Свидетель

      Жить по уставу монастыря оказалось не так уж и тяжко: его всюду преследовала сестра Мария, которая терпеливо ему все поясняла и разъясняла, не говоря ни единого дурного слова и не оставляя его одного. Его чуть ли не водили за руку, словно малое дитя, не давая ему самостоятельно и шагу ступить. Когда же его спутницы не было рядом, за ним заботливо присматривали другие сестры, которые относились к гостю со всей душевной теплотой, на кою были, видно, способны.       Фредерика это и радовало, и удивляло. Он чувствовал себя желанным гостем, хотя прибыл сюда – наудачу, в сущности-то! – в первый раз, никого здесь не зная и заранее готовясь к отказу, ведь ему могли не оказать никакого теплого приема. Однако его встретили, словно родного, все подробно рассказав, показав и сердечно пообещав ему помочь. Он даже в своем собственном доме при семье не чувствовал себя таким значимым, как чувствовал здесь, где каждый был готов помочь ему с любой малой просьбой и говорил с неподдельным воодушевлением, что это все только в радость. – Молитву Вам знать пока что не нужно, все равно Вы это писание не поймете. Я скажу Вам, какой в ней смысл и что говорить, чтобы легче было.       Казалось, что это с ним делается впервые: кто-то по доброте душевной лишь хотел, чтобы ему, Фредерику Крейбургу, было в чем-то легче после нескончаемой череды невзгод! От осознания этого на и без того печальные глаза с длинными светлыми ресницами невольно наворачивались слезы. – Благодарю... Вы так добры ко мне, хотя и не должны вовсе. Я, право, даже не знаю, как я могу отблагодарить... – Лучшая благодарность – благодарность Богу за то, что он привёл Вас сюда. Мы же в этом не нуждаемся, мы лишь исполняем волю его. И помогли бы любой живой душе, что обратилась бы к нам за помощью в трудный час. Уж особенно Вам, господин Крейбург. Вы ведь… – Я очень устал, – вдруг честно признался юноша, тяжело вздохнув, – в мире... Так много вреда, что иногда мне начинало казаться, что везде одно лишь зло и сплошные несчастья. Даже когда мне пытались помочь, за сим частенько скрывалась жажда наживы. Имя, понимаете ли, известное. Я ведь должен был стать великим музыкантом, если бы не этот недуг...       Сестра Мария несколько секунд пристально смотрела на него, словно пытаясь понять, что скрывалось за этими словами, затем повела плечами и вновь заговорила привычным мягким тоном: – Это смотря что понимать под злом, не всегда же люди учиняют вред ради него самого. Иногда они желают добро сделать, а другому человеку кажется, что это все в ущерб. Тут по законам Божьим нужно жить, уметь прощать и не делать ничего из корысти. – Это верно... – произнес рассеянно Фредерик, вновь утеряв нить повествования.       Служения проходили мирно. Сами молитвы исполнялись на каком-то неизвестном Фредерику языке, и когда он попытался было расспросить об этом, его уверили, что это не имеет большого значения для него, ведь язык, на котором они говорят, давным-давно мертв для всего остального мира, и говорят на нем только здесь. Главное ведь не безвкусная оболочка, а смысл, который они несли, а уж об этом они готовы были охотно ему рассказать.       Смысл был в том, что они молились о спасении и о новом пришествии Бога. В каждой молитве своей они подтверждали свою беспрекословную любовь к Господу, в каждом слове, которое они произносили, содержалось глубокое чувство верности и неподдельной привязанности. И Фредерика это поражало, ведь обыкновенно он в человеческих голосах при проговорке молитв нет-нет да слышал эту скучающую нотку рутины, которая появляется неизменно, если заниматься долго одним делом. Так уж, казалось бы, человек устроен! Однако все милые сестры здесь будто бы не знали усталости, будто бы никто из них ни секунды не сомневался в том, что все речи их имеют особое значение и будут услышаны. Глядя на то, как на глазах их светлых при молитвах и пениях выступают настоящие хрусталики слез счастья, Фредерик понимал, почему же его сюда направили. Это место действительно было особенным, и уж если ему действительно кто-либо на этом грешном свете мог помочь с его неприятностью, то этому суждено было совершиться здесь. И юноша ощущал это явственно каждой клеточкой своего тела.       Крейбург на всех служениях робко стоял поодаль, не осмеливаясь принимать участия, и что-то послушно – по наказанию сестер – бормотал себе под нос рассеянно, но притом он четко ощущал, что он и на малую толику не может приблизиться в своих этих рассеянных разговорах с Богом к послушницам. Он и в высшие силы толком не веровал, не важно, какого они были рода, ведь все попытки его достучаться так и не были услышаны, к какой бы религии он ни обращался. Однако в этом месте все было будто бы по-другому. И само убранство монастыря, и сестры, и их молитвы – все было иным. Фредерик спрашивал об этом, однако не понял до конца, отчего так, понял лишь, что они тут все, вроде как, староверы. Он даже не был уверен, что они верят в известного ему Бога, однако это его мало интересовало. Если их Бог действительно существовал и готов был помочь – пусть так, Фредерик готов был исправно молиться и сколь угодно долго беседовать с ним, каясь во всех своих грехах.       Несколько дней Фредерик жил и никакого горя не знал да лишений не испытывал. Попав сюда, он начал подумывать о том, что находиться тут ему много приятнее, чем где-либо еще: обращались с ним превосходно, скуке было никак не захватить его, еще и разум был свободен от всего дурного, даже мыслей мрачных не рождалось. Все это закономерно приводило его к чувству, которое он уже давным-давно не испытывал – к чувству безграничного счастья от того, что он просто живет и ему хорошо. И Фредерику даже начало казаться, что сущность в его голове сама по себе умерла, утопилась в своей безграничной отравляющей злобе от невозможности достать свою замученную жертву, а потому он больше не услышит ее.       Никогда.

***

– Доброй ночи, господин Крейбург.       На бледном лице отразилось отвращение. Фредерик не помнил, каким образом вновь вернулся в эту неприятную комнату, освещенную лишь дрожащим пламенем свечи. Находиться здесь не хотелось, но обстановка и гнетущая атмосфера – не худшее, что его ныне ожидало.       Демон восседал на табурете посреди уже знакомой темной комнаты, худая нога его была запрокинута на другую. Замок из длинных некрасивых пальцев он устроил на своем остром колене. Глаз его не было видно из-за тусклого освещения, однако было понятно, что смотрит он прямо на Фредерика, потому как последний на себе ощущал этот пронзительный взгляд. На губах держалась вечная пугающая улыбка, напоминающая маску для дешевого спектакля. Одно лишь отличие – это был не педжент, Фредерик не был актеришкой и ни в какой постановке участвовать не был намерен.       От одного сего зрелища, что возникло перед его глазами, юноша в ужасе отпрянул. Через пару мгновений он нашел в себе силы собраться, поэтому поджал губы, поправил нервно перчатку и произнес грозное: – Опять ты?       Крейбург ни разу не видел обладателя голоса в своей голове: во снах он обычно ему не являлся, только беседовал с ним. Однако лишь один взгляд бросив на темный силуэт, он по наитию понял, что перед ним восседает величественно и зловеще тот, кто все это время медленно, но верно отравлял ему и без того печальную жизнь. Будто бы он видел его наружность когда-то давно, знал и помнил, да только позабыл и ничем не мог напомнить себе об этом, не мог вызвать неприятный образ в своей голове. И от этого чувства подло засосало под ложечкой. – Как безрадостно. Огорчаете, – произнес демон.       Что-то здесь было не так, и Фредерик это прекрасно чувствовал. И фигура демона, и свет, и тени – все было сюрреалистичным, до ряби в глазах контрастным, словно бы нарисованным безо всяких правил, а оттого создавалось странное тревожное ощущение. На фоне ко всему прочему что-то неприятно поскрипывало и потрескивало, будто далекий-далекий костер, и периодически раздавались звуки некрасиво прерывающейся мелодии. – Это ведь... Не взаправду? – догадался вдруг Фредерик.       Улыбка демона, казалось, стала еще шире, после чего тот чинно кивнул головой. – Можно и так сказать. Это Ваш сон.       Услышав это, Фредерик отчего-то посмелел – плечи его расслабились, грудь поднялась, голова вздернулась. Тени, принимающие причудливые формы на стенах, внезапно замерли, перестав перемещаться уродливо вытянутыми тараканами, словно почуяв признаки человеческой храбрости. Они ожидали. – Сон, значит. Если это все просто дурной сон, то я могу сделать так, что ты исчезнешь. Прочь отсюда, все это не по-настоящему.       Он сказал это, собрав в кулак всю уверенность, на кою был способен. Более того, он спокойно представил себе, как все это наваждение рушится и растворяется на его глазах само по себе, а потому никакого страха не испытывал.       Демон в ответ покачал головой. Раздался тихий смешок – о, эта дрянь любила хорошенько посмеяться. И ничего хорошего это не предвещало, ведь он никогда не смеялся над тем, что сам Фредерик считал забавным. – Не можете, – мягко произнес он, – ведь я управляю Вашим сном. Это я могу сделать так, что Вы исчезнете.       Крейбург невольно отступил еще на шаг. Тени при этом вновь пришли в движение, продолжив самым противным образом ползать по стенам. Демон выглядел как каменное изваяние, после произнесенного он остался абсолютно недвижим, настолько, что неестественность его позы пугала: он не моргал, грудь его не вздымалась от дыхания. Он сидел и смотрел, и из-за темных тонких прядей светилась тусклая пара белых бликов на месте его глаз.       Сердце забилось чаще, ладони вспотели. – Как… так?       Внезапно тысячи черных рук взвились из-за спины демона вверх. Тени со стен по неслышимой команде устремились на пол, юрко подползая прямо к ногам оцепеневшего от страха юноши. Фредерик отступил на два шага – и все эти омерзительные пальцы под дикий вой, раздавшийся будто одновременно со всех сторон, кинулись прямо на него. Завизжала на заднем фоне скрипка, пред глазами все завертелось, заплелось темными нитями, будто бы глаза его пытались ими закрыть, лишить его зрения.       Фредерик завопил от ужаса – и тотчас проснулся.