Лабиринтами закрученными да путями неизученными, Переулками немыслимыми — чтоб никто тебя не выследил
Ветер крепчал. Разгрузка контейнеров закончилась час назад, но команды о срочном вылете на материк не поступало — и поэтому можно было не торопиться. Над бескрайней ледяной пустыней, что держала станцию в надёжном объятии, догорал полярный день. Холод звенел в промороженном воздухе, высоко в синем небе рассекали плеяды чаек, и сюда доносился их тоскливый крик. Солнечный диск слепил так, что едва не пробивался сквозь плотные стекла очков. Арктика встретила её грубой нежностью — словно старого друга. Побывка на Большой Земле, в тёплом и обласканном солнцем краю, не сумела продлиться долго. Шёл третий месяц работы на сверхсекретном объекте доставщиком ценного груза, и она уже догадывалась — подпишет бумаги о повторном сроке. Иначе быть не могло. Никогда не было. Полюс притянул её к себе после выпуска из академии и с тех пор никогда по-настоящему не отпускал. Она разглядывала кроваво-алый самолёт, только что севший на посадочной полосе. Ей раньше не приходилось видеть его — не только здесь, на станции, но и в принципе. Скорее всего, недавно запущенная в производство совершенно новая модель. Борта были чистыми, сияли белоснежным «Труд — на благо Союза!» по обе стороны. Крылья широко раскинулись и отражали свет сотнями искр. Красивый самолёт, чертовски красивый и наверняка манёвренный. Она беззастенчиво любовалась им, пока ветер кусал приоткрытую полосу щёк, и те краснели от такой внезапной резкой ласки. Пилот вернулся к самолёту. Она подорвалась с места, сразу же двинувшись навстречу. Оба в синей утеплённой форме, в шлемах и защитных тёмных очках, только у неё на нагрудном кармане одна отметка секретности, у него — две. Не просто доставляет грузы, а переносит внутрь блоков и, вероятно, распаковывает. Значит, может видеть лаборатории, и — кто знает? — краем глаза уследить, увидеть, чем же занимается «Надежда». Среди вот таких работников название «Надежда» было шифром, ключом — место, о котором никто из рядовых полярников ничего не должен знать. Подпись о неразглашении. И это самое место поставляет множество разработок, без которых полярникам было бы гораздо сложнее. На станции были работники с одним и двумя знаками секретности — те, кто доставлял грузы, сидел на метеорологической вышке, проводил внешние исследования и прочее. Были же и люди с тремя знаками — учёные, кто проводил эксперименты непосредственно в стенах блоков. Сейчас, спустя несколько месяцев службы на «Надежде», она узнала о существовании участников. Эти люди напрямую испытывали на себе промежуточные результаты разработок. Они не покидали блоки — по крайней мере, ей не приходилось этого наблюдать — и всё время проводили на станции. Участники вызывали внутри жгучее любопытство и странное непривычное благоговение. Она пыталась представить, каково это — согласиться испытать разработки на себе — и люди по ту сторону стен виделись ей почти героями. В любом случае, их работа превосходила её занятие по важности в несколько раз. Нередко перед отлетом она замирала посреди посадочной полосы и всматривалась в окна станции. Высматривала участников среди размытых фигур за прочными стеклами. Смотрела на саму станцию, на синие здания, на протянутые ввысь руки метеостанции и на крепкие ноги чёрной радиовышки. Ей нравилось здесь работать. Нравилось быть здесь. Пилот отсалютовал ей рукой. Вблизи ей удалось понять, что это был мужчина средних лет, скорее всего, опытный лётчик. Он расслабленно остановился — видимо, тоже был не прочь поговорить с коллегой. Поздоровались, перекинулись парой слов о погодном прогнозе на сутки. Условия лётные, ветер в пределах нормы, знающим людям не помеха. Разговор понесся сам собой: сколько лет в профессии, где отучились, что могут изучать за синими стенами в десятке шагов от них — не обошлось без дремучей шутки о рептилоидах и работе на мировое правительство. Где ж ему прятаться, как не в Арктике… Заговорили и о самолёте — правда новый, вот, дали на пробу и осваивание, хорош, чертяка. Весёлость и азарт разгорячили её, так что вопрос сорвался без раздумий: — А можно? — и дёрганной от волнения рукой указала на самолёт. — Что? — переспросил он, — ты… за руль, что ли, сесть хочешь? — Да, — часто закивала головой, — не бойся, ты ж знаешь уже, сколько у меня часов полёта… Пару кругов и посажу, честное слово, дай попробовать, а? Ты посмотри, как он выглядит, искусство же, а не машина… У меня в сердце болеть начинает, как подумаю, что такого красавца видела и за руль даже не подержалась. — Хах, — усмехнулся тот в перчатку, — тебя вот так послушаешь, словно не о самолёте, а о… Чудна́я ты, конечно, чудна́я. Не пьяная? Точно? — Не пью, — и дыхнула, в тот же момент рассмеявшись от осознания, что губы скрывает плотная маска, — ну, так чего? Разрешишь? Под мою ответственность, если что, тебе ничего не предъявят. — А вот это ты мне брось, — распахнул кабину, запрыгнул, — самолёт ломать не дам, это тебе не заводной конструктор. Под ответственность… Если рухнешь с ним вместе, какая с тебя ответственность будет, скажи на милость? Нет, либо ты мне прямо сейчас гарантируешь, что посадишь, как положено, либо на нет и суда нет. — Посажу, — неожиданно твёрдо и спокойно ответила она. Он сдвинулся на второе сидение: — Ладно, чёрт с тобой, два круга твои. Новая машина подчинилась чужим рукам так, словно они были не первый год знакомы. Самолёт воспарил над станцией, поднялся, пошел на широкий круг, проскользнул чайкой над радиовышкой. Руль, приборная панель — все тянулось, ластилось к её ладоням. Пилот справа сидел спокойно, не наблюдая в её действиях ни резкости, ни той чудаковатости, что сквозили в ней на земле. Здесь, в воздухе, каждый жест был предельно вымерен и точен. Они были повенчаны с полётом давно и накрепко. Впервые задрав голову к небу, быть может, на детской площадке или возле ворот садика, она узнала — не жить ей без того, чтобы эту синь, высь и ширь охватить. И охватывала. Из года в год, из рейса в рейс. Полюс стал новой увлечённостью уже в академии, когда захотелось не просто летать. Захотелось летать наперегонки с промёрзлым северным ветром. Гореть маленькой мерцающей звездой посреди полярной ночи. — Смотри, как умею… — Нет, — тотчас отрезал он, — никаких штопоров и петель. Сейчас на посадку идти готовься. — Вас понял, — невесело хмыкнула она, но в следующий миг лицо снова озарилось радостью, — всё равно спасибо. Отличная машина, буду ждать, когда нам их тоже поставят. У обоих в шнурах линии связи немного похрипело. Внутри замерло каждое встревоженное чувство. Она прикусила губу так, что проступили кровавые капли — под маской этого было не заметить. Пальцы впаялись в руль, самолёт медленно пошёл на третий круг — она не рисковала садиться, ожидая включения с радиовышки. Сдержанный, но сквозящий недовольным удивлением голос спросил их прямо в уши: — Приём, почему произведён взлёт? Приём, кто находится за рулём? В чём причина взлёта, приём. Пилот молчал, хмурясь и подбирая слова. Она пожала плечами и, уходя немного в сторону от метеовышки, ответила: — Приём, на связи Ветер, приём. Пробный взлёт, товарищ начальник, всё в полном порядке. Сейчас произведу посадку. Иду на посадку, приём. — Команды о взлёте не поступало, приём. Производите посадку. Интонация кричала о том, что она вновь сделала нечто, начальству по духу совсем неблизкое. И она это хорошо понимала — только не выходило отказать себе в подобных вещах здесь, где нет строгой академической муштры, где её не ждёт гауптвахта, и где от её выходок никто не сможет пострадать. Право слово, где былые драки сослуживцев, за которые с них резонно взыскивали — и где её один-единственный необъявленный полёт? Самолёт опустился на посадочную полосу. Пилот отмалчивался, прожигая её раздражённым взглядом. Когда они покинули кабину, на полосу уже вышла женщина в каэшке с тремя знаками секретности на груди. По спокойному безэмоциональному лицу сложно было считать её мнение о произошедшем. — Товарищ Зо́рич? — Я, — кивнула она, захлопнув кабину, — каюсь, был произведен взлёт без команды, причиной послужило моё искреннее желание опробовать данную новейшую разработку… — Вас вызывает начальник станции. Она прервалась. Вздохнула, почесала затылок — так, словно могла это сделать толстой перчаткой сквозь плотный капюшон — махнула на прощание своему недавнему знакомому: — Видишь, меня только вызывают. Всё будет нормально, спасибо, что пустил за руль. Не мешкая, она последовала за женщиной к синему блоку. Внутри чуть всклокотало от мысли, что ей доведётся заглянуть внутрь — пусть даже из-за выговора. Об увольнении она не думала. В личном деле прописан весь лётный опыт, который пока что всегда перевешивал буйный характер. Когда они поднялись до середины железной лестницы, женщина обернулась и протянула руку: — Простите, не представилась, я немного… не мастер в общении с людьми. Антонина Иса́ева, биолог. Знакомлюсь с вами, потому что начальник, скорее всего, предложит вам работу. Мне…так кажется. Могу ошибаться, но привычка говорить, что думаю. — Степани́да Зо́рич, — пожала горячей рукой в ответ, — мне жутко симпатичны люди, которые говорят то, что думают. Так что если предложат дальше работать здесь… Очень интересно, на самом деле, знаете, мне не дает покоя сама мысль о том, чем именно вы можете здесь заниматься, это какие сложные вещи должны… Они поднялись до дверей блока. Синий кит, разлёгшийся посреди белоснежной пустоты, поглотил их обеих.***
Привычка умываться и чистить зубы каждое утро в затхлой уборной покинутой станции казалась оксюмороном. Но это помогало Лёшке чувствовать, что хоть какая-то часть его жизни пока ещё нормальна. Он смывал с лица сон топлёной водой, вытирался своим полотенцем, сегодня даже побрился — потому что привычки дают ощущение стабильности. Относительного покоя. Из уборной его выдернул резкий грохот. Он выскочил в котельную. Стеша пыталась протолкнуть в дверной проём коридора доску — и подойдя ближе, Лёшка понял, что это была злополучная доска почёта со стены столовой. Вряд ли она много весила, но худющие руки едва справлялись с тем, чтобы приподнять один край над порожком — и тотчас роняли другой край. — Зачем ты её сюда притащила? — И тебе доброе утро, — пропыхтела она, стерев блестящие капли со лба. Жёлтый фонарь осветил кожу, что как будто за ночь стала ещё немного белее и потеряла былую жуткую синеву. Оставалась несвойственная живому человеку бледность, но исчезали мертвецкие пятна и разводы. Вздохнув, Лёшка положил на стол щётку с полотенцем, подошел к ней и взялся за доску. Вдвоём они занесли её внутрь котельной и, не сговариваясь, кое-как установили на баках горючего. Стеша уперла руки в бока, склонила голову на бок — словно размышляла, хорошо ли смотрится здесь эта доска. — Чего она тебе сдалась? — повторил Лёшка вопрос. — Надо, — ответила она в привычной манере. Сегодня они собирались спуститься на второй этаж. В отдохнувшем теле гуляла бодрость, поэтому Лёшка надеялся осмотреть за раз тот этаж целиком и хотя бы теперь отыскать что-то полезное. Он сел возле своих ящиков, принявшись за сортировку инструментов — отбирал то, что им пригодится при спуске. Тросы, карабины, налобные и походные фонари с запасными аккумуляторами, оборудование для разгребания завалов. Где-то рядом раздавалось ставшее привычным шуршание. Она постоянно была чем-то занята сама с собой — если не спала или не впадала в короткую апатию. Стеша. Стеша — повторил он мысленно. Теперь у неё появилось имя, такое доброе и смешное для столь необъяснимого человека, имя это отзывалось чем-то книжным и совсем человечным, как привет с далёкой Большой Земли. Он повернул голову. Она лежала на полу, заложив руки за голову и невидящими глазами глядя на доску. Быть может, имя — последнее, что осталось в ней от жителя материка. Лёшка подавился горьким воздухом. Ему сложно было понять, чего при виде нее чувствовал больше — притягательного интереса или…боли. Как при виде раненого зверя, что скалится на приютившего его человека, но всё ж не сбегает из укрытия и порой принимает поданную еду. — Слушай, Лёшка, — впервые позвала она его по имени, словно точно так же споткнувшись на нем, — посмотри на доску. Он поднял взгляд. Те же фотографии и ни одной внятной подписи. На Матвея он старался лишний раз не смотреть. — Где…где здесь я? Минута прошла в полном молчании. Он действительно пытался найти, встал и подошёл ближе, всматриваясь в каждое лицо. Понимал, что прошло много времени и вряд ли в каком из людей с доски можно было узнать её — истощённую, осунувшуюся и с огромной пропастью вместо глаз. И все же её среди них не было. Не было на выцветших фотографиях ни широких скул, ни крупного подбородка — не было того, кто хоть немного мог оказаться похожим. — С чего ты взяла, что тебя должны на доску почёта вешать? — Да пошёл ты, — усмехнулась она, — хоть разок-то могли мне почёт и уважение оказать? — Тут нет одной фотографии, — серьёзно сказал Лёшка, — чисто теоретически, она могла быть и твоей. А могла и не быть. Ты помнишь что-нибудь об этом? — Нет, — честно ответила Стеша, — ладно, тогда попробуй найти Исаеву. — Это кто? — он мгновенно повернулся к ней всем телом. Она начинает вспоминать… Как же хочется верить, что она начинает вспоминать… — Снилась мне сегодня. Опять. Работала здесь биологом, ставила опыты на мышах и змеях, если действительно было так. Такая… в бурой кофте поверх рубашки, воротник поднятый, под глазами мешки постоянно, — она водила подрагивающими руками над головой, словно пытаясь нарисовать чужой облик, — в нагрудном кармане белый платок. — Как лицо выглядит? — Курит постоянно. — Ценное сведение, но я по нему не найду. Лицо, спрашиваю, как у неё выглядело? Тут одна, две, четыре… Женщин много, уточняй давай. — Нос кверху вздёрнутый, — до сих пор лёжа на полу, Стеша пожала плечами, — что ещё? Глаза всегда очень грустные, словно пойдёт вешаться сейчас, она ни разу мне с улыбкой не снилась. А, да, да, губы помню, припухлые чуть-чуть и тёмные-тёмные, тоже всегда опущенные. — Есть. Он нашёл её. Женщина практически по центру отличалась тем самым тоскливым выражением лица — апатия и отчаяние сквозили в ней гораздо сильнее, чем в потухшем взгляде Матвея. Словно усталость крепко поселилась внутри неё и никогда не покидала. Был и стоячий воротничок светлой рубашки, была бурая кофта, были тёмно-русые волосы. Они сливались с мрачным фоном и растворялись в нём, чёрным ореолом венчая небольшую голову. Пухлые губы, будто налившиеся кровью от нервных прикусываний. Тот самый вздёрнутый маленький нос. Из подписи остался только хвост фамилии — «аева», что совпадало со словами Стеши. Немного, но достаточно для новой зацепки. — Исаева, говоришь? Да, скорее всего, вот она. Откуда ты можешь её знать? Стеша снова пожала плечами. Те должны были истереться о холодный жёсткий пол, но она снова ничем не показывала своего неудобства. Лёшка пока не мог догадаться — правда ли она ничего не чувствовала или по какой-то причине научилась отлично скрывать дискомфорт. По крайней мере, когда она морщилась от затёкшей шеи или закровившей губы, он понимал — боль ей знакома. И несмотря на это Стеша так легко срывалась с места, сбивая всё на своем пути, ударяясь обо всё лбом и ловя новые синяки… — Ну, что, сейчас — вниз? — она поднялась на ноги и подошла к почти собранному рюкзаку, — я с тобой. — Конечно, мы ж так и договаривались, — не сказать, чтобы они об этом разговаривали, но как будто необходимость спуститься вниз была столь поверхностна и очевидна, столь ясна им обоим… Как и то, что ни она без него, ни он без неё. Лёшка открыл ящик с одеждой. Для себя вытащил дополнительное термобельё — несмотря на надёжную форму, холод неживых этажей мог оказаться пострашнее мороза там, наверху. Для снова заслонявшейся без дела Стеши достал легкую каэшку и свои запасные ботинки. — Держи, — протянул вещи, — оденься и обуйся. — Мне не холодно, — отмахнулась она. — Там везде будет лететь пыль и пепел, наверняка сильнее, чем здесь. Надень куртку. — А это зачем? — оставаясь на безопасной дистанции, указала она на ботинки. — Затем, — понемногу раздражаясь от излишне детских вопросов, ответил Лёшка, — хочешь ноги об металл и бетон изрезать? Мы будем сейчас спускаться по тросам вниз, ты собираешься босыми ногами по стене прочертить? Они в кровь сотрутся. Руки скользнули в карманы комбинезона. Стеша колебалась, вертела головой, избегая контакта глазами и отчего-то явственно не желая соприкасаться с одеждой. Лёшка устал стоять с вытянутыми руками, поэтому подошёл к ней вплотную и до того, как она успела шарахнуться, набросил ей на плечи куртку. Едва притронувшись пальцами к плечам — донельзя холодным. Увидел мурашки, поднявшиеся от его касания. Цыкнув, Стеша вдруг застегнула лямки комбинезона, надела куртку, после чего принялась надевать ботинки. В каждом жесте сквозило недовольство, но она обулась и даже затянула покрепче шнурки. Теперь можно было потихоньку выдвигаться к лифтовой шахте. Лёшка взглянул на ботинки, подошедшие ей по размеру. До этого смотреть на босые стопы, измазанные соляркой, рассеченные десятками ссадин, украшенные старыми шрамами, было больно. Обувь и куртка словно спрятали всё, выдававшее в ней узника этих подземелий. Всё, кроме очков. — Бери инструменты, — скомандовал Лёшка, вскинув на плечи потяжелевший рюкзак, — попробуем спуститься. Ей придется спускаться, неотрывно следуя за ним — никакой фонарь не поможет, если она потеряет из виду единственное тёплое пятно в фиолетовом холоде. Скорее всего, стоит обвязаться вместе веревкой, так будет спокойнее. С этими мыслями Лёшка дошел до лифтовой шахты, где они закрепили на спинах груз и зацепили спусковые тросы на громыхающей цепи подъемника. Обвязались веревкой. Стеша вряд ли раньше занималась скалолазанием — впрочем, как и он сам — но снова в момент работы возникала крепость рук и твёрдость обычно нервно дрожавших пальцев. Не боявшаяся холодов. Твердившая о странных спячках. Видевшая кислотные тепловые пятна вместо настоящего мира. Забывшая всё, кроме чернушных и оттого особенно смешных анекдотов да былого мастерства. Прогремела цепь — Стеша зацепила наощупь карабин, подёргала, проверяя прочность. Зацепила второй, так же проверила и протянула Лёшке трос: — Не урони только. Так, мы всё с собой взяли? Можем спускаться? Он не успел ответить — она, схватившись пальцами за трос, спрыгнула вниз. Обхватила тощими ногами цепь, будто канат в спортивном зале, и легко начала спускаться прямо по цепи, словно металл не должен был впиваться в выступающие кости. — Сумасшедшая, — пробормотал Лёшка, медленно начав спускаться вниз по бетонной стене. Связывавшая их веревка то ослаблялась, то вдруг натягивалась, когда Стеша начинала быстро уходить вперед. Она, скорее всего, не видела, куда спускается и понятия не имела, где останавливаться — но то не было ей помехой, время от времени она вскидывала голову и глядела на Лёшку. На свой единственный ориентир в морозном мраке. Он показывал ей рукой — ниже — и она скалилась в улыбке, и продолжала спуск. Осторожно скользя по стене, Лёшка снова думал. Думал, что уже не представляет, как мог исследовать станцию в полном одиночестве. Стеша пробралась в каждую мелочь его планов, не молчаливой тенью возникнув на пути — а локомотивом теперь утаскивая его вперёд, к их общей цели. Вдруг стены задрожали от разнёсшегося мощного эха: — Любо, братцы, любо… Любо, братцы, жить… Не выдержав, Лёшка уткнулся на мгновение лицом в сгиб локтя и хрипло рассмеялся. Она запела.***
Коридоры «Надежды» дышали светом и лёгким запахом цветочной отдушки — на стенах были закреплены ароматизаторы воздуха. Двери в лаборатории были закрыты. Исаева и Зорич минули первый модуль, поднялись во второй, спустились в энергоблок — и ни один человек не вышел к ним. Жизнь ощущалась по ту сторону запертых дверей, но таилась от человека с одной отметкой. Ни единого секрета станции не просочилось сквозь замочные скважины. Они спустились в ярко освещённую белыми лампами котельную. Исаева толкнула дверь, уводившую куда-то в длинный коридор. Большие синие глаза зацепились за комнаты. Те находились прямо в стене коридора, небольшие оконца закрывали решетки. Были видны не застеленные кровати, оставленные кружки на маленьких столиках и кое-где разбросанные вещи. Она хотела задать вопрос, тот исколол ей всю грудную клетку, пока они не дошли до конца коридора. Приметив её волнение и хмурые брови, Исаева негромко сказала: — Изоляторы. Были случаи нарушения общественного порядка, вроде бы, кто-то из химического отдела даже напился… Их редко используют, но, к сожалению, приходится. — Тогда понятное дело, — закивала Зорич, — наших в академии только так сажали за бузу. Нет, так-то все ребята были адекватные, но… Бывает, кого-то через силу родители затолкают или придёт один, уверенный, что весь отряд вокруг него вертеться должен… Вот таких да, гоняли взашей. Коридор привёл их к лифтовой шахте. Дверцы распахнулись, они зашли в кабину большого подъёмника. Его стенки были сварены из толстых листов железа. Зорич, почуяв некую откровенность между ними, решилась озвучить новый вопрос: — Слушай…те. А это, получается, нулевой этаж? У станции подвал в земле? — Что-то вроде того, — Исаева нажала кнопку на приборной панели, закрыв её собой. Зорич не стала всматриваться, сумев унять щекочущее изнутри любопытство. Но одна искра все же сорвалась: — А как это у вас получилось? Прорыть помещение в мёрзлой земле? Это же прорыв для путешественников, вы собираетесь передать подобную технологию на другие станции? — Не от меня зависит, — пожала Исаева плечами, — я не инженер, понимаете ли. Поэтому здесь правда ничего не знаю. Моё дело — эксперименты с живыми…объектами. — Кролики? Или всё же мыши? — усмехнулась Зорич, как вдруг внутри вздрогнуло. Громыхнуло вместе с подъёмником. Они не поднимались — они опустились вниз. Резко. А спустя несколько долгих секунд снова опустились — и внутри у неё что-то упало. Не подземный этаж. Подземные этажи. Замолчав и потупив взгляд, она отмеряла в ритм тяжело ударявшемуся о рёбра сердцу: раз, два, три, да сколько их там? Совершенное безумие происходило вокруг. Под станцией словно бы находилась ещё одна станция, и они рывками падали на самое дно. Остановились на четвёртом — четвёртом, чёрт возьми — дверь распахнулись, выпустив их в уже совсем небольшом коридоре. Мерцал приятный фиолетовый свет с потолка, от стен веяло ощутимой прохладой, но Зорич продолжала искренне поражаться. Даже здесь им удалось обуздать мороз и сделать этот этаж жилым. Поистине удивительные вещи творились на «Надежде» и поистине необычные люди должны были здесь трудиться. Мысль о возможной рабочей должности приятно отозвалась в душе. Вслед за Исаевой она прошла мимо нескольких дверей с табличками «Архив №1» и далее вплоть до третьей. Путь их закончился у двери, находившейся за углом. Кабинет начальника станции — вот, что гласила новая табличка. Кабинет под толщей ледяной земли, как будто в самом нутре выстуженного материка. По коже прошлись мурашки, а в горле заклокотал азарт. Ей было хорошо-хорошо и при этом пугающе тревожно. Адреналин начинал застилать глаза и клубиться внизу живота — он всегда приходил к ней раньше страха и запоминался гораздо ярче. И отчетливее всего это живительное ощущение ей удавалось ловить во время полётов. Дверь в кабинет распахнулась — и Зорич уверенно вошла. Так уж сложилось, что живее всего она чувствовала себя лишь в подобных ситуациях — неудобных и неприятных для большинства. С ней заговорили беззлобно и мягко. Но манера речи у начальника станции была слишком торопливой — поэтому Зорич быстро выпала из разговора, краем уха выцепляя лишь часть слов. Глаза её, большие и синие, немного выкаченные из-под грубых надбровных дуг, жадно изучали комнату. Разглядывали чертежи и копии статей, ради эстетики развешанные на стенах, террариум с чёрными блестящими змеями, широкий массивный стол и компьютер. Кажется, о её самовольном вылете не было сказано ни единой фразы — но она теперь была уверена, что от начальника это не ускользнуло. Она слышала частый и скорый рассказ о том, что «Надежда» представляет собой весьма перспективный проект. Что они — организация небедная и способны хорошо платить надёжным сотрудникам. И сама она у них среди таких сотрудников числится, поэтому… Да. Ей явно предлагали работу. Зорич оторвала взгляд от покачивающей плоской головой змеи и постаралась сосредоточиться на разговоре. — Вы предлагаете мне, — губы чуть пересохли, — стать…участником? То есть, участником? — Именно так. Ваши показатели соответствуют требованиям, и нам было бы приятно поощрить опытного специалиста возможностью поучаствовать напрямую в проекте. Необходимо будет оформить новый контракт, который повысит ваш уровень доступа до третьего знака. Разумеется, стоит озвучить, что в этом контракте так же имеется пункт о некотором риске… — О летальном риске? — вздёрнула бровь Зорич, — на самом деле, мне не впервой… Но почему я? Вы уверены, что я подхожу? — Более чем, иначе не было бы смысла приглашать вас сюда. Контракт заключается на следующие полгода, шесть месяцев — и вы свободны. Размер выплаты договорной, но прибавьте к тому, что имеете сейчас, как минимум семьдесят процентов. Это зависит от сложности испытаний, в которых вы согласитесь принять участие. — Супергеройские сыворотки? — хмыкнула она, и тотчас получила весьма серьёзным тоном сказанное: — Относительно близко. Вы сможете помочь в проекте, результаты которого будут направлены прямо на полярные станции. Когда добьёмся конечной цели, победим смерть ещё в одной сфере. Сам пункт в контрактах о летальном риске станет простой формальностью. Попробуйте представить… И ей удалось представить. Экспедиция затерялась в бескрайних снегах, а у полярников под кожей — спасение от переохлаждения и смерти. Путешественники не будут страдать от морозов, а в случае аварии смогут дождаться помощи. Арктика покорится людям окончательно. Пока она может свирепствовать и забирать тех, кто попал в руки мороза — но и это останется в прошлом. Зорич сцепила пальцы за спиной в крепкий замок. — Помочь полярникам, говорите?.. Прошлась от стола до террариума, чуть скрипя тяжелыми сапогами. Немного боязно — вряд ли ей скажут о сути испытаний, пока она не подпишет договор о неразглашении, но… От предчувствия опасности закипает в жилах подстывшая было кровь. Приятная колкость пробегает по затылку и вниз по спине, она проходится по комнате вновь, пружиня на горячих от волнения ногах. Тепло растекается везде внутри неё, и взгляд — синий-синий, словно безоблачное северное небо — пронзает искра. — Давайте контракт. Решения товарищ Зорич всегда принимала быстро.***
Какая знакомая боль. То, как саднило расцарапанные пальцы. То, как впивались звенья цепи в занывшие мышцы. Веселая бравада сменилась испугом, когда Стеша каждым сантиметром кожи почувствовала — она знала, как карабкаться по этой цепи, как будто ей уже приходилось делать это. Значит, она покидала свой родной тёплый этаж, значит… Она встряхнула потяжелевшей головой. Неужели снова…забылось? Сознание почти разморозилось, но остатки льдинок ещё впивались в мозг, и ещё был жив внутри искренний страх. Одни и те же мысли стучали в висках. Не ходи. Она подняла голову. Лёшка. Лёшка — повторила она про себя, слабо улыбнувшись от странной теплоты этого имени. Он махнул ей рукой, указывая, что нужно ещё спуститься. Неприятное чувство поначалу улеглось, но стоило ей опустить взгляд вниз, в холодную синюю темноту, как прозвучало снова. Вернись. Вернись наверх сейчас же. Сегодня ей снились особенно правдоподобные вещи. На ум продолжал приходить образ Исаевой, и сама фамилия перезванивалась в ушах на разные лады — как ту окликивали посреди коридора с камерами, как вызывали сухим командным тоном, и как кто-то — уж не Стеша ли? — звал её спокойным тоном. И губы сами собой шевелились, вспоминая, как произносить звуки чужого забытого имени. И-са-е-ва. Лаборатории и опыты на мышах. Кажется, они ездили с ней на подъёмнике?.. Остановись. Остановись! Стой! Стеша на мгновение замерла. Подавилась воздухом — под рёбрами заклубился промозглый ветер, поднимаясь к зашедшемуся сердцу. Холод, лютый промёрзлый холод на миг сковал всё её тело, тормозя, хватая ледяными пальцами за шиворот и пытаясь утащить с собой наверх. Ноги прекратили слушаться. Не хватало сил, чтобы двинуться вперёд, вниз по цепи. Веревка ослабла — Лёшка вот-вот заметит, что она остановилась. Голос свистел в лёгких, прорывался наружу, просил и требовал. Ей нужно вниз. Прямо сейчас. Пока Лёшка освещает дорогу своим жёлтым тёплым лицом, пока страх не разъел остатки оттаявшего разума, пока у неё самой хватает сил думать об этом. Стиснув зубы, Стеша рывком двинулась вниз — не успев показать своей минутной слабости. Ладонь содралась в кровь. Ветер — теперь она явно ощущала её присутствие, тяжёлое и болезненное, как торчащий в груди кусок свинца — со всей силой забилась в грудной клетке, гораздо быстрее сердца. И крик её, помноженный на плотно сомкнутые челюсти Стеши, вырвался изнутри: — Эх, любо, братцы, любо! Любо, братцы, жить! Она запела. И волной нахлынуло знание — они всегда пели. Всякий раз, когда от сумятицы в душе становилось невмоготу, когда боли в мыслях и в теле становилось через край, они начинали петь. Песня царапала глотку и нёбо, отзывалась от стен, а Стеша смеялась и продолжала распевать — потому что вдруг в руках взялись силы. И она одолела последние метры цепи, отделявшие их от дверного проёма второго этажа. — В танковой бригаде…не приходится тужить… — Здесь, — скомандовал Лёшка, спустившись по стене, — держись крепче, я тебя сейчас подтяну. Он несколькими сильными рывками подтащил её за связующую веревку. Когда ноги коснулись бетонного покрытия, Стеша отряхнулась и поправила великоватую куртку. Страх заглох вместе с исчезнувшей Ветер, и её вновь подталкивала вперед тяга ответить на вопросы, которые задавал Лёшка, и всё чаще задавала она себе сама. Их встретил полный мрак, электричество сюда вряд ли дошло бы даже с запущенными генераторами. Пол весь был в труху — разломанный бетон и ощутимый слой пепла. Лёшка пошёл вперёд, осматривая путь с фонарём. Стеша следом — не отвязывая веревку и ориентируясь по теплому маяку. — Неужели здесь ничего не сохранилось? — он остановился, водя перед собой рукой, — прости, что молчу, но тут описывать даже нечего. Просто разруха и взорванные коридоры. Если наткнёмся на что-то важное, я скажу. Пока иди за мной. Они минули один коридор, второй. Лёшка притормозил и осторожно провёл их вокруг дыры прямо в полу. — Не хочу даже гадать, насколько она глубокая. А ты ещё упиралась, насчёт ботинок-то. Вот как здесь босиком ходить? Знаешь, а я бы даже респираторы надел, чувствуешь?.. — Да, — кивнула она, на этот раз без препирательств взяв маску, — воздух затхлый. Я тут вот, что подумала. Если была авария… Должна быть авария, и никто больше не выжил, не значит ли это, что здесь кругом сожжённые трупы? Ну, то есть, вот этот пепел на полу — это останки людей в том числе? — М-да, — пробормотал в ответ Лёшка невесёлым тоном, — совсем жутко становится. Пока ничего не вспоминается? Ладно, давай дальше, здесь начинаются двери. Дорога по этажу вывела в лаборатории. Их от пожара защитили надёжные железные двери, они не были заперты, но с усилием поддавались четырём рукам. Лаборатории были скупы на зацепки — вновь никаких записей, однако полнились шкафами с препаратами, клетками, террариумами, небольшими операционными столами и аппаратурой. Пока Лёшка осматривал покрытый толстым слоем наледи прибор, Стеша гуляла вдоль клеток. Кругом был стылый холод, но наощупь ей удалось различить тонкие частые прутья. — Здесь держали всякую живность, — вдруг разговорилась она, — точно помню. Белые мышки, ящерицы, змеи… Очень много земноводной херни здесь жило. — Рептилий. — Что? — Змеи — это рептилии, пресмыкающиеся, то есть, — уточнил Лёшка, оставив в покое один неизвестный ему прибор и взявшись рассматривать другой. — Зануда, — буркнула Стеша, — в общем… Вот, да. Она подняла в пальцах мёрзлый трупик змеи. Тот практически окаменел от морозов, она отломила его от дна клетки. Тело изогнулось причудливой кривой, а жизнь покинула его очень давно — возможно, в первые часы после взрыва, может, немногим позднее. — Бедолаги. Все перемёрли. Замёрзли, конечно. Да и питаться им здесь было нечем. — Мне кажется, что они не дожили до голодовки, — заметил Лёшка, — если был взрыв газа, они должны были задохнуться. Как и все люди, что сумели избежать огня. В момент аварии шанса выжить не оставалось, что уж говорить об…этих. В клетках и террариумах. — А они ведь меньше всего причастны ко всему, — Стеша выбросила змею, — что здесь было. Ладно, чёрт с ними. Ничего важного не нашёл пока? — Нет, — признался он, — только очередную дверь, вмёрзла намертво. Можем попробовать её отогреть, но даже не знаю, есть ли в этом толк. — Дверь? — переспросила Стеша. Она отошла от стола, вплотную приблизилась к Лёшке и оглядела дверь так, словно могла что-то увидеть — но глаза различили лишь особо тёмно-фиолетовое пятно, где мороз лютовал сильнее всего. Ей не понравилось, как одна мысль о двери заклокотала внутри. Словно было что-то нехорошее в этом сочетании слов — железная дверь в конце лабораторий. Дверь на втором этаже. Второй этаж. Лаборатории. Мысль крутилась в голове, отскакивала от стен черепной коробки, но её никак не удавалось понять. Нехорошо. Плохо. Ей не нужна эта чёртова дверь. Но… Дверь в столовую открыла столь многое, занесённое в памяти снегом. — Давай отогревать, — успела кивнуть Стеша до того, как больно застучало под рёбрами.***
Горелка мерцала синими всполохами, лёд постепенно оттаивал. Спешить им было некуда. Стеша сидела на краю стола, сложив руки на груди и пытаясь тем затолкать тревогу поглубже внутрь. — Ты говоришь, здесь были белые мыши, — нарушил молчание Лёшка, — значит, ты действительно раньше видела цвета. То есть, обычные цвета, не температуру? — Получается, что так. Сегодня во сне я видела Исаеву…прежней. Как тебе описывала. У неё были розоватые щёки, очень бледные руки и губы как…переспелая вишня. Странное дело. Это не мои слова, — она вдруг отвела лицо в сторону, — как будто мне так о ней кто-то сказал. Что у нее губы вишнёвые. Кто бы мог это быть?.. — Она — одна из девятерых, — констатировал вывод Лёшка, — или семерых. Тех, кто жил там, в камерах. Я верно догадываюсь? Но почему ты тогда говоришь, что она работала в лабораториях? — Не знаю, — вздохнула Стеша, — у нас был с ней разговор во сне. Там я тоже видела камеры, еще обычным зрением. Там на полу в одной валялись вещи, в другой на столе остывал чай в кружке. Людей не помню, кажется, камеры пустые. И я ведь спросила… Или не я… Но кто-то спросил Исаеву, и она же ответила, только вот… Стеша спрыгнула со стола, прошлась туда и обратно. Руки скрестились плотнее, брови нахмурились. — Что же она ответила? Лёшка пожал плечами. Передвинул горелку выше, снимая наледь с щели между самой дверью и проёмом. Та поддавалась огню. Помолчав, Стеша негромко сказала, словно до сих пор сомневаясь: — Изоляторы. Речь шла про изоляторы, что у них кто-то там напивался, поэтому приходилось ограничивать…некоторых. Но я помню её в кают-компании, точно помню, ты совершенно прав… Она из тех семерых. Какая чушь, почему биолога отправили в изолятор? — Почему её портрет был на доске почёта, я бы так спросил, — поддакнул Лёшка, — с камерами очень мутная тема. Они явно были сделаны там нарочно, выпилить ниши в стенах — это не подсобку соорудить. Их специально там сделали, и специально одиночными. Столовая, кают-компания — это не просто так, Стеша. Кто-то организовал полноценный этаж для тех, кто там жил, причём этаж, спрятанный от чужих глаз. Под станцией, понимаешь ведь? Она нервно кивнула. Волнение вновь овладевало мыслями. — Я был в основных модулях наверху, — продолжал он, орудуя горелкой, — там находится обычная станция. С лабораториями, приборами и жилыми комнатами. Можно бы подумать, что наверху — муляж, но я видел вещи, видел обставленные комнаты, там определённо жили люди. Значит, там — одна часть станции. Рабочая. А где мы сейчас находимся — тоже рабочая часть, только… — Только, — сухо кивнула Стеша. Дверь чуть отошла от проёма. — Готово, — с облегчением вздохнув, Лёшка встал на ноги, — подожди немного, я отключу горелку. Сердечные мышцы свело судорогой. Стеша смотрела на тёмное пятно перед собой и слабо посветлевшую полосу вокруг — где поработало тепло горелки. Ей нужно увидеть, что находится внутри. Успокоиться, отвлечься и позабыть она уже не сможет, не выйдет просто вернуться на свой этаж и решить, что всё должно идти своим чередом. Не должно. Она не хочет. Или… Стой?.. Стеша рыком распахнула дверь. Та с грохотом ударилась о стену. Лёшка обернулся — но в то же мгновение Стеша захлопнула дверь обратно. Повернулась к нему лицом, вжалась спиной в дверь, и было видно, как побелели костяшки впившихся в металл пальцев. Под каэшкой дёргалась в сбитом дыхании грудь. Голова упала ниже резко согнувшихся плеч, руки изогнулись, словно механизмы сломанной куклы. Лёшка сделал шаг навстречу ей — но она отвалилась от двери, вновь открыла её и замерла. Он подошёл. Два трупа. Два вмёрзших друг в друга трупа — искорёженных, вжимавшихся друг в друга в последнем истерическом объятии. Вмятые страхом в стену маленькой комнатушки. Не истлевшие и не разложившиеся до конца — потому что лёд сохранил их в нерушимой гробнице. Лицо женское, на котором можно было различить только росчерк кривых губ. Лицо мужское — совсем юное — на котором зияли дыры иссохших выпученных глаз. Две мёрзлые мумии. И поникшая голова Стеши, лица которой Лёшка увидеть сейчас не мог. Она протянула костлявую руку — и отломала пистолет из пальцев юноши. Взяла так, словно она уже делала это прежде, провела ладонью по заледеневшему металлу. Молчала. Молчала, и Лёшка не решался ни приблизиться, ни заговорить с ней. Вдруг она резко распрямилась, широко расправив плечи, вскинув полегчавшую голову. И голос — совершенно незнакомый, строгий спокойный голос — отчётливо произнес: — Брось. Лёшка не успел ответить. Ответил из ниоткуда вернувшийся хрипловатый голос Стеши: — Почему это вдруг? — Я сказала — брось, — повторил чужой голос, и пистолет упал на пол, — нам нельзя брать в руки оружие. Потому что порой мы с оружием делаем совсем неправильные вещи. Не трогай его. Затаив дыхание, Лёшка смотрел на человека пред собой. Он не видел до сих пор лица — но это была не Стеша. Нечто совсем инородное, неизвестное, стоявшее и говорившее совершенно иначе. Вдыхавшее и выдыхавшее в другом темпе — размеренно и глубоко. Он сжал руки. Вспомнил произошедшее прошлой ночью. Вспомнил грохот цепи и отчаянный Стешин зов. Собрал последнюю волю в кулак, и позвал её. Так, как требовалось. — Ветер.***
Она обернулась. — Ты. Студёная злоба плескалась в стальном тоне. Он видел перед собой то же лицо — но оно разительно отличалось от Стешиного. Всё было другим. То, как надбровные дуги стискивали очки, как ровно двигались губы, как мягко перебирала она кончиками пальцев и как уверенно стояла на ногах. — Прекрати тащить её за собой. Неужели ты не видишь, насколько плохо ей становится из-за каждой проклятой двери? Оставь её в покое. Хочешь искать — ищи, хоть до последнего этажа доползи, а её не трогай. — Она сама пришла сюда, — резко ответил Лёшка, — мы договорились со Стешей, и мы вместе решили спускаться. Ей не меньше моего нужно разобраться во всём. — Эгоист, — прошипела она, вытянув вперёд шею, — ты понятия не имеешь, насколько ей не нужно разбираться во всём этом дерьме. Пытаешься использовать её как информатора? Вытянуть воспоминания, да? Чтобы найти своего брата — который уже просто не может быть живым, как ты не поймешь? — Дело не в этом, — Лёшка продолжал отвечать, не оступаясь, — я не ожидал найти Стешу здесь, но нашёл и теперь не могу просто бросить там, в котельной. Человек годами сидит в холоде, без обогрева. На каких-то консервах пятилетней давности. Спит на тряпье, ходит чёрт знает в чём, и постоянно теряет память… Ты же… Вы же не собираетесь жить так до скончания века? — Какая тебе разница, — выплюнула она, после оттянула воротник куртки, — каэшка-то, видать, и для тебя великовата, а? Для Матвея брал? — Ты знаешь Матвея, — констатировал Лёшка, — тоже знаешь. — Знаю, — огрызнулась она. — Я хочу не только найти информацию о нём. Я хочу помочь ей, и если ты это поймёшь, то мы сможем докопаться до правды. Она расхохоталась. Вытянувшись в струну, затрясшись всем телом, расхохоталась леденяще и с оглушительным присвистом. После пронзила его насквозь молнией — через очки он видел, какой разный был у них взгляд. Исчезла Стешина пустота, исчезли проблески весёлых искр — остался вой вьюги и мерцание неживой звезды. — Мальчишка. Что ты можешь знать об этом? Она спасена от всей этой правды, она наконец-то обрела покой и возможность тихо спать, пока не явился ты и не полез к ней в голову. Она слишком доверяет тебе — после двух дней пустых разговоров! Ебанутая! Не сказать иначе. Хотя…она слишком долго молчала…наверное, оно и неудивительно… — Прекрати говорить о Стеше так, словно её здесь нет. Ей нужна помощь, а ты отбираешь у неё возможность видеть, возможность говорить со мной, ты отвечаешь за нее, как будто… — Ты слишком плохо её знаешь, — язвительный смешок, — у такого человека, как она, отобрать контроль над телом практически невозможно. Она позволила мне появиться, она вызвала меня сейчас. А значит, ей действительно подумалось, что эту дверь открывать не стоило. Помощь, говоришь? Это я защищаю её. Я и никто больше. А ты… Она снова вытянула вперёд шею. Кобра, понял Лёшка, кобра — вот, кого она всё это время напоминала ему. Хладнокровная рептилия, медленно танцующая в безмолвном мёрзлом ультрамарине, затягивающая в спор чёрными дырами и готовая нанести удар. Он понял, кто тогда пригвоздил его к стене котельной без единого касания. Кто тогда вытянул это щуплое тело в струну, и в чьих руках он представил консервную крышку смертоносным оружием. Вот она — та, кого Стеша звала вчера ночью на обрыве лифтовой шахты. Та, кто оберегает её — только от чего? От чего?! От собственных воспоминаний и возможности спастись? Пальцы опустились на ленту очков у висков. Щелчок. В красном свете налобного фонаря Лёшка увидел — очки отошли от впаянных прямо в кожу держателей. Импланты. Она подняла голову — и он впервые взглянул ей в лицо. Глаза. Совершенно как у больного катарактой, с крупными бельмами. Но он заметил в них эмоции. У неё был взгляд — несмотря на то, что смотрела она сплошными туманными болотами. — Видишь? — прохрипела Ветер с усмешкой, — ты ничего не знаешь. Нам нет отсюда дороги. И никогда не будет. Оставь нас в покое. Иди и ищи — но не тревожь ни меня, ни её. Иначе мне придется… — Речь о спасении человека, — ответил он, — неважно, что у вас с глазами. Неважно, что происходило в тех камерах, хотя… Теперь картина складывается. Та операция. Лаборатории под землей. Над тобой провели эксперимент, правда, Стеша? Она вздрогнула. Шепнула все тем же голосом — не Стешиным: — Я…не знаю. И она не знает. — Мы должны узнать, — повторил Лёшка, понизив тон, — потому что ты — человек, а не живой мертвец, который может жить как дикий зверь. За что бы ни сажали в те камеры, что ни случилось бы там, в прошлом, ты не заслуживаешь такой жизни. И я хочу помочь. Настолько, насколько это в моих силах. Она вздохнула. Туман слепых болот всколыхнулся. Предгрозовые всполохи проскочили во всём выражении лица — и он увидел Стешу. Он знал точно, что теперь смотрел именно на неё. — Ты… — она опустила руки в карманы куртки и ссутулилась, — сам видел. Вы бы всё равно встретились, но мне не хотелось знакомить вас так. Не бойся, она нечастый гость. Последние месяцы я совсем её не слышала, это после твоего появления она разговорилась. Она сильно не потревожит тебя. — Стеша, — позвал Лёшка. Она кивнула, ожидая вопроса. — Ветер… Кто она? Что это такое? Я видел её, я общался с ней. Как с тобой — но с совершенно другой…тобой. Она существует. Она не голос в твоей голове, как ты мне тогда объяснила. — Она, — Стеша пожала плечами, — просто есть. Заботится обо мне. Даёт советы. Защищает. От чего? — Без неё меня нет. И её без меня, думаю, тоже. Стеша обвела взглядом лабораторию. Надела очки, защелкнув импланты. — Мне в них привычнее. Её они раздражают. Забавно, да? Но…я правда засомневалась, что спуститься и открыть дверь было правильным решением, поэтому позволила ей вырваться. Теперь я уверена. Мне нужно продолжать искать вместе с тобой, потому что без воспоминаний мне гораздо хуже. Какие бы вещи там не скрывались, мне куда страшнее понимать, что в голове белый шум. Поэтому мы пойдём дальше, — она схватилась вдруг за грудь, — замолчи, сейчас я решаю. Лёшка согласно кивнул и опустился на колени, чтобы собрать рюкзак. Взял пистолет, проверил — лёд изъел его насквозь, больше не выстрелит — и бросил обратно. Стеша вернулась к комнатушке за дверью. — Что ж до этих… Исаева. Она, точно говорю. Мне не видно лица, но почему-то наверняка знаю, что она погибла именно на своём втором этаже. — А парень? — Марте́н. С таким весёлым акцентом разговаривал, эстонец, кажется. У него «л» такая мягонькая была, даже когда злился, звучал забавно. Впрочем… если память на сей раз меня не подводит, то парень получил даже больше, чем хотел. Задохнулся плечом к плечу с любимой женщиной. Она отошла от трупов. Значит, тема исчерпана и больше она о ней не заговорит. Стеша встала, опустив руки в карманы, потом встрепенулась: — Помочь? — Да, смотай провод горелки, будь добра. Так что решила? Пойдёшь со мной дальше? — Пойду, — провод змеёй согнулся в ладонях, — но на сегодня с меня хватит. Достаточно. Мне нужна тёплая котельная, обед и чай.Так беги уж хоть на согнутых, Ты — животное особенное, К дикой жизни приспособленное В развороченном раю