Чувства цвета киновари

Когда люди умотались, а будить их некому, солнце мало что может, кроме как согревать скомканные простыни в надежде, что изменение освещения заставит негодных смертных проснуться. Как ни странно, сработало. – Шуй Лан, ещё пять минут, и я встану, прав… – спросонок забормотал Дзинши, но, действительно открыв глаза, осёкся. Рядом, свернувшись в клубок, ещё спала Маомао. И без того хрупко сложенная, теперь, без одежды, она казалась скорее диковинным зверьком, нежели человеком. Но вот произошла метаморфоза: зверёк развернулся, являя ладно сложенное тело с кулачками крепких грудей и плоским животом. От пупка, словно проведённая тончайшей кистью умелого художника, пробегала полоса мягчайших волосков, превращаясь в тёмное, словно клякса от туши, лоно. – Доброе утро, – главный евнух придвинулся ближе, целуя её чуть пониже подмышечной впадинки. – М–м… Доброе, – это казалось невероятным, но она повернулась так, чтобы лечь ещё изящнее, так, как удобно только женщинам: верхняя часть тела лежит на спине, тогда как ноги и бёдра поворачиваются набок, словно ненавязчивая и притом интригующая защита мягких частей. Её движение всколыхнуло воспоминания, и Дзинши ненадолго откинулся на подушку, заставляя мысли не носиться обезумевшим табуном коней. То, что было вчера – форменное безумие, и он прекрасно отдавал себе в этом отчёт. До сих пор не знал, как решился на такое, однако ответ находился практически сразу же: он беззаветно любил её два года, и он уже взрослый мужчина, а не робкий мальчик, который толком не знает даже то, как управляться с собственным телом, не говоря уже про чужое. И сама Маомао… Она здорово помогла. Никаких лишних слов, только прикосновения и отталкивания, если нечто шло не так. Словно глухонемая, в темноте, лекарка учила главного евнуха замысловатому и притом такому простому языку любви. Теперь он знал, как она любит рычать, когда всё идёт как ей нравится, ни дать ни взять маленький тигрёнок, оставивший на Дзинши несколько царапин, лучшие награды за проделанную работу. – И о чём это Вы таком важном задумались? Никак, о государственных делах? – утомившаяся ждать его из череды воспоминаний, окликнула главного евнуха Маомао. – Снова на «Вы»? – даже встрепенулся Дзинши, – После всего, что было? – А что было? – поддразнила его лекарка, не меняя позы, – Так, расслабились чуток, да и всё. – Негодная язва! – приподнявшись на локте и склонившись над ней, Дзинши принялся осыпать веснушчатое лицо поцелуями. – Мёда больше не осталось, хватит Вам стараться, – к Маомао возвращалась прежняя серьёзность, и это заводило главного евнуха ещё больше: – Притащу ещё. – А без него никак, да? – острая коленка упёрлась ему в грудь, – Или Вы таким замысловатым образом меня маринуете, дабы получать из моего тела эссенции долголетия? – Зови меня по имени, бесстыжая кошка! – поскольку колено не собиралось сдвигаться, главный евнух сменил тактику, поглаживая непокорную конечность. – Это кто тут бесстыжий ещё, я бы поспорила, – Маомао так резко убрала ногу, что её любовник едва не рухнул прямо на неё, а затем, когда их носы почти соприкоснулись, добавила, – Полагаю, это Вы, господин Дзинши… Ай, не в шею, нет, нет!! Не надо! Не щекочите меня, негодный Вы человек! Ослабив напор, главный евнух грузно плюхнулся рядом. Маомао бы ни за что это не озвучила, но сейчас Дзинши напоминал ей щенка-переростка, которому наконец–то разрешили порезвиться на лужайке. Гляньте на него, аж светится. Иди всё дело в солнце, которое уже поднялось достаточно высоко? Солнце! Поднялось! Достаточно высоко! Катастрофа!! – Господин Дзинши! – её глаза широко раскрылись, – Скоро начнётся рабочий день! Мы проспали!! Он бестолково залупал глазами. Ну что за напасть! – С минуты на минуту Шуй Лан придёт Вас будить, и как будете оправдываться, что Вас там не было, а кровать застелена? – шустро покинув кровать, Маомао принялась расхватывать одежду, которая лежала то тут, то там. – Вот я болван! – он вскочил следом, намереваясь помочь, но лекарка уже всучила ему наспех скомканный шмат ткани: – Поторопитесь! – Один поцелуй перед тем, как я уйду! – Валите, господин Дзинши!! – одним выверенным движением заставив его вылететь за дверь, Маомао налегла на косяк изнутри, против воли улыбаясь во весь рот, – Настоящий болван. Тем временем Хуан Цзюнь, уже было собравшаяся клянчить еду, не без интереса проводила глазами полуголого господина, который скачками обезумевшего зайца пробирался в собственный дом. Это была одна из самых сложных задач, которую Дзинши решал за свою не очень–то длинную, но насыщенную событиями жизнь. Не скрипнуть дверью. Обойти ненадёжную половицу. Он в самом буквальном смысле вбурился под одеяло и притворился спящим, и именно в эту минуту в комнату вошла Шуй Лан. – Молодой господин, доброе ут… – похоже, взгляд её упал на перепачканные в меду одежды. Ну, всё, тут в помощь только актёрские способности. – Доброе! – вот как ни крути, а впитать хорошее настроение не получалось, – Я отлично выспался! – Рада это слышать, – лицо старой служанки, поначалу настороженное, в итоге обзавелось маской деланного безразличия, – Сегодня придётся надеть что-нибудь другое, смотрю, мёдом испачкались. – Да, прости, пожалуйста, я вчера пришёл поздно, не стал тебя из-за этого будить. – А что случилось? Тарелка опрокинулась? – Да, я сдуру рукавом потёр, а оно взяло и… Ну вот, в общем. Шуй Лан некоторое время молча созерцала лицо своего воспитанника, сияющее словно начищенный медный поднос. Главное ничего не сказать, это его право, его жизнь, но если честно, старая служанка не ожидала, что однажды подобный момент настанет. Будто не чиновник, а деревенский мальчишка, который только что с сеновала прибежал и делает вид, что ничего не случилось. Рада ли она за него? Шуй Лан не знала. Как и любая добродетельная мать, она всё же желала подросшему на её глазах ребёнку счастья, но это было слишком обширное понятие, чтобы свести его к набору неких общих знаменателей. И, как и многим матерям до неё и после неё, Шуй Лан, положа руку на сердце, была не в восторге от избранницы своего сына. Да и то, что произошло… Видано ли дело, разве же воспитанные в строгости девушки так себя ведут? А обручение? А свадьба? Подумаешь, два года знакомы, если уж и делать, то чин по чину, мало ли, что не может от него забеременеть, что за дела! И только попадись ей сегодня эта чертовка, водила за нос, вольничала – а теперь ещё и соблазнила, даром что из публичного дома выкуплена! Расчёсывая своего господина, старая служанка нашла недвусмысленные следы преступления: царапины на голове Дзинши. Что эта ведьма сотворила с её ненаглядным воспитанником? Возможно, знай Шуй Лан правду, она бы очень удивилась и задалась правомерным вопросом, насколько хорошо она знает Дзинши, но, вероятно, дело было в том, что для неё главный евнух навсегда остался тем миловидным ребёнком, к которому она была приставлена почти двадцать два года назад. И пускай в привычном для неё мире женили эдаких мальчиков в шестнадцать, старая служанка относила это на счёт каких-то других людей, до которых ей не было особого дела. Ещё и плечи расцарапала, тварь такая! Да, возможно, им там было хорошо, что бы они ни вытворяли, но царапаться-то зачем? И как, скажите на милость, делать вид, будто этого не существует?! Со скрипом и внутренними вздохами, но Шуй Лан смогла перебороть себя, и молча принесла молодому господину другое одеяние, благословив на удачный рабочий день. Встретилась взглядом с Гаошунем, который, заметив необычайно приподнятое настроение главного евнуха, вздёрнул брови, мол, в курсе ли она, что произошло. Чопорное лицо старой служанки сказало бывшему солдату больше положенного, и он против воли расплылся в улыбке, и, проходя мимо, шепнул: – Наш мальчишка вырос, ага? – Да уж. Счастье–то какое, – процедил а сквозь зубы Шуй Лан, вооружаясь тряпкой чтобы хоть как-то отвести душу за уборкой. Утро Маомао супротив воли последней было отмечено более чем явственной прострацией. Одно дело что-то сделать, и совсем другое – обдумать произошедшее. Процесс осознания сопровождали вчерашние оладьи, которые пусть и подсохли, но всё же были отнесены к разряду съедобных. Мысли девушки бродили в сферах, не столь отдалённых от реального мира, но вот осознание запаздывало. Вот оно и произошло. Близость с кем-то. Кожа, запомнившая каждую секунду, превращала былые прикосновения в сладостные вспышки на краю сознания лекарки. Можно было отрицать это, но то, что они с Дзинши творили ночь напролёт, было прекрасно. Как Маомао и полагала, та возня стала целительной для их общего стресса, эдакая услуга, любопытная в том числе и с научной точки зрения. Настроение тоже было отличным, даже усмехнулась пару раз, куда уж дальше. А утром было так спокойно, как бывало разве что только в детстве, когда она, ещё маленькая, по утрам подползала к отцу под бок и пригревалась, засыпая снова. И всё же. Душа лекарки была готова сменить этот штиль на бурю. Так не бывает. Точно не бывает. Яд поджидал её на столе, и травница снова принялась возиться с негодным тёмным сокровищем, думая, как разбавить его так, чтобы он стал безопасен для обычного человека, а не только для неё. Взяли ли её силой? Нет, господин Дзинши был весьма решителен, но очутившись с ней в одной постели, некоторое время трясся как осиновый лист, едва соображая, как и что делать. Маомао ожидала, что он немного осмелеет, заявит права, но нет, наотрез отказался от полноценного соития. Почему? Что за отговорка такая про «не хочу сделать больно»? Говорил, что любит… Ох, эта расхожая фраза. Какая у господ любовь? Им нужны те, кто по статусу, мало ли какая горячка на уме, она проходит, как сезонная простуда. Пройдёт и это. Почему она отпихнула его утром? Разве же от того, что всё равно? Или таким образом попросила прийти снова, когда зайдёт солнце, и ночь сотрёт разницу между чиновником и его служанкой, между мужчиной и женщиной? А после, когда он наконец получит то, что хочет, оттянет удовольствие, эта история подойдёт к концу. Да, вероятно, так и есть. Маомао вымотала ему душу за эти два года, и гнилостное поветрие вот-вот должно пройти. Заскучав среди первых красавиц Поднебесной, он предпочёл девицу своенравного ума и сумрачного таланта, которую откачивал от яда прошлым утром. Поди, ещё будет бахвалиться, как у них ловко всё вышло, все мужчины так делают, точно. А она и пикнуть не сможет, только делать вид, что позабыла эти пьянящие ласки. Взгляд её глаз стал жёстким. Отлично. Захочет взять её – пусть берёт силой. Вечером никому не светит никакого удовольствия, поиграли и хватит. Решено! – Простите, госпожа лекарь, – послышался сдавленный перевязью голос, и в лавку чудес заглянул евнух со знатных размеров флюсом во всю щёку. Перелив цветов от карминного до практически пунцового явственно докладывал о том, что воспаление придётся вскрывать. – Смотрю, продуктовый склад вышел из-под контроля? – усадив пациента на стул, девушка пусть и с трудом, но заглянула ему в рот. Десна как у трупа, вздувшегося от разложения. В прошлый раз сразу сказала, что коренной зуб надо удалить, но нет, зачем её вообще слушать, беречь этот бестолковый, сожранный кариесом пень, в котором регулярно застревала пища. Хорошо что сегодня настроение аккурат для того, чтобы что-то вскрыть! – Может, не надо? – жалко заскулил пациент, когда Маомао с видом заправского мясника познакомила его с обсидиановым скальпелем, одним из тех инструментов, которые впору было назвать приданным лекарки: дорогие, сложно обрабатываемые и труднодоступные. Этот был одним из её любимых, практически чёрный, а призрачные белёсые полоски можно было увидеть, только поднеся кусок вулканического стекла к свету. Вообще они были на крайний случай, и сегодня, пожалуй, как раз такой, всё же это лицо, и всё должно толком зажить. Ох, сколько возни. Придётся закрыть лавку наглухо, никто не должен увидеть, сколько крови может вытечь из вскрытой щеки. А ещё придётся дать ему настойку опиума, иначе скончается от болевого шока. Или… На ум пришла проститутка, зависимая от этого яда. Променявшая реальную жизнь на наркотические грёзы. Пусть и для спасения жизни, она, Маомао, готова отвечать за вероятно загубленную судьбу этого человека? Лекарка оглянулась на стол. Лекарство из стрекала одной из самых ядовитых тварей ждало своего часа. Если наложить жгут, яд конуса останется преимущественно в месте нанесения! Да и крови будет меньше! – Ложитесь, – расстелив чистую простыню на кушетке, Маомао принялась готовиться к операции. Надела кожаный фартук, выпрошенный специально на случай грязной работы. Вскипятила воду, обрабатывая устройство Хэпина: возможно, это поможет вытянуть гной, – Терпите, я помогу, но может быть весьма неприятно. – Я могу дёргаться от боли, – устремились на неё полные страдания глаза. Да что б его! – Гаошунь, – приметив бывшего солдата, вышедшего подышать свежим воздухом, окликнула старого слугу Маомао, – Ты можешь мне пособить с пациентом? Только это надолго. Ты же не боишься крови, правда? – А, конечно, Сяомао, нет проблем, – судя по тону, он несколько удивился, но отнекиваться не стал, – Погоди, только господина предупрежу. Маомао молила небеса, чтобы Дзинши не выскочил следом за подчинённым, влекомый любопытством, но небеса в этот раз не собирались считаться с её желаниями. Вот он. Выглянул, спроваживая очередного просителя. В другой одежде, иссиня-серой, торжественной и одновременно придававшей ему лет. Воспоминания набросились на лекарку словно изголодавшиеся псы. Не видя его, можно было запросто объявлять ультиматумы, но рядом с Дзинши… Уймись, негодное сердце, трясущиеся руки плохие помощники в операции! – Я могу помочь? – Вскрытие флюса это последнее из того, что Вы захотите видеть, – для пущей убедительности Маомао даже замахала ладонью в воздухе, – Мы справимся, ступайте. Кивнул и едва заметно улыбнулся. Паскуда такая, эти масляные глаза, эти поцелуи… Не сметь вспоминать!! Ушёл. Отлично. – Ещё одного фартука у меня нет, возьми обрез ткани, чтобы не испачкаться, – сориентировав помощника и наказав в случае чего крепко держать пациента, Маомао взялась накладывать жгут. Гаошунь был полезен и тут, затянув ткань потуже. – Сейчас я нанесу обезболивающее, – в который раз напомнив себе о том, что отступать поздно и всё уже решено, лекарка окунула скальпель в яд, позволив капле стечь по стеклянному лезвию. А затем сделала надрез. Пациент засопел. Препарат попал в кровь, и девушка углубила надрез. И… её встретил не крик боли, а совершенная тишина. – Не больно? – зная, что в этот момент на её темечко с круглыми от изумления глазами смотрит Гаошунь, поинтересовалась травница. – Не, всё хорошо, – с некоторым удивлением ответил ей пациент. Иссечение уже было настолько большим, что девушка без труда могла засунуть в разрез пальцы, не говоря уже о хлещущей крови. Жаль гной никогда не вытекает с такой же радостью, хотя по идее должно быть наоборот. Иногда тело слишком глупое. Изведя целую гору хлопковых шариков и добившись наконец нормальной формы щеки, избавившейся от воспаления, Маомао принялась накладывать кетгут. Было бы не лицо, обошёлся бы обычной нитью или конским волосом, но раз тут такое дело, включая ещё и тестирование яда, так уж и быть, можно и потратиться, а то снимать швы с таких огромных разрезов и врагу не пожелаешь. Оно и без того несколько дней будет переливаться почище цветка павловнии, незачем лишний раз тревожить. – Полежите немного, отдохните, – закончив с обработкой и похвалив себя за наведённый вчера порядок, Маомао наконец отложила инструменты, вытирая покрывшийся испариной лоб. – Бо Хань, счастливый ты стервец, как оклемаешься, поставь госпоже лекарке чарку хорошего алкоголя, вон сколько над тобой порхала, – на полном серьёзе заявил Гаошунь, склоняясь над больным. – О, долгие лета госпоже лекарке, да будет так, – пусть он и ворочал языком не особо ловко, но было заметно, что эффект обезболивания ещё не прошёл. – Думаю, будет лучше, если мы организуем носилки да отнесём его отоспаться, – долгие годы служения сделали старого евнуха донельзя деликатным, даже если он видел, что нечто не было организовано до конца. – Очень обяжешь, большое спасибо, – дождавшись, пока больного вынесут вон, Маомао с тяжёлым вздохом уселась на пороге лавки чудес. На её руках, перепачканных едва ли не до самых локтей, подсыхали кровь и ихор. – Я приказал Шуй Лан согреть тебе воды, чтобы ты приняла ванну. Лекарка подняла на него усталые глаза: – Так воняю, господин Дзинши? – Напротив, – он аккуратно сел рядом и добавил гораздо тише, – У тебя очень приятный запах. Вот можно его ненавидеть, скажите на милость? Почему ей, всегда приучавшейся ни от кого не зависеть, сейчас так хочется рухнуть на эти колени и просто молча полежать, свернувшись в калачик? Почему он не мог просто взять её силой, так, чтобы потом воротило что от него, что от всей любви, испытываемой человечеством? Одно прикосновение – и она снова начнёт таять, как податливый воск под пламенем. – Благодарю за заботу, – увернувшись от протянутой руки, и, должно быть, заставив главного евнуха недоумевать от эдакой немилости, Маомао встала и двинулась в сторону дома, – Будьте любезны, закройте дверь и повесьте табличку, а то у меня руки грязные. Штормовой фронт в её душе, отшвырнутый было тяжёлой операцией, собирался вернуться снова. И Маомао понятия не имела, как именно и куда ударит эта неведомая и притом неистовая стихия.