Вернись

Февраль был темным. Стояли сильные морозы, у школьников отменяли занятия, но и это не остановило волну убийств молодых парней, прокатившуюся по Казани. Ходили слухи, что в свое время врачи проглядели, и через Москву с Америки потащили заразу новую. Здоровые ребята за пару лет совсем сдавали. Не умирали, но выглядели, как говорят, «в гроб краше кладут». Кто высыхал на глазах, кто пятнами шел лишайными, а кто с простудой лежал по месяцу и через неделю снова заболевал. Адидас окончательно закрепился лидером, а пацаны все одобрили, даже те, кто пол года назад только за Кащеем держались. Теперь наказания за алкоголь были жестче, а за черняшку сразу отшивали. Некоторые совсем лютовали — достаточно было засветиться не там, или что не так ответить, объявляли пидором и забивали без вопросов. Универсам таким не занимался, но за своими контроль был чуть ли не почасовой. Если кто у них сляжет, спрос со старших будет, и не в частом порядке, а коллективный.  Дошло до того, что простуженных или хилых в школе чурались, и могли из столовой или кафе прилюдно прогнать. Наташа Вове тогда всё донести пыталась, что неправильно это. Про врачей московских рассказывала, которые к ним в корпус приезжали, доклады пересказывала простым языком. Что невозможно ни через ложку заразиться, ни через поцелуй даже настоящий. Но Вова говорить об этом не любил, а Наташу всё просил поменьше смен брать, да и думать уже о будущем, новое место и дело поискать. Наташа злилась на непробиваемого жениха, пыталась снова его вразумить, они ссорились, несколько дней не разговаривали. А потом опять случалась расправа уличная, и Вова просыпался в холодном поту, ругая себя, что в такое время её одну оставил. Кащей пропадал уже больше двух недель. Вова даже заходил к нему однажды, после тренировки. В тот раз ему показалось, что он слышал голоса за дверью, а как постучал, все стихло. Постоял недолго, и махнул рукой. Не до него сейчас было, конечно, но почему-то на задворках витали нехорошие мысли про его новых знакомых. Последнюю их встречу Вова нет-нет и прокручивал в голове. И постепенно сам вбил себе мысль, что обязательно надо всё уладить, что так будет правильно. Наверное, всё из-за той ночи, когда вез полуживого Кащея в больницу. Какой-то страх пробирал до сих пор, когда в памяти всплывали его булькающие хрипы с заднего сиденья и разбитая голова. Ночевать он тогда остался у Наташи, но уснуть так и не смог. Вспоминал товарища своего, Рустама. Парень совсем зеленый был, и как в отряд попал непонятно. От старших влетало поначалу часто, но держался стойко, хотел доказать, что не хуже других. Через самое пекло прошел, собой рисковал без страха. Пел очень душевно, песни сам сочинял. Учиться хотел пойти. А погиб за долю секунды — ещё утром с Вовой по пустяку какому-то спорил, а в обед мертвыми глазами смотрел в небо. Не одного Рустама они тогда похоронили, но с его смертью внутри будто дыра появилась, через которую пролетало все хорошее и светлое, не задерживаясь внутри. И теперь, когда год уже дома он, со своими, дыра снова расползалась. Только в этот раз, если Никита умер бы в ту ночь, она бы разрослась до конца, поглотила бы Вову полностью. А почему так, сам не понимал — Кащей ведь сволочью стал последней, весь облик людской растерял. Не понимал, но знал, что так оно и будет, если не станет его больше. Ещё Вова думал о том, что резко как-то Никита спустил на тормозах разговор про разделение Универсама, будто ему уже и дела до этого не было. И что квартира у него такая промерзлая, — вроде девицы рядом всегда ошиваются, могли бы и позаботиться о больном, порядок навести, щели в окнах заделать. Но он как будто от всего мира ждал предательства, никого близко не подпускал, даже в таких мелочах. А Вове в последнюю встречу всё выложил, как есть. Жизнь свою, по сути, доверил — наверное, заранее своим сказал в тот раз, к кому в случае чего идти. С другой стороны, это тоже часть его натуры: сегодня он как открытая книга, рубаха-парень, а на завтра водку распивает с уголовниками в больнице, да персонал запугивает. И не подумает даже, чего Вове стоило все по уму организовать. Вот и не знаешь, чего от него ждать и какой бес его завтра попутает. Впервые с последнего раза Вова встретил Кащея там, где меньше всего ожидал его увидеть. Отец с мужем тетки вложились в СТО, и теперь они с Маратом иногда помогали по мелочи. В основном Марат, конечно, но иногда и Вова заходил, когда на переговорах надо было поприсутствовать, даже если просто формально. Правда, в тот день он зашел не по отцовским делам. Марат, горе малолетнее, возьми и назови цену за замену колеса чуть ли не в полтора раза выше. И ладно бы, кому попало, а то разъездовский был. Когда это выяснилось, их толпа превратила отцовскую машину в металлолом, а Марата лично этим вечером поговорить пригласили. Как ситуацию решать, Вова не знал. Марат был неправ, и успокоятся они только после того, как места на нём живого не оставят. Ещё и до СТО руки протянут, как раз повод подходящий. Этого он допустить не мог. А чтобы за Марата вступиться и от бесплатной кормушки их отвадить, действовать пришлось бы радикально, чтобы от Разъезда избавиться с концами. Вариант не самый лучший — количеством они примерно поровну выходили, значит и пострадать многие могли. А если спросят, за что выходить, ему и ответить нечего — дело-то отцовское, и Марат накосячил серьезно.  Пока Вова думал, как это всё решить, услышал, как кто-то к воротам подъехал, и уже через минуту увидел довольную ухмылку.  — О, какие люди. И без настроения, а? — Никита привычной вальяжной походкой приблизился к Вове и по-хозяйски уселся на диван рядом. — Здарова, герой! Протянутую руку Вова пожал, но энтузиазма Кащеевского не разделял и на общение был не настроен. Не дождавшись ответа, Кащей усмехнулся только и закурил, Вове тоже сигарету протянул.  — Ну че ты, Вов? Дела серьезные решались. Я и к тебе, собственно, по делу. — Кащей наклонился к Вове поближе, блуждая глазами по его лицу.  — Знаю я твои дела. Давай без меня как-нибудь, сам разберешься.  — Ну зачем ты сразу так, а? Вот так с добром к людям и ходи. А люди потом в позу становятся, или вон, за ремонт по ушам втирают. Вова сначала подвис немного, а после почувствовал, как внутри злость поднимается. Кащея, по всем правилам, давно уже отшить пора, а к нему все информаторы таскаются. — И что предлагаешь сделать? Может водки пойти с Разъездом выпить? Так у вас вроде бы принято. Кащея выпад Вовин не впечатлил. — Марату своему скажи, чтобы спокойно ходил. За языком бы ему следить, но это сам с него спросишь. А за машину завтра придут, компенсируют. Не целиком конечно, но и малой твой бедовый, сам понимаешь. Вова с недоверием слушал Кащея. Эмоции все еще кипели, но услышанное, будь оно правдой, сразу несколько проблем его решало. — Нормально не хочешь рассказать? — А что непонятного? Уладили вопросы, никто не в обиде. — Никита снова повеселел, — Говорил тебе, люди свои теперь есть, а ты нос воротил.  — И на каких условиях эти люди работают? Своих в известность теперь не ставят? Никита шумно вздохнул и откинулся на спинку дивана. — Ты вот сам как, Вова, скажи мне честно, ничем не ударялся? Я ребят уважаемых поговорить попросил, за сопляка твоего. Тебе сейчас че надо от меня? Вова немного помолчал. По всему выходило, что и правда выручил Кащей. За такое короткое время сам бы он ничего не сообразил. Но слов подходящих найти не смог, и вместо этого еще раз пожал руку, молча поблагодарив. В тот день Кащей долго не уходил. Вова было спросил, сам по себе он теперь или с улицей дальше планирует, но тот только отмахнулся, переводя тему. Снова про завод рассказывал, звал с собой по весне съездить, на машину свою жаловался, СТО интересовался. Но интересовался буднично, и в ответы особо не вслушивался. Оказалось, всё это время с простудой лежал, да одичал без общения дома. Вова только тогда заметил, что Никита как-то по-другому стал выглядеть. Осунулся, под глазами круги, будто не ел несколько дней. Вроде старался как обычно держаться, а нет-нет и отдышка появлялась после особенно длинной тирады. Поездку окончательно отложил, о чем и оповестил Вову, заметив, как тот напрягся. А с машиной и правда беда была, но тут Вова был не помощник — не привлекали его эти дела никогда. Поэтому условились на следующий вечер, чтобы отцовский автомеханик посмотрел. Не хотелось в долгу оставаться за Марата, да и вероятность того, что он явится — 1 к 10. Но Кащей явился. Выглядел он даже хуже, чем вчера, но привычной ухмылкой Вову одарил и вручил пакет хорошего листового чая. Они оставили телегу Кащеевскую дяде Жене и пошли в импровизированный кабинет, где был кипятильник и стаканы. В этот раз он Вову про пацанов спросил-таки. Кто где, сколько пришились, чем старшие занимаются. — Так прям и отшиваете пацанов, даже юбиляров? Сурово, — Кащей улыбался, несмотря на свое состояние, слушая про новые порядки. — Ну не свечку же держать, кто юбиляр, а кто год ставится. Многое поменялось. — Ещё бы дела научились вести по-человечески, цены б вам не было. Вова спорить не собирался. Знал, что в методах и принципах они точно не сойдутся, только убеждаться в этом на кулаках в очередной раз не хотелось. — Ну а ты? Пацанам сам ничего сказать не хочешь? — А кто спрашивает? — Кащей хрипло хохотнул. — Братик твой интересуется? — Я интересуюсь. — Переживаешь, что отшить по правилам надо? Ну сейчас прям и отшей. Или массовка тебе нужна, а то не считается? Никита поднялся было с дивана, чтобы подойти к Вове, который в этот момент встал за кипятком, но покачнулся и упал обратно. Задышал тяжело, вжимая ладонь куда-то вбок. — Ты чего? Вова опустился рядом, на автомате трогая лоб. Кожа под рукой горела. Кащей дернулся с силой, рывком перебираясь на другую сторону дивана. — Да хуйня, сейчас пройдет. Есть от башки что? Вопреки его словам, лучше не стало. И таблетка, найденная Вовой в местной аптечке, особо не помогла. Он пытался снять жар как в прошлый раз, водой и компрессом, но в какой-то момент Никите стало совсем хреново. Его била крупная дрожь, хотя Вова накрыл его большим старым пледом и в самом помещении было тепло. Он несколько раз порывался встать, но сил хватало только на то, чтобы едва приподняться на локтях и снова рухнуть обратно. Через час Никита провалился в сон. К тому времени дядя Женя уже заканчивал свою смену, а кроме него больше никого не было. Вова подумал, что толку сейчас будить Никиту нет, все равно до дома не дойдет. Решил переночевать на СТО, хорошо старое кресло позволяло с относительным удобством поспать в нем несколько часов. Утром Кащей проснулся первым и ушел, не разбудив Вову. Машина осталась, так как ещё вчера им срок обозначили не меньше недели. Дядя Женя с утра ворчал, что толку от ремонта ей будет максимум на пару месяцев, но Вова умел уговаривать. Правда, через неделю дело не сильно продвинулось — тормозная система не поддавалась ремонту, вариант был только менять целиком. Мастера у них были толковые, но без одобрения Кащея трогать не стали. Вова бы отправил к горе-водителю из скорлупы кого, но знал, что даже те сейчас настроены воинственно: как-то узнали, что Кащей заходил. Прямо никто спрашивать не стал, но очевидно было, что хотели — Кащея не отшили, а так было не принято. А теперь Вова ещё и дела какие-то с ним имел. Благо, не до этого сейчас было, снова облавы по городу начались. Но Вова знал, что рано или поздно надо будет со своими поговорить, и впервые и сам не понимал, как будет объяснять, почему решил не трогать Кащея. Решил после сборов лично к нему зайти, чтобы разговор начатый закончить, и про машину заодно спросить. Когда Вова постучал, ему ожидаемо никто не открыл. Но в этот раз за дверью было тихо, хотя с улицы он видел свет из кухонного окна. Он уже думал уходить, но на пробу дернул ручку — оказалось не заперто. Кроме кухни свет больше нигде не горел, и слышно было только стрелку часов в коридоре. Вова постарался тихо снять обувь, на случай, если Никита спит. В этот момент со стороны его комнаты раздался болезненный стон, и Вова, скинув ботинки одним движением, побежал к спальне.