dies Dominicus

Авантюрину есть что предложить Семье по поводу совершенствования грез. Например, опцию появления в них в одежде, даже если в Чашу Сновидений ты лег абсолютно нагой. Жидкость в своеобразной ванне была по-странному приятной: она всегда была в меру теплой, но самая ее грань на поверхности приятно морозила. Инвестор бы с удовольствием нежился в такой перед сном, если бы не было риска прослыть эксгибиционистом в чужих снах. Конечно, всё было продумано заранее, и одежда в Чаше не мокла. Тем не менее, как же велико нежелание подниматься с постели, идти в душ и наряжаться, заново собираться после секса, только чтобы не явиться в Мир Грез в чем мать родила. Но вот он здесь: Авантюрин уже приводит себя в порядок, пусть и нехотя. Застегивая брюки, он украдкой посматривает на Рацио, который, ощутив пустоту в кровати ввиду отсутствия тела любовника рядом, по-хозяйски улегся на ней, подложив под голову одну руку и самозабвенно глядя в потолок. — Веритас, — Обратился он, поправляя заправленную рубашку и накидывая на плечи жилет, — Ты поможешь мне? Хотя бы сейчас. — Авантюрин нечасто просил о чем-то, не предлагая взамен свои услуги под видом контракта. Сейчас же он не может оказать ответную услугу, а просто искренне ищет поддержки в том, кто, наверное, первым показал ему, как иногда бывает полезно довериться. — Зачем? — Резонно интересуется Рацио, тем не менее особого вовлечения не демонстрируя. — Твой план ужасен. — Я пока не собираюсь действовать по плану. — Парирует менеджер, сведя светлые брови в недовольном прищуре. — Я как раз таки хочу договориться. — Он замолкает и с пару секунд смотрит куда-то в сторону. — Попытаться договориться, — Исправляется, — Уже в четвертый раз. И то правда: первые два визита к Сандэю прошли натянуто, ибо на оглашение условий тот многозначительно корчился в своей элегантной манере и отвечал пустым «Мы обдумаем ваше предложение». Третий раз вовсе обернулся крахом — тем самым крахом, после которого Авантюрин заявился в свой счастливый номер, пылая негодованием, возмущением и ярым намерением на расправу. Насколько плачевным же тогда будет четвертый раз? Цифру четыре, кстати, Авантюрин ненавидел всей душой, да так яро, что даже ставку бы не стал ставить на эту очередную попытку. — И зачем тебе там я? — Веритас поднимается в постели, садясь и облокачиваясь спиной на ее изголовье. — Подстрахуешь меня. — Встретившись с непониманием и привычно поджатыми губами, он счел очевидным необходимость пояснить. — Я тебе клянусь, это может обернуться чем угодно вне зависимости от меня. Мне просто будет спокойнее, если.. — Он встал в пол оборота к Рацио, накидывая пиджак и явно брезгуя признаваться в страхе перед Сандеем. Воцарилась секундная тишина. — Если ты будешь рядом, окей? Доктор многозначительно молчит. Рацио считал абсурдом то, как сильно его партнер загорелся идеей об убийстве, при этом еще имея шанс на решение проблемы словами, даже если придется привлекать кого-то выше. Однако, какая-то часть Веритаса могла найти менеджеру оправдание. Та часть, что очень сильно сочувствовала Авантюрину, когда тот поведал о своем происхождении, продолжала испытывать горечь за него и сейчас. Но это секрет, хорошо? Будучи особо осведомленным о таких обстоятельствах, Рацио понимал этот всплеск энергии в менеджере и надеялся, что к извержению четвертая попытка не приведет. Может, если он там будет, у Авантюрина проснется совесть, и он хотя бы тогда перестанет думать о первоначальном плане? Стоит ли Рацио побыть этой самой совестью? Он утомленно вздыхает и поднимется с кровати, лениво подбирая с пола свою одежду. — Только без бойни. — Такое условие не очень устроило Авантюрина, и язык был готов повернуться на ожидаемое «Не ручаюсь», но, вовремя смекнув, он лишь благодарит доктора, широкая спина которого почти мгновенно пропала за дверью в ванную комнату. Какое бы дело ни было запланировано в Мире Грез, оно всегда шло следом за качественным отдыхом, который длился столько, сколько душе посетителей было угодно. — Сколько можно тратить кредиты вот на это? — Легкому отвращению сопутствует отчаянная неприязнь в янтарных глазах, когда Авантюрин снова крутит заветное колесо на игровом автомате, сразу после ожидаемо выгребая из призового окошка свой выигрыш. Усмехнувшись, Авантюрин дернул запястьем и под звонкое бренчание браслетов показательно поглядел на золотые часы, обрамленные какими-то крохотными белоснежными камнями. — Пока стрелка часов не пробьет двенадцать. — Менеджер, заключив, заливисто рассмеялся. Время здесь замерло за миг до полуночи, и только идиот об этом не знал. Рацио знал. — Мы в парке Айдена сорок минут слушали твой излюбленный волшебный оркестр, позволь мне совсем немного потешиться. — Тешься, что ты. Рацио кривится и без энтузиазма оглядывает грустных или слишком весёлых прохожих, чье настроение полностью зависит от удачи, заложенной в механизированном товарище, нещадно пожирающим их деньги без желаемого отклика. И эти деньги бедолаг нашли свое пристанище в изумрудном пальто инвестора, где они, скорее всего, тоже не задержатся, а вернутся обратно в похожего рода механизм, будь то игровой автомат или кассовое оборудование бармена. Проведя у себя в голове эту несложную цепочку, Веритас сошелся на мысли, что до Сандэя его азартный приятель доберется не скоро, а потому бесцеремонно развернулся в миг, когда Авантюрин, кажется, в порыве энтузиазма выискивал что-то взглядом, в котором все эти неоновые вывески отражались ярче обычного. Тому всё-таки приходится оторваться и спуститься на землю, насколько это было возможно сделать в Мире Грез. И только сейчас, когда из головы моментально испарился весь ажиотаж от игр, Авантюрин стал серьезнее, нагоняя доктора и подстраиваясь под его шаг, который, по некоторым наблюдениям, иногда равнялся одному с половиной шагу самого инвестора. — Вспомнил, зачем ты здесь? — Веритас усмехается, идет с горделивой и статной осанкой, даже не повернув голову, чтобы взглянуть на партнера. — Я и не забывал. — Парирует уверенно, но сам себе не верит: забыть очень хотелось. — Подождешь меня внизу. А я маякну, если пригодишься. — Он игриво скользнул пальцами вверх по запястью Рацио, а тот лишь пихнул его локтем в бок и попытался ущипнуть за предплечье, промолчав. Да и говорить что-то более было просто небезопасно. Уши и глаза у Семьи находятся на каждом углу, особенно в парке Айдена, где каждый желающий проникается прелестями азарта и самолично развязывает себе язык, того не замечая. Для этого даже нет нужды идти в казино, оно прям тут, у всех на виду, доступное каждому. Авантюрин покидает Веритаса у главного входа в обитель господствующей фрикции Пенаконии, роскошно сверкающего в свете вывесок и фонарей, а сам входит внутрь. Колени начали подгибаться, стоило ему только пересечь дверной порог. На контрасте с вечно живым и шумным миром снаружи, здесь царили едва ли не гробовая тишина, дискомфортный морозец, официальность и строгость, сравнимая, на современный лад, с устоявшимися легендами и клише о спартанцах, только теперь эти спартанцы учинили в жизни Авантюрина очередную проблему, от которой щемило где-то в груди. Пройдя в конец коридора, не увильнув от внимательной консьержки и подцепив тем самым себе на хвост двух крупных охранников, менеджер не без нарастающего страха зашел в лифт. Ему и так было не по себе, а две шестерки-громилы за своей спиной заставляли жаться пуще прежнего. Виду он, правда, и не думал подавать. Двери под сопровождение роботизированого голоса, который услужливо озвучил номер самого верхнего этажа, разъехались, и перед Авантюрином предстали едва ли не ворота богатого княжества — кабинета главы Семьи. Они уже знакомы ему, однако каждый раз их роскошное убранство в холодном серебре и лазуритном бархате в купе с поражающими размерами производят на Авантюрина пугающее впечатление, вызывая желание только встать в ступор. Наверное, очень странно наблюдать, как Авантюрин, разодетый в пеструю роскошь, которая, кажется, только смогла уместиться на теле, на секунду теряет свое хваленое самообладание и замирает перед такой же роскошью. Почему? Осмелюсь предположить, что обилие дорогих украшений у некогда Тринадцатого вызывает холодок по спине, а в голове невольно проводится не самая изящная параллель такого убранства с контингентом, который он наблюдал долгие годы назад. Двойные стандарты? Да, пожалуй, они самые. Свой внешний вид менеджер определенно считал роскошным, но это великолепие у него делилась на грандиозное и напускное. И какие бы манипуляции и аналогии он ни проводил, свое нехотя относил ко второму, предпочитая называть про себя «вспомогательным». Это его образ, его паттерн. А здесь, в огромном небоскребе, роскошь именно грандиозная, давящая, тяжелая, сочащаяся сквозь поры под кожу, мешающая дышать. Авантюрин за те несколько мгновений ступора успевает пережить внутри себя такую бурю эмоций, сравнимую только с двумя гражданскими войнами, революцией и тремя побоищами за осажденный город. И все это, проецируя на какое-нибудь государство, за, скажем, полгода. Нетрудно представить, какой ущерб понесет страна, если от нее вообще что-то останется. Примерно то же самое переваривал внутри себя менеджер. И тут стоит отдать должное тяжелому прошлому, потому что снаружи Авантюрин мог раскрыть себя только жалко скривившимися губами и вспотевшими ладонями. Плечи даже под давлением двух тяжелых взглядов охраны все так же уверенно держат горделивую осанку, спина прямая, а последние шаги до врат сердца Семьи выверены до сантиметров, и все так же равны одному с половиной шагу своего соучастника. Авантюрин вздернул голову, улыбнулся прежде, чем вовсе забудет о такой надобности, и постучал. Из-за дверей доносится благосклонное «Входите», и один из охранников потянул за кольцо на двери, впуская гостя в эту обитель. — Доброго Вам вечера, господин Сандэй. — инвестор пылко здоровается, входя в кабинет уже не с миной бедного родственника, убитого непривычной обстановкой, а с весьма узнаваемой кошачьей улыбкой и прищуриными глазами за розовым стеклом имиджевых очков. В этот момент он даже не подумал, насколько же неуместно употреблять приветствия, отсылающиеся на время суток, в Мире Грез. — Какая завидная импульсивность и отменная периодичность в визитах ко мне, Авантюрин. — Сандэй величаво поднимается из-за стола, его холодная улыбка была не менее искусственной и мастерски наработанной, чем у его посетителя. Как же это было очевидно для всех, но никто и не думал отступать даже в такой, казалось бы, мелочи, как улыбка, адресованная тому, кого видеть не хотелось совсем. — Я старался. — Польщенно благодарит, и оба мужчины уже понимают, о чем сейчас пойдет речь, поэтому легким взмахом руки Сандэй подает охранникам знак, чтобы те остались выполнять свою работу за дверьми. Те покорно выполняют немой приказ. — Господин Сандэй, я бы хотел снова обсудить с Вами условие контракта.. Его перебили. — Если Вы принесли мне те документы, о которых я просил в нашу прошлую встречу, то я готов выслушать. Иначе, я попрошу Вас удалиться прежде, чем Вы продолжите. — Сандэй выходит из-за стола, сложив холодного оттенка крылья вдоль шеи. Перья на них гладкие, будто их только что нарочно прилизали вдоль костей. — Я как раз об этом. Это та информация, которую я не в силах предоставить. Мы можем обсудить другие варианты? — Авантюрин уверенно двигает навстречу главе, останавливаясь всего в паре шагов и отводя одну руку в сторону в знак того, что он всецело расположен на переговоры. — Ах, прошу Вас. Именно Вы как раз в силах предоставить мне ее, Какаваши. — О как.. — Авантюрин раскрыл глаза от удивления и нервно усмехнулся. По спине, ровно вдоль позвоночника, предательски пробежала капля пота, а сердце забилось так, что неясно, не остановится ли оно вовсе. Откуда настолько конфиденциальная информация у Семьи, если даже в КММ до своего освобождения он был всего лишь двузначным числом? Авантюрин впал в ступор и окаменел, как каменеет иногда Рацио, самозабвенно глядя куда-то сквозь стену. Впервые ему приходится настолько абстрагироваться и собирать в кучу последние осколки еще не разбредшихся мыслей, пока большая часть сознания разбилась и раскрошилась в пыль от услышанного. — Вы хорошо осведомлены. Раз так, Вы, очевидно, понимаете, к чему это приведет. Позвольте мне предложить что-то иное, но не менее ценное. — Как же жалки были эти переговорные замашки. Да, он это понимал как никто иной. И с каждой секундой такого осознания за грудиной, где-то над сердцем, что-то предательски сжималось и молило о желаемой расправе. — Избавьте. Я жду Вас с полным комплектом информации об авгинах. — Сандэй разочаровался в этом визите менеджера, и, не желая более ничего слушать, жмет маленькую кнопку, вмонтированную в стол. Она сработала бесшумно, мгновенно. По команде двое охранников, ранее только угнетающе впиваясь взглядами в спину Авантюрина, влетают в помещение, мгновенно заламывая ему руки и стремясь почти обездвижить, дабы вывести из кабинета. Внутри всё сжавшееся ранее оборвалось с первыми же ощущениями отсутствия возможности двигаться. Маска хорошего работника и услужливого менеджера, так усердно натянутая, спадает, и на лице отныне господствуют только чистейший страх и паника. Спусковой крючок сработал, и ровно так же, как и на кануне, Авантюрин готов руки себе вывернуть и переломать, только бы его отпустили. Ломать, благо, себе ничего не приходится — четыре крупные руки охранников с трудом умещаются на двух худых предплечьях, поэтому, когда две ладони просто-напросто соскользнули, не остается ничего, кроме как пасть слишком низко, забыть на секунду о мужской солидарности и впечататься каблуком туфли куда-то в район паха второго охранника. Сандэй тем временем просто отошел в сторону, но пачкать руки не желал, будучи полностью уверенным, что уж его-то охрана с авгином справится. Послышался оглушающий звон монет, и отпрянувший от двух мужчин в костюмах-тройках Авантюрин, выпучив глаза от шока, как будто его прилично ударили током, глядит, как те оказываются погребены под горой золота. И пусть жетоны исчезают в тот же миг, охрана более не двигается. До поры до времени, но сейчас уж точно. Рука Авантюрина самостоятельно тянется к кобуре на бедре, вторая раскручивает барабан, но Сандэй реагирует быстрее. Этого стоило ожидать, хотя менеджер и сам не ведал, что творит. Изящные белые рисунки, сочащиеся морозом и напоминающие пентаграммы, очерчивают пол, когда первая острая, как нож, льдина прицельно летит в сторону Авантюрина. На барабане выпадают пики, и сосулька вдребезги разбивается о засиявшую вдоль тела инвестора оболочку. Уже заряженный револьвер нацелили на Сандэя, и вот-вот раздался бы выстрел, если бы Авантюрин заведомо придал значение рисункам на вычищенном кафеле. Он хотел сделать шаг назад одной ногой, чтобы прицелиться, но нога, стоявшая чуть впереди, теперь не двигалась вовсе. Было ли ошибкой сейчас испуганно опускать взгляд вниз? Определенно. Потому что резная подошва дорогих туфлей начала намертво примерзать к голубому узору, а носок опорной ноги вовсе был погребен под слой льда. На такой вывод уходит доля секунды, едва ли не роковой. Пока инвестор оторвал вторую ногу от пола и судорожно сообразил, что первую надо вытащить из обуви, гряда залпов посыпалась отовсюду. Авантюрин инстинктивно заслоняет голову руками, согнув их в локтях, успевает разуться и спрятать револьвер обратно в кобуру, но все же теряет щит буквально за один морозный залп до конца очереди. Левый локоть пронзает острая боль вперемешку с, если так можно выразиться, ледяным ожогом, который колко бьет даже сквозь ткань, сочится через нее, будто намеренно пробираясь к коже. Был ли то скачок адреналина в крови — он определенно был — или рефлекс, но Авантюрин делает рывок назад, быстро оглянувшись, не добрались ли узоры туда. Барабан снова уверенно раскрутился, покрыл владельца щитом, пока тот успевал только смотреть под ноги и уворачиваться, насколько вообще мог и успевал. Несколько раз ему удалось сбить Сандэя с ног, где-то в области живота на белоснежном костюме и темно-синем жилете просочилась кровь, но это, в сравнении с тем, с какой частотой атаковали Авантюрина в ответ, нельзя было назвать даже переменным успехом. У менеджера точно так же в районе голеней белые брюки с идеально выглаженными стрелками были покрыты мелкими кроваво-красными пятнами. Он, увиливая от ударов, с трудом иногда держался на ногах, скользя босой ступней по почти полностью заледеневшему полу. Лед уже забирался своими цепкими когтями на стены, норовил снова заползти на самого Авантюрина, заставляя его беспрерывно двигаться. Не было и шанса отдышаться. Это затягивалось и превращалось в бессмысленную бойню. Скорость Сандэя, кажется, даже и не думала убавляться, а Авантюрин успевал только накладывать все новый и новый щит на себя, периодически щелкая пальцами правой руки — левая уже переставала двигаться, кровь ниже локтя не поступала. Зато под коркой плотного голубого льда появлялась россыпь алой жидкости, почти мгновенно сворачиваясь после контакта со стужей. Остыл не только кабинет, но и сам Авантюрин — револьвер, снова покоящийся в кобуре, он вообще решил более не доставать. У него нет ни единого шанса расправиться с его помощью. А ему хотелось. И голос Рацио, ака Совести, роль которой он исполняет сегодня, не позволял убить Сандэя. Инвестор понимал — битва бессмысленна. Либо сбегать, либо проигрывать с позором. В голове созрел какой-никакой план. Разум остыл. Некогда бушующий гнев, подавляемый инвестором с огромным усилием, больше не ударял по вискам адской пульсацией. Ему на смену пришла головная боль с похожими симптомами — паника с толикой безысходности, накатывающая усталость. Долгих двадцать минут Авантюрин пытался завоевать себе позицию за столом Сандэя, позади которого так удачного располагались панорамные окна. Момент долгожданной отдышки. Оба с трудом стоят на ногах от этой беготни. Правой рукой Авантюрин выхватывает из кармана уже потрепанного пальто флакончик с духами и без задней мысли разбивает о поверхность стола. Удивительным образом бутылек размером с ладонь не просто с треском бьется о дорогой стол, а по-настоящему взрывается. Шиммерная жидкость разносится по всему кабинету, ее блеск совершенно перекрыл любой возможный обзор, а спиртовая основа заставила глаза болезненно слезиться. Пока слизистую носа беспощадно охватывал ядреный медовый запах, прожигая рецепторы, Авантюрин, чуть не упав, хватает правой рукой кожаное кресло за подлокотник и с силой выкатывает, толкает ногой в сторону окна. С шумным треском и оглушительным звоном окно в пол разбивается, кресло на колесиках благополучно уносится вниз, опережая осколки, а Авантюрин подрывается с места и из последних сил неглядя выметается из кабинета. У него было совсем немного времени, и действовал он вслепую — к сожалению, козырь в виде одеколона сработал в обе стороны. И после фокуса с «собственным» выпадением из окна у него считанные секунды на то, чтобы оторваться. Сандэй быстро поймет, что выбросился в окно не менеджер, а кожаный стул не без посторонней помощи, а помещение теперь проветривается, поэтому блестки вот-вот исчезнут в атмосфере Мира Грез. План посредственный. Начинается обратный отсчет. Вслепую, еще нервно протирая красные глаза кулаком, Авантюрин заскакивает в служебный лифт, одной более-менее здоровой рукой щупает кнопку первого этажа и наконец получает заветную отдышку. У него есть секунд пять-семь, когда он смотрит на себя в зеркало. Уже нет на аккуратном личике изящных розовых очков, которые пострадали в битве. Чего таить, аккуратного личика-то тоже не заметно. Красные от спирта глаза, красные от адреналина щеки, посиневшие от холода губы. В некоторых местах всего несколько небольших царапин — на том спасибо. Левая рука не ощущается вовсе. Авантюрин не успевает оглядеть свою босую ногу — двери лифта отпираются, и он возобновляет свой бег. Несясь мимо консьержки, сопровождаемый ее криками, он чуть не выбивает с ходу и эти стеклянные двери, вырываясь на заветную улицу. Рацио уже с минут сорок стоит у проклятых дверей в обитель гармонии, не переставая возмущаться про себя, что согласился на такую авантюру. Менеджер ведь вот-вот выйдет с хваленой улыбкой, празднуя свой успех, или снова в совершенном негодовании продолжит трепаться о своем первоначальном плане. Веритас, правда, не успевает завершить очередное умозаключение на этот счет — в нескольких метрах от него, чуть не придавив "насмерть" прохожего, вдребезги разбивается светлое кресло. Следом за ним начинается кратковременный дождь из осколков стекла. Рацио выбегает из-под козырька здания, оглядывается по сторонам, лицезреет охающих и ахающих пешеходов, ошарашено ищет вверху какое-то объяснение этому всему. Авантюрин даже не останавливается, как только выбегает на улицу. Заприметив Рацио сразу же, едва ли не на середине дороги, он бежит в его сторону, резко хватает за запястье холодной правой рукой и тащит за собой, даже не оглянувшись на него. Хочется сказать доктору огромное спасибо — Веритас мгновенно срывается с места и подстраивается под темп инвестора. Тот вскоре заводит его в темный переулок, где даже люди без определенного места жительства не водились бы, только беспризорные рекламные щиты. Испуганно оглядевшись, Авантюрин наконец глубоко вздохнул, отпустил покрасневшее запястье Рацио и упал на землю, прислонившись спиной к стене, хотя обычно бы побрезговал, заботясь о белоснежных брюках. Впрочем, теперь они никак не белоснежны. Наполовину босой, с синющими губами и левой рукой, со все еще слезящимися глазами, вымотанный и красный от холода, он опережает вопросы сбивчивым и уставшим голосом, скачущим в тоне от переизбытка эмоций. — Я его не убил! И.. не нападал! — Авантюрин запрокинул голову назад, прикрыл глаза и вздохнул так, будто готов разреветься от безысходности. — Он первый начал. — Это оправдание, такое детское и оттого ощутимо правдивое, звучало отчаянно и болезненно. Он выглядит откровенно не очень, размыкая глаза и наблюдая, как Веритас молча садится рядом. Авантюрин держит свою левую руку, прижимает ее ближе, надеясь правой ладонью отогреть заледеневший локоть и избавиться от колющей оковы. Безуспешно — лед тает очень медленно, а вот правая рука мерзнет почти мгновенно. Ему даже немного стыдно, где-то там, в глубине души, что не избежал битвы. А Рацио молчит. И в этом многогранном молчании можно прочесть что угодно, потому что ничего кроме оценивающего повреждения взгляда Авантюрин не замечает. Веритас понимал: шанс того, что это и вправду начал Сандей, что он напал первым, очень невелик. Такие, как он, не бросаются в битву собственноручно, если оппонент не сделал ошибку, спровоцировавшую это. Вероятно, именно Авантюрин уронил первую кость в шеренге домино, а потом отхватил за это. И в целом, Рацио был прав. Если бы ни этот панический страх оказаться без шанса пошевелиться, наверное, вот этого сейчас бы не было. Что же до Авантюрина? Он не находил даже толики сил в себе на анализ произошедшего и пытался убежать от навязчивых вопросов в голове, а-ля «Что теперь?», скрыться от них, забыться на несколько минут. А теперь вариантов совсем немного. Нет ни единого шанса, что Сандэй согласится на новую, теперь пятую попытку подписать контракт, пока на руках не будет того, чего он требует. — Видишь? Драться с Сандеем бессмысленно. Убивать его - тем более не выход. — Веритас считает необходимым напомнить об этом Авантюрину, ибо одним только Эонам известно, что творится сейчас в его голове. Впрочем, это тоже очень спорно. Его стиль проведения логических цепочек непостижим даже для Рацио. — Дай сюда руку. — Командует он. Строго, в своей манере, но зеркала его души чуть-чуть, совсем немного более многословны. Инвестор протягивает левую руку Рацио настолько, насколько это возможно, не без усилий справляясь с болью. Веритас осторожно берет холодное запястье двумя руками, одну подложив под него, второй едва прикрыв сверху. — Можешь выпрямить? — Авантюрин не припирается и, шипя сквозь сжатые зубы, пытается разогнуть руку в локте. Рацио едва ощутимо давит, пытаясь поспособствовать движению, но лед не поддается. Более того, даже не трещит. Судорожно выдохнув, Авантюрин качает головой. Рука не разгибается. Дело не столько во льду, который пластом огибает согнутый локоть — его, в целом, при должном усилии возможно разломать. Скорее всего, ткани повреждены от резкого перепада температур и экстремального холода, и то самое усилие не прилагается даже при всём желании. Веритас поднимается с пыльного асфальта с тяжелым вздохом, оглядывая инвестора. Вскинутые брови не отбрасывали тени на золотистые сияющие глаза и фарфоровую кожу вокруг них, и Авантюрин отчетливо ощущает это должное осуждение. Что ж, оно вполне к месту, и он не противится, даже, наверное, согласен. — Вставай. Нам нужно уходить. Просыпаться. — И Рацио прав. Как всегда. В Мире Грез им больше нечего делать. Авантюрин открывает рот в глубоком вдохе, желая, кажется, что-то сказать, возразить, предложить.. но его только подхватывают за правую руку и подтягивают, почти заставляя подняться с земли. Несмотря на всю плачевность этих переговоров, вывод о которой делался без труда на основании такого потрепанного внешнего вида Авантюрина, Веритас не может не хмыкнуть с многозначительным видом, замечая мокрый носок с замысловатым рисунком. — Простудишься. — Сухо констатирует он. — Я закаленный. — Возражает Авантюрин только ради того, чтобы последнее слово осталось за ним. И не лжет — он правда закален судьбой, суровым прошлым и не самым благоприятным, на данный момент, настоящим. Где же его хваленая матушка-Фортуна с ее любезным поцелуем? Она, кажется, тоже не любит цифру четыре. Какие теперь у них варианты? Их мало. Хватит, наверное, двух пальцев, чтобы их пересчитать. Первый — убить Сандэя. Веритас настойчиво отклонял всякое возможное исполнение этого плана и не видел особой выгоды от этого, не находя ни единого плюса в сторону его рациональности. Авантюрин бы его убеждал в обратном: «Этого условия нет в официальной форме документа, поэтому, избавившись от единственного осведомленного об этом, мы подпишем этот договор позже, с новой главой и без потерь.» Это могло бы звучать убедительно, но только до бойни. В ней потерялась не только несчастная туфля Авантюрина, но и последние шансы на это самое убийство. И как теперь поступить, рассматривая этот план? Отныне за Авантюрином будут наблюдать на любом углу, стоит только выйти из номера. Второй вариант — достать — неясно откуда — все то множество стертой информации и отдать Сандэю на руки. Но тут мы не будем загибать палец, считая варианты. Это не обсуждалось, и получение Семьей таких документов недопустимо, оно разрушит не только жизни, вероятно, последних живых авгинов, но и весь труд Авантюрина. А свой труд он ценил не меньше тех жизней, ради которых и рисковал. Будет оскорблением принять этот план во внимание. Третий — искать компромисс с привлечением старших чинов КММ. Это то, о чем говорил Веритас вчера, и то, чего Авантюрину не очень хотелось. Здесь это рвение избежать передачи информации, из-за которого все и началось, было исключительно личным. И Авантюрин очень сомневался, что Алмаз найдет резонным лезть на рожон только ради того, чтобы последние авгины унесли свой секрет в могилу. Он убежден, что сколько бы ни трепался о важности утайки этого, никто не поймет всю ее необходимость в полной мере. Поэтому, собственно, и не треплется. Сейчас не время об этом думать. Может, чуть позже, поутру, но не сейчас. Им пора возвращаться домой. Рацио первым открыл глаза. Он морщится от того, как фиолетовые светодиоды ударили сразу после пробуждения, пусть кроме них ничего более помещение не освещало. Даже будучи привыкшим периодически засыпать в ванных, к этой Чаше Веритас никак не мог приноровиться. Особенно сейчас, когда засыпал он в ней, рассчитанной на одного человека, вместе с другим мужчиной. С трудом разворачиваясь в раковине на сто восемьдесят, Рацио оперся одной рукой на бортик по правое плечо Авантюрина, пару раз щелкнул перед его лицом, но тот не проснулся. Он потряс менеджера за левое плечо — реакции нет. Трясет сильнее, и только тогда Авантюрин отзывается сдавленным мычанием, и Рацио одергивает руку, вылезая из Чаши Сновидений. Авантюрин что-то неразборчиво промямлил себе под нос, после чего так же вылез из голубой снотворной жидкости, так приятно окутавшей тело секунду назад. На левую руку он осознанно не опирается, но держит заметно прямее, нежели в Грезах. Ледяные оковы здесь, в мире суровой реальности, не существуют на его теле, чему он даже искренне благодарен. Констатирует не самый приятный факт — рука всё ещё болит, но ощутимо слабее, ниже локтя ее морозит колкой зябью. А после, сразу же оглядев себя в зеркало, довольным тоном отмечает еще кое-что, будто бы не знал, что следующее в порядке вещей. Он знал, но счел необходимым так жалко разрядить обстановку. — Туфля на месте. Это такое глупое замечание в данной ситуации, что нервная улыбка сама расползается по губам. Очки, к слову, тоже неизменно украшали ныне аккуратное личико. На золотых часах, украшенных мелкими белоснежными камушками, где острые стрелки теперь уверенно и неслышно тикают, время едва перевалило за половину четвертого утра. Путем недолгих переговоров после скорого возвращения в постель принято решение доспать оставшиеся часы, а персонально Авантюрину не покидать номер до тех пор, пока ситуация не будет налажена хотя бы на долю процента. Залечь на дно — единственный безопасный вариант. С Рацио такая санкция была снята. Формально, он не был соучастником этого побоища. Ведь не был?