысл?

***

Уснуть не получилось – едва он закрыл глаза и, как ему думалось, провалился в дремоту, он вдруг услышал знакомое потрескивание. Следом раздался знакомый голос: – Доброй ночи, господин Крейбург.       Юноша вздрогнул и открыл глаза. Все та же картина, что преследовала его и прошлой ночью: табурет, демон, свеча, тени на стенах. В сердце от такого зрелища начало саднить. – Ничего в ней доброго… – ответил с досадой Фредерик, даже не думая приветствовать своего вновь гадко улыбающегося собеседника. – А что же дурного? – То, что я снова здесь. – Это не дурно.       Фредерик казался совершенно разбитым. В глазах его отражались вселенская печаль и усталость, ведь последняя никуда не делась оттого, что приличного отдыха ему никто дать не мог. Теперь, поняв, что ему снится очередной кошмар, он легко смирился с этим, ведь проснуться по своей воле он все равно никак не мог, даже если отчаянно пытался. – Выглядите не важно, – заметил демон. – Я знаю, – легко согласился Крейбург тоном, лишенным жизни. – Вы так устали… – собеседник его мрачный покачал, сокрушаясь, головой в сочувственном жесте, – Отдохните. Я не стану Вам докучать.       Юноша поморгал в непонятках, затем же произнес осторожно, опасаясь явно, что над ним насмехаются: – Почему я должен… спать в собственном сне? – А отчего нет? – усмехнулся демон, будто подобные вещи должны были быть понятны даже ребенку.       Тени юрко устремились прямо к нему, начав почти нерешительно сползать с грязных стен, словно не веря в то, что можно так близко подобраться к их «гостю», однако Фредерик был так нечеловечески измотан, что не мог противиться. Даже если бы его попытались разорвать в ту же секунду, он бы вряд ли стал биться за свою жизнь с отчаянностью льва: реальность спуталась с фантазией, а потому оставалось лишь покориться и понадеяться на то, что раз все происходит в его голове, то ничего особенно гадкого, стало быть, не случится.       Его мягко толкнули в объятия тьмы.       Однако необходимое желанное забвение он так и не получил. Хоть глаза его были закрыты, а тело расслаблено, он прекрасно слышал и чувствовал все, что происходило вокруг него. Подобного ему не доводилось испытывать, а потому это стало чем-то вроде открытия, которому он бы, верно, изумился, если бы не был так слаб. Чувства его притупились, и было в этом его состоянии что-то схожее с состоянием дремы.       Под одежду его что-то скользнуло, но у Фредерика даже не вышло открыть глаза – он даже ничего не смог предпринять. Какое-то странное на ощупь нечто бесчестно ощупывало его тело, пройдясь сначала по изящным рукам музыканта, затем по вздымающейся легонько груди и плоскому животу, и в конце спустившись куда-то на худые бедра. Впрочем, он был столь уставшим, что он не смог должным образом даже запаниковать, хоть это было, верно, весьма к месту. Юношу будто изучали руки кого-то, кто не мог видеть, но мог осязать, а потому невидимые пальцы касались каждого сантиметра его кожи, не упуская ни единого участка. Ненужная и нежданная нежность в движениях могла бы вызвать целое море противоречивых чувств, если бы не состояние, в котором ныне пребывал Фредерик. Единственное, что он сделал, это издал легкий зефирный вздох, после чего ресницы его на глазах различимо дрогнули. При этом его будто кто-то подхватил на руки, а шею обдало чужим горячим дыханием. – Я позабочусь о Вас.