Свидетель

– С добрым утром, просыпайтесь.       Чужой голос заставил разлепить веки да сонно поглядеть на его обладателя. Им оказалась приятной наружности женщина в чёрном одеянии, присевшая подле его кровати и ласково на него глядящая. В комнату с окна лил слабый солнечный свет, в котором мирно купались случайные летящие мимо пылинки. Пахло чем-то приятным, немного старым, но знакомым. – Вот так... Скажите на милость, кто направил Вас сюда? Место далекое, у нас гостей почти не бывает. Уж в такую-то погоду мало кто мог сюда случайно забрести.       Разум услужливо подкинул картинки-воспоминания о том, как юноша остервенело продирался сквозь глухую чащу, рискуя потеряться, и мок под ледяным дождем так, что у него не осталось ни единого предмета одежды, не тронутого влагой. Подобное жестокое зрелище, которое будто бы и не с ним вчера случилось, заставило его невольно поежиться. – Меня зовут Фредерик Крейбург, мне сказали... сказали, что только здесь мне могут помочь. Понимаете, у меня... У меня... – юноша поморщился и протёр переносицу пальцами.       Мысли его путались после сна, однако что-то было будто бы не так, как обычно, и он уже, не собравшись еще толком, это чувствовал. – Не торопитесь, – ласковый голос женщины лился темным гречишным медом. – Да, прошу меня простить за столь… несвязные речи. Меня одолела темная сущность, это я уже успел выяснить. Это нечто вроде демона, что сидит в моей голове и говорит очень... Скверные вещи, просто ужасные. К примеру, он нередко говорит про людей, погрязших во грехе, про истину, которую мне нужно увидеть, про… – Демон... – повторила его собеседница, вдруг перебив его, и нахмурилась. – Да. Мне сказали, что тут... Могут помочь с этой неприятностью. Это место - моя последняя надежда, никто не мог хоть... хоть немного облегчить мне жизнь. Я ведь вовсе не много прошу.       Внезапное столь несвойственное ему желание поделиться копившейся столько лет болью заставило его продолжить сбивчиво говорить заместо того, чтобы наконец собраться и взять себя в руки: – Я не сделал ровным счетом ничего дурного, однако так страдаю. Возможно, со стороны так не выглядит, однако это настоящая пытка, его голос постоянно звенит у меня в голове. Это невыносимо, он говорит, говорит, говорит и не умолкает, он… – А сейчас Вы его слышите?       Юноша осекся и смолк. Он действительно не слышал привычного низкого голоса, к которому уже успел привыкнуть. Тишина ласкала его изможденный разум. И от этого сначала стало даже немножечко боязно, Фредерик даже дышать перестал в попытке понять, точно ли это не продолжение его сна. «Неужели… все кончилось?». – Можете звать меня сестра Мария, – улыбнулась женщина будто в подтверждение его мыслей, – Вам сказали правду. Я думаю, что здесь Вам в силах помочь.       Раздался исполненный облегчения вздох: Фредерик и не помнил уже, когда он в последний раз испытывал нечто хоть немного похожее на это светлое чувство, что разлилось теплотой у него в груди. Всегда, когда с ним случалась хотя бы небольшая радость, демон в его голове в тот же миг омрачал ее своим присутствием. Он не говорил ничего гадкого насчет случившегося, нет – просто напоминал, что он все еще здесь, говорил неустанно, что все ведет к тому, что Фредерику суждено быть несущим свет. И именно эта фраза вызывала у него невольный озноб и желание заглушить этот жуткий голос – чем угодно, лишь бы заткнуть его и не слушать этих страшных речей.       «Вот теперь-то я там, где нужно», – пронеслось у него в голове. После этой бесконечной борьбы он явственно почувствовал, что его страдания близятся к концу. Ведь демон молчал, будто бы его и не было, хотя накануне он все шипел старательно в попытках что-то внушить измученному юноше, пытающемуся в потемках под это бормотание отыскать нужную дорогу и не потеряться. Слабенький огонек надежды на то, что все будет хорошо, вновь вспыхнул на, казалось бы, уже прогоревших и покрытых толстым слоем пепла ветвях его непростой жизни.       После того, как Фредерик себя привел в порядок, его повели смотреть устройство монастыря. – Здесь у нас трапезная, там – церковь. Ризница, библиотека в той сторонке, по коридору…       Монастырь оказался совсем не большим: было в нем два крыла, новоприбывшего водили по первому, здесь-то и жили сестры, которые должны были позаботиться о Фредерике. Туда-сюда сновали женщины в одинаковых черных нарядах, наподобие того, что был на его спутнице, и лишь украдкой поднимали взгляд удивленный на нежданного гостя. После, видя, что он в сопровождении сестры, кивали согласно своим мыслям да отправлялись по своим делам. Фредерик в его обличии действительно выбивался из всей этой монастырской композиции. Что уж там, даже взгляд его да выражение лица были иными, вовсе не просветленными, никакого смирения и кротости, только лишь безграничная усталость и печать слабости. «Словно фальшивая нота». – Вы должны провести здесь не менее дюжины дней, чтобы обрести Бога. К сожалению, никто не сможет в одночасье помочь Вам одолеть столь жестокий недуг, всему свое время. Все будет так, как задумано всевышним. – Надеюсь им задумано, что я буду жить счастливую и спокойную жизнь... – улыбнулся слабо и как-то совсем жалко Фредерик. – Кто же знает, господин Крейбург… Мы лишь рабы Божьи, нам не понять и самой малой части его великого замысла. Он ведь не говорит с нами. Но будьте уверены, Вы здесь не просто так, это все по усмотрению Божьему. – Уже хорошо, – ответил негромко он, рассеянно кивнув.       Он не был в той мере богобоязнен, в коей человеку в его положении, пожалуй, следовало бы, а потому все фразы про «замысел Божий» в основном пролетали мимо его ушей. Все это он уже слышал такое бесчисленное количество раз, что, казалось, и сам мог проповедовать, дай кто ему такую возможность. О, если бы эти исполненные напускного величия речи хоть на десятую долю помогли ему, то он внимал бы жадно каждой малой фразе и подчинялся любым правилам и ритуалам, которые ему бы озвучили. – Здесь у нас есть свои распорядки. Если Вы и вправду намерены здесь оставаться, то нужно будет соблюдать их. Встаём мы с рассветом, ложимся с закатом. Перед завтраком – утреня. После час для себя и разговора с Богом, в это время мы тоже молимся. Далее служба третьего часа, главная месса. Затем же мы трудимся на благо монастыря, занимаемся устройством да починкой, тут у нас всякое ведь случается, работа-то всегда есть… Трапеза потом, час отдыха, снова служба, после нее – снова дела по благоустройству. Потом вечерня, ужин и малая служба, повечерием зовется. – И этого порядка мне надо будет придерживаться? – Всё так. Не нужно волноваться, скоро Вы привыкнете к тому, как здесь жизнь течёт. Бог даст сил, Вы уже преодолели множество испытаний, господин Крейбург, осталось преодолеть лишь последнее. Вы уж не подумайте, что тут жизнь безрадостна и сурова, а то поначалу так все думают, кто к нам попадает…       «Я столько преодолел, что вам и не снилось, такие испытания вы лишь в самом отвратительном кошмарном сне могли видеть», – подумал юноша, но смолчал, решив этой милой женщине не грубить. В конце концов, она хотела ему помочь. «Даже не так, она сказала, что поможет, стало быть уверена в этом». Провести двадцать дней еще в этом спрятанном от чужих глаз месте у Бога за пазухой, соблюдая установленный режим, не казалось пыткой, в отличие от всех тех практик, которые он когда-то проходил и которыми его мучали, дабы вытравить злую сущность из его тела. Он бы, в общем-то, не поверил бы даже, что житие на «святой земле» помогло бы, однако факты были на лицо: голос в его голове смолк. То ли затаился он, то ли испугался – это, в общем-то, было не важно, потому как юноша без попыток разобраться, что произошло, просто наслаждался тем, что разум его был чист и свободен. Будто бы в те далекие-предалекие времена его безоблачного детства, когда только он владел им и не ощущал никакого постороннего присутствия.       Они вышли на улицу. Юноша зажмурился на мгновение из-за сияющего солнца, а когда открыл глаза, то подумал даже, что происходящее не может быть реальным. В самом деле, это больше напоминало рай, чем мирскую жизнь.       В центре стояло большое дерево с раскидистой кроной, на котором щедро рассыпался бликами солнечный свет, с любопытством заглядывающий в пространства меж листвой. Бабочки кружились друг с другом в рваном танце, будучи поглощенными самими собой и игнорирующими любое присутствие человека, зная словно, что ни одна живая душа здесь не способна обидеть их. Под самим деревом зеленилась трава, росли скромные, как и все здесь, полевые цветы. И небо притом было такое чистое-чистое, ни единого облачка, будто бы сама рука Господа ласково убрала любое сомнение на голубом полотне. И окружал все это великолепие лишь один тёмный лес, словно бы ряса, прячущая за собой бережно столь сокровенное место.       Глаза Фредерика налились слезами – то ли от красоты, то ли от слепящего солнца. Сестра Мария улыбалась тихо, глядя нежно на дорогого гостя, что не мог никак справиться с одолевшими вдруг его чувствами. Он просто поверить не мог в то, что в жизни его началась новая полоса, но все вокруг одним своим существованием будто бы пыталось его уверить в этом. – Не так уж плохо, господин Фредерик? – спросила с улыбкой сестра.       Ответом ей послужил короткий кивок.       Теперь юноша не сомневался в том, что выбрал правильный путь.

***

      Посреди пустой темной комнаты стоял табурет. Воск медленно слизывался вниз по горящей свече. Пламя ее нервно дергалось. По стенам ползли странные тени, изменяющие свою форму, превращающиеся во что-то непонятное человеческому разуму. В воздухе держался запах лака, вина и еще чего-то неприятного и прогорклого.       Внезапно заиграла мелодия, сначала еле различимо, но с каждой секундой она нарастала, набирая мощь. Этот звук, напоминающий вначале писк насекомого, преобразился, и вскоре стало очевидно, что это взвывает все громче и громче, почти отчаянно, скрипка.       «Скрипка».       Его любимый инструмент. – Господин Крейбург.       О, этот низкий голос Фредерик узнал бы из тысячи других, угадал бы с первой же секунды. От пронзившего все его существо ужаса юноша попытался закричать, однако крика не родилось: горло его будто перехватило, а тело сковали невидимые путы, так что он не мог ни пошевелиться, ни слова сказать. «Нет, пожалуйста, только не снова, умоляю», – взвилось в голове Фредерика, но просьбы его остались не услышаны, потому как наваждение никуда не делось. Сердце его заколотилось в бешеном темпе, призывая действовать, но отчего-то он все еще ощущал себя не имеющей своей воли тряпичной куклой: ни дернуться, ни взвизгнуть. «Нет, нет, НЕТ».       Страх был подобен лавине, которая все набирала обороты, несясь с несравнимой скоростью прямо на оцепеневшую от страха маленькую фигурку, рискуя обрушиться, раздавить ее своим весом, переломать, словно малую веточку. Казалось, что даже вдох сделать было невозможно, а зловещая музыка при том торжествующе играла все громче и громче, жалом ядовитым вонзаясь в слух, вызывая нещадный тиннитус. Тело не слушалось, лишь разум отчаянно бил тревогу.       И когда начало казаться, что сердце его не выдержит, а барабанные перепонки лопнут от этого звука…        …он вдруг проснулся.