***
Как говорится, это был обычный, ничем не примечательный день, который начинался так же одинаково, как и начинался. Паша проснулся от тихого мата за дверью в коридоре и понял, что уснуть уже не удастся, потому что маленькие дьяволята в его голове счастливо расправили свои перепончатые крылышки и злобно хихикая потирали когтистые ручонки, намереваясь таки испортить и этот день несчастному молодому человеку. Паша привык начинать свой день с холодного душа, плавно переходящего в лёгкий завтрак и дневной сон, если съест меньше, чем сможет, но больше, чем хотел бы. Если недопереел, короче. Вы не думайте, что вид еды настолько отвращает его. Ему тоже временами хочется чего-нибудь вкусного. Он просто не хочет впрягать в свои хотелки и без того задолбанного работой сожителя, который всё ещё терпит его закидоны, видимо, с титаническим терпением. Как и было написано, после тихого хлопка входной двери и пары поворотов ключа в замке, блондин провёл сеанс водных процедур, поражаясь тому, насколько тихо бывает вокруг, если не стараться цепляться за какую-то мысль как только глаза открыл. Вообще, в интерьере апартаментов Костенко, Паше нравилась цветовая гамма - с большего, темноватые оттенки, разбавленные мелкими яркими штучками. В каждом помещении была своя изюминка с конкретной задачей. Даже у газеты в уборной было своё назначение. В ванной ему нравится синий цвет плитки на стенах и на полу. В кухне ему нравится бело-салатовый гарнитур и уютный круглый столик у окна, а не в центре, как принято было раньше. В кабинете мужчины преобладали исключительно тёмные оттенки мебели и отделки, что было сделано специально для максимальной концентрации на работе с компьютером. А в собственной комнате ему нравились оттенки фиолетового - светодиодная лента от пола до потолка и над окнами; фиолетовый блокнот и ручка для записей; фиалка на подоконнике. Этот цвет словно укутывает его в нежность и доброту, подталкивая лишь оставаться в безопасности среди этого цвета. И все эти разноцветные помещения разделены абсолютно белым коридором и простыми дверями и тёмного дерева со стеклянной вставкой. Будто ты входишь в эту квартиру и можешь выбирать, в какой мир ты хочешь попасть. Поверьте, Паша тоже не знал, что генерал такая творческая личность. Во время завтрака, глядя в окно на заснеженные улицы, освещённые только фонарями с этим рыжим цветом, который к белому блестящему снегу вовсе не подходит, Вершинину кажется, что таким спокойным он не ощущал себя даже под таблетками, про которые и думать забыл с начала этого дозированного кровопускания из-за сонливости, хотя там даже и пинты не выходит, что наталкивает на мысль, что Пашка несколько дурак. Тем не менее, одного сообщения от Алины достаточно, чтобы свести к чёрту всю утреннюю патоку медленно просыпающегося города. Снова возвращаются мысли, что он неправильный, ущербный и не заслуживает той заботы, которую ему любезно предоставляет Сергей. Этого достаточно, чтобы бросить чай с мелиссой на столе и спешным шагом направиться в излюбленный уголок тёмно-синего мира и чуть дрожащими руками лезть за корзину с бельём, где крайний раз оставил свёрток с металлической острой пластинкой, которую судорожно сбрызгивает хлоргексидином и тут же делает резкий выпад по своему плечу, тихо простонав от вспышки режущей боли, которая нарастает по мере того, как долго рана остаётся открытой. Внезапно вернувшийся за какими-то документами Костенко совсем не ожидает этого, когда забегает за несуществующей расчёской в ванную. – Какого хрена?! – Что ты здесь делаешь? Они задают вопросы одновременно и оба явно не очень довольны результатами. – Уйди отсюда! - чуть ли не волком воет блондин, прикрывая майкой кровоточащий порез и пытаясь отложить лезвие аккуратно и максимально незаметно. – Тебе жить надоело, мальчишка? - тут же отвечает злостью Костенко, выхватывая лезвие из дрожащих и липких красных пальцев. - Совсем свою жизнь не бережёшь?! – Какая тебе разница? Что ты ко мне прицепился? Иди на свою работу обратно! - машет руками Паша и хмурится. – Так. Сейчас мы обрабатываем это безобразие и нам нужно серьёзно поговорить. – Я не хочу говорить. – А я не спрашивал. – И ты ещё про желание жить спрашиваешь. – Ты дурак или очень? Ну что тебе здесь не так? Тебя никто не ограничивает в действиях. Ты живёшь так, как хочешь сам. У тебя всё есть - еда, питьё, крыша над головой, друзья. Чего тебе ещё не хватает? В этот момент блондину кажется, что этот Костенко из ФСБ и тот, который был бандитом - один и тот же человек. Что ничего не изменилось и это был просто второсортный спектакль. Театр одного актёра. Сухие глаза внезапно обжигают горькие слёзы. Но Вершинин и здесь делает вид, что ничего не случилось. Обрабатывает тем же хлоргексидином свежую отметину и безжалостно лепит пластыри. А мужчине стыдно становится от этого срыва - ему эе говорили, что психика парня сейчас крайне неустойчива и эмоциональные всплески могут сделать только хуже. – Паш.. Прости. Я не.. Не хотел. – О, ну, ты сделал. Да, я живу отлично. У меня всё великолепно и я такой придурок, который делает себе дополнительно больно! Да, я режусь! Но я делаю это, чтобы не сойти с ума от своего прошлого, которое сжало мою память в тиски и не желает отпускать, пока вдоволь не насладится моей болью! Это ты хотел услышать?! - в конце уже реально кричит Паша, остервенело вытирая слёзы с глаз. - Как ты гонялся за Киняевым и злился, когда поймать не получалось, так и гонюсь за собственным спокойствием, злясь, когда вспоминаю этот кошмар в ещё больших подробностях, чем я мог бы вынести! – А таблетки, которые тебе назначили.. - хмурится генерал. – Во-первых, я не буду сидеть на таких таблетках постоянно. Если, как ты сказал, захочу умереть - я выберу способ проще, чем резаться. Во-вторых, тебя никто не просил меня спасать. Ты говорил, что ты летел в Припять только за Киняевым. Какой смысл сейчас делать вид, что тебе всё это не в тягость? – Это не так, как ты сейчас всё выворачиваешь, Паша. Послушай ты меня хоть разок, пожалуйста. – О, я слушал. Всегда слушал. И пока что это не принесло мне ничего хорошего. – В смысле? Блондин хотел было привести в пример что-то из того, что произошло в Чернобыле, но потом вспомнил, что об этом говорить не стоит - чревато неотложкой с прямым путём в место таблеток и мягких стен в одиночной палате отделения «особо буйных». – Неважно. Просто оставь меня в покое. – Не могу, Паш. Так нельзя. Давай поговорим, - практически умоляет Сергей, обрабатывая следы безумной борьбы за самоконтроль. – О чём? О твоей работе, на которой тебя бесят бумажки, потому что тебе нравятся выезды, а документы сами себя не заполнят? Или о том, как ты хочешь сплавить меня куда угодно, лишь бы не видеть моё депрессивное лицо? - брыкается парень, пока в нём горит огонь неожиданной обиды. – Нет, о твоих чувствах. Врачи советовали.. - и вновь его перебивает младший. – Врачи то, врачи сё! Начни уже действовать самостоятельно! – Если я начну действовать как ты хочешь, но как не умею я - у нас явно выйдет что-то не то. Вершинин вздыхает, закрывая глаза. Не так он представлял себе день, когда его раскроют. Вернее, так, но без вот этой выматывающей ругани. Он уже жалеет о половине сказанных мужчине слов, но останавливаться почему-то нет сил. Хочется выплеснуть это так, как не может помочь кусок металла, рассекающий кожу. – Просто дай мне побыть одному. – Дал. Видишь, к чему это привело? – И снова мы о том же.. – Мне страшно за тебя, Паш. Ты увядаешь на глазах, превращаясь в собственную тень. Редко выходишь на улицу, почти не разговариваешь со специалистами. Мы не можем тебе помочь, пока ты не скажешь, что мы можем для тебя сделать. – Я сейчас говорю : дай мне пространство. Насильно мил не будешь. – Просто.. Пожалуйста, не причиняй себе вред больше. Я не хочу заводить эту дорожку к постоянному наблюдению и контролю, но ты вынуждаешь меня. – О, я тебя вынуждаю. Вот такой я мудак. Ну, извини, что живу с тобой и пытаюсь видеть в тебе кого-то кроме человека, сломавшего мне жизнь, - улыбается Паша сквозь слёзы, которые вновь грубо вытирает одним движением. Потом убирает свою руку от Костенко и вылетает из ванной, фурией врываясь в комнату и оседает на пол у двери, как только щёлкает замок.***
Машина плавно едет по заснеженным дорогам матушки-Москвы, пока работающие дворники сметают с лобового стекла снежинки в разные стороны. Они едут молча. Каждый думает о своём, периодически поглядывая друг на друга краем глаза и тихо вздыхают. Первым решает заговорить, как ни странно, Паша: – Думаю, мне нужно кое-что тебе сказать. Сергей поворачивает к нему голову на краткий миг и серьёзно кивает, говоря о готовности выслушать. – Я.. Думаю, Алина подсказала мне несколько фактов, на которые я не обращал внимания и.. Основной посыл был в том, чтобы внимательно наблюдать за своими чувствами, но есть пара нюансов. – В чём дело? Алина не справляется? Мы можем найти другого специалиста, который.. – Нет-нет! Не нужно! Всё хорошо! - торопливо говорит парень, пока брови встали в виноватое положение. - Я хотел сказать, что.. Всё это время, пока я был глубоко в себе, ты работал, обеспечивал и делал всё, чтобы я жил в достатке. А я.. Я был мудаком, который не ценил всего этого. – Ну что ты.. Я всё понимаю. Теперь я действительно понимаю, что ты был в ужасе от мысли, что я делаю всё для тебя с какой-то целью, которая в итоге сделает тебе ещё больнее. Это нормально, что ты закрылся. Главное, что мы сейчас разговариваем и ты чувствуешь себя достаточно спокойно в моём присутствии, чтобы говорить, не боясь наткнуться на то, что делал другой я. – Но мне так стыдно за это.. Это было такое отвратительное поведение, хотя ты и ребят моих спас, а я даже «спасибо» тебе не сказал, - шмыгает носом Паша. Сергей улыбается так тепло, что ощущение груза собственной вины перекрывается этим невероятным моментом. Он протягивает правую руку невесомо проводит ею по волосам, отчего Вершинин машинально прикрывает глаза, но от прикосновений не уходит. – Знал бы ты, Пашка, как я радуюсь, когда слышу твой голос и наблюдаю твою живую улыбку, - как-то по-отечески заявляет генерал. Упомянутый Пашка робко улыбается. Солнце выглядывает из-за туч, сверкая миллионами блёсток на нетронутом дорогами снегу.***
Квартира ребят выглядит вполне себе приятной глазу. Больше мелочей, больше цветов, но зато сразу видно, что здесь соседствуют парни и девушки. Не так, что раскиданы носки и туфли всякие, однако что-то неуловимо создаёт это впечатление. – Здоров, братух, - пожимает ему руку Лёха. Аня скромно кивнула и вернулась в комнату, откуда раздавались звуки чего-то похожего на ЛСП. Недурно. Насти с Гошей не наблюдается - вероятно, ищут своё призвание или просто играют в снежки. Лёха как-то рассказывал. – Чайку попьёшь? Или сразу к крепким напиткам перейдём? - подыгрывает бровями Горелов. – Ты и здесь бар сделал. Как я не догадался.. - обречённо вздыхает гость. Брюнет пожимает плечами и разводит руками, мол, это база. Чай, конечно, они пьют. Долго разговаривают, но беседа тяжело клеится, потому что основную проблему они не обсудили. Через сорок минут такого формата посиделок решают идти на улицу, где Антонова, о которой пойдёт речь, их не услышит. Направляются к детской площадке через пару дворов. – Так вот. Она просто стала какой-то.. Агрессивной.В себе замкнулась. Не хочет говорить и отказалась от хорошего шанса на нормальную учёбу. Друже, надо чёт делать. Она скоро своим кирпичным ебальником всех достанет. – А что я сделаю? Скажу «Анют, родная, не еби себе мозги и позволь себе удовольствие»? Так она и меня нахер пошлёт за звёздочкой. – Пахан, она тебе чуть ли не в рот смотреть готова. Тебя она послушает. – Только мне после типа расставания с ней говорить не особо хочется, понимаешь? Мне кажется, у меня.. другие взгляды образовались за эти месяцы. – В смысле? С блондинок на брюнеток перешёл? – Э.. Нет. Скорее, на лысых и ниже меня на пятнадцать сантиметров, - зажимается блондин, прикусывая губу. Лёха округляет глаза и пищит на ультразвуке, сложив ладони лодочкой у рта. Потом матерится, затем снова пищит. – Охуеть теперь. А я ещё Гошана дразнил. Так вот ты какой - голубок? - хохочет Горелов, пока Вершинин всё сильнее жалеет о своём признании, в связи с чем сдавленно хрипит ему «заткнись». – Да забей ты. Любишь - хорошо. Дрочишь - ещё лучше, здоровье двадцать первого пальца не шутка. Твоя с ним история и так уходит дальше, чем чья-либо из нас. Паша смотрит на него и выдыхает. – Так ты не собираешься меня осуждать? – Однако, статус «проклятого гомогея» отныне по праву твой, - вновь ржёт Лёха. Блондин по праву толкает брюнета в снег. Борьба ещё не закончена.