***
Убийство отца Минхо не планировал. Оно было спонтанным, на эмоциях и совершенно не к месту в его налаженной, стабильной жизни, если таковой можно в принципе считать жизнь наркоторговца. Как бы то ни было, Минхо всегда умел выйти сухим из воды и отделаться легким испугом. Стараниями его адвокатов и во многом благодаря показаниям Хёнджина убийство Ли Дон Ука было признано непреднамеренным, совершенным с целью самообороны и в состоянии аффекта. Минхо получил одиннадцать лет строгача с правом подачи на УДО спустя пять лет, при хорошем поведении. Приговор крайне мягкий, чисто для галочки. Кому-то это может показаться случайностью или редким везением, но Минхо всегда знал, сколь напряженная работа мозга стоит за внешней легкостью момента, именуемого судьбой. Творить свою судьбу мы вынуждены сами, просто кто-то делает это топорно, а кто-то виртуозно. Но это всегда только мы: преступники и судьи, палачи самих себя и архитекторы дворца своих несчастий. Минхо с ранней юности понимал, что, связав свою жизнь с криминалом, не стоит зарекаться от тюрьмы. Срок по правильной статье – плюс сто очков Гриффиндору на дальнейшем пути становления собственного авторитета в преступном сообществе. Убойная статья – своего рода метка. Чалиться как лох полный срок Минхо никогда не собирался. Он имел все шансы выйти на три-четыре года раньше, имея, с одной стороны, безупречную репутацию исправившегося человека в глазах тюремной администрации и общества, а с другой – весомый авторитет среди криминалитета, с которыми бок о бок жрал баланду, окончательно став своим. Тюрьма – это боевое крещение. Тем, кто его проходит, всегда уважение и восторженные взгляды желторотых юнцов… Минхо, вне всякого сомнения, был человеком, с легкостью ориентирующимся в любой среде, способным подстроиться и выжать всё самое выгодное для себя из существующего положения вещей. Даже убийство отца не потопило его, а в каком-то смысле сыграло на руку, сделав дерзкого щенка матерым хищником, изворотливым, опасным. И лишь одна переменная в его жизни была постоянной – вечной занозой в сердце, проблемой, требующей немедленного решения здесь и сейчас. Выхватить нож или осколок стекла и пустить кровь, вскрыть нарыв, взорвать устоявшийся порядок, начиная в который раз с чистого листа. Хёнджин – камень преткновения, рычаг, который переворачивал всё в душе Минхо, радикально меняя его планы, в который раз внезапно и болезненно. Проведя в тюрьме Аньян два года, наладив нормальный бизнес, обрастая связями, сплетая свои сети как паук, Минхо почти достиг баланса и катил по заезженным рельсам прямиком к своей цели. Но Хёнджин вновь сломал едва выстроенную систему, вынуждая бросить всё, поскольку без него Минхо ничего не хотел. Брат всегда был нужен ему рядом, в полном распоряжении, всегда доступный, вечно зависимый. Как когда-то младший не смог уехать в колледж и с легкой руки старшего сел на наркоту, просто потому, что Минхо был склонен палить из пушки по воробьям. Едва почуяв реальную опасность потерять Хёнджина, Минхо принял меры, чудовищные в своем размахе. Абсолютно не нужные, имевшие ужасные последствия. А сейчас любые средства в его понятии были хороши, чтобы вернуть беглеца, посадить на цепь и навсегда отбить охоту перечить даже по самому незначительному поводу. План действий очень быстро сложился в голове, а люди, как винтики в сложном механизме, чья задача – просто быть использованными, четко попадая в паз, укладываясь в рабочую схему, приводящую в движение шестеренки судьбы, нашлись тут же. Минхо знал, как заставить любого прогнуться под себя, и если бы сам дьявол поставил ему задачу выложить слово вечность, вместо ледяных осколков волшебного зеркала он с легкостью использовал бы людей, уложив их трупы ровненько по буквам, именно так, как требуется. — Сколько в общей сложности у тебя денег, Минхо? — Джисон внимательно изучал банковские отчеты, уставившись на экран планшета. Цифры впечатляющие. На одном только счете в японском SMFG был тот самый миллион долларов, который Хан так настойчиво требовал предъявить. — Не так много, как хотелось бы, — усмехнулся Минхо. Пока Джисон изучал цифры, его безжалостный подельник прокручивал в голове способы максимально быстро и жестоко избавиться от ненужного свидетеля в самое ближайшее время, сразу, как только тот выполнит свою часть сделки и вытащит Минхо на волю. Хан был обречен, но не догадывался об этом, ослепленный жаждой наживы. Его волновало, не лжет ли Минхо о том, что имеет бабки, чтобы расплатиться. А надо было думать о том, что Минхо лгал, вовсе не собираясь платить. — Когда я получу аванс? — Хан поднял глаза, встречаясь с Минхо взглядом. — Завтра в полдень, — улыбка на бледном лице, опущенные ресницы и покорный наклон головы. Минхо будет паинькой ровно до того момента, как сможет, наконец, показать зубы. Это целое искусство – выждать момент. — Заберешь пакет из камеры хранения на центральном вокзале. Номер и код ключа придет сообщением на твой телефон за пять минут до полудня. Хан закусил губу. Что ж. Пока он не видел подвоха и, похоже, всё шло к тому, что Минхо-таки выполнит свое обещание. Всё пройдет гладко. — Если завтра днем я получу бабки, то ночью ты выйдешь на свободу, — произнес Джисон без тени улыбки. Он никогда не шутил с деньгами. Не имел такой привычки. Все последние дни до нового года Минхо плохо спал. Его мучили кошмары, в которых он бродил по их старому дому, внезапно ставшему огромным бесконечным лабиринтом со множеством комнат и лестниц, почти одинаковых, скрипучих гнилыми половицами в тишине. Он ищет брата, но нигде не может его найти. Смех Хёнджина и какое-то неясное движение во мраке всегда где-то рядом, неуловимый мальчик играет с ним в прятки, зовет его по имени, но словно мираж растворяется в воздухе каждый раз, как Минхо настигает его. Двадцать четвертого декабря, в сочельник, как и полагается во время всенощного бдения, Минхо, никогда не являвшийся ревностным католиком, не сомкнул глаз. Он тихо лежал на нарах в своей одиночке, полностью одетый и даже в обуви – высоких берцах на шнуровке. С уже готовой теплой зимней курткой под боком. Он давно приготовился и ждал, когда за ним придет Джисон. В правом ботинке у него был надежно спрятан рекон танто – единственный козырь в игре, которую Минхо не собирался проигрывать. Оружие в тюрьме достать возможно, но скрыть этот факт от начальника блока – нереальная задача. Поэтому всё, на что Минхо мог рассчитывать – это его собственный небольшой японский ножичек, которым легко можно вскрыть глотку любому. Главное – до нее добраться. За полчаса до полуночи дверь глухо лязгнула в тишине, и Минхо резко подорвался с койки, бесшумно, словно дикий кот. — Не спится? — Джисон возник на пороге, бледный как полотно, но с пылающим взглядом. В отличие от Минхо, все последние дни планомерно выполнявшего договоренности и грезившего побегом, Хан весь измучился. Даже получив на руки аванс в размере ста тысяч наличными, он испытывал внутренние метания. Хватит ли ему миллиона, чтобы жить долго и счастливо вдали отсюда? Получив новые документы, он планировал покинуть Корею как можно быстрей. Скрыться от властей на Филиппинах, снять домик на побережье и залечь на дно. — На том свете отоспимся, — хмыкнул Минхо. — Ну что, идём? Он шагнул к дверям, но Джисон преградил ему путь. — Не так быстро, — горячее дыхание обдало щеку. Хан почти прижался к Минхо грудью, выдыхая жаркий шепот в темноту: — Я тут подумал, не продешевил ли я, и знаешь, мне кажется… — Накину сверху полмиллиона, — в момент раскусил его Минхо. В мутной глубине зеленых глаз плясали огоньки. — По рукам? Хан, не колеблясь, схватил протянутую ладонь Минхо. Стиснул в крепком рукопожатии. — Пойдет, — выпалил он. — Вздумаешь наебать меня – пристрелю как собаку и скажу, что ты пытался бежать. Мне ничего не будет. Максимум уволят по статье о недоверии. — Я в курсе, — как можно спокойнее произнес Минхо, хотя ему до жути хотелось вцепиться Хану в глотку. — Я весь твой, и деньги ты получишь, как договаривались. Ты здесь хозяин. Мне залупаться нет резона. Слова Минхо логичны и верны. Он нигде не прокололся, и даже приебистый душнила Джисон не смог найти изъян в их дерзком плане. Хан глубоко вздохнул, изо всех сил стараясь унять тремор рук. Все эти левые мысли и опасения стоит списать на волнение. Минхо его не кинет. Просто не сможет. У Хана оружие, тачка и ключи от всех дверей. У него власть. Ему нечего бояться. — Идём… Джисон отпрянул, разворачиваясь, и шагнул из камеры во мрак коридора. Он ошибся в своих расчетах, решив, что полностью держит ситуацию под контролем. Минхо шел за ним следом, отставая на полшага и внутренне торжествуя от того, что у него почти всё получилось. Именно так, как он хотел. Покинуть охраняемую территорию, пройдя все пункты охраны, и не навлечь на себя подозрений – нетривиальная задача, но Джисон справился с ней на пять с плюсом. Он четко рассчитал время смены постов, позаботился о выключении камер именно в тех коридорах, которыми они шли до самого выхода на задний двор. Отсюда до парковки, где стоял автомобиль Хана, было не более ста метров. Холодный снежный ветер ударил в лицо, и Минхо, выйдя из здания тюрьмы, впервые за долгое время ощутил, как легкие наполняет пьянящий воздух свободы. В груди мгновенно стало тесно от избытка кислорода, сжигающего внутренности. Минхо с трудом сохранял рассудок трезвым, почти на автомате следуя за Ханом по заснеженному пустому двору. Вдвоем они побежали со всех ног к машине, задыхаясь от быстрого бега, почти ничего перед собой не видя из-за усилившейся в ночи метели. В тачку запрыгнули почти одновременно. Даже в темноте Минхо отчетливо увидел, что у Джисона дрожат руки, когда он хватается за руль так, словно пытается найти опору, удержаться на плаву. — Сменим тачку под мостом? — Минхо подал голос в тот момент, когда Джисон нажал на газ, трогаясь с места. — Да, — Хан кивнул, не отвлекаясь от дороги. Машина медленно ехала с парковки по занесенному снегом выезду к трассе. — Не дрейфь. К тому времени, как нас хватятся, мы будем уже в Сеуле. — Хорошо, — Минхо вздохнул, откинувшись на сиденье. До моста полчаса езды. Можно расслабиться. Теперь главное – не нервничать и сделать всё четко. Хан вывез Минхо с территории тюрьмы Аньян на своей машине. Неподалеку, в районе моста через местную речушку, он еще днем бросил второй автомобиль, взятый напрокат под чужим именем. Именно на нем он планировал без проблем доехать до столицы. Маленький городок тихо спал, укрытый снегом, как пушистым одеялом. Дворники успокаивающе монотонно шуршали по стеклу. — Никогда бы не подумал, что решусь на такое, — пробубнил себе под нос Хан. На пустой трассе машина набирала скорость. — На что только не пойдешь ради денег, — усмехнулся Минхо. Втянув голову в плечи и прикрыв глаза, он делал вид, что дремлет, расслабившись на пассажирском сидении. — Ради весьма немалых денег, — резонно заметил Джисон. — А ты чего ради? Неужели твой милый братец того стоит? Вопрос риторический. Минхо молчал и улыбался, не открывая глаз. Ему было тепло и спокойно. Он хотел лишь на несколько минут забыться, отдохнуть перед тем, как рвать жилы, бороться за жизнь и убивать. Затишье перед бурей – особенный момент. Так хочется его продлить и насладиться. Хёнджин стоит того, чтобы убить и умереть за него. Минхо это знал совершенно точно. И Хан это тоже очень скоро поймет. — Он, конечно, красивый, сволочь, — не затыкаясь, пиздел Хан. — Я был не прочь ему вставить. Но в жизни бы не отвалил такие бабки за него. — Ухмыльнувшись, он кинул быстрый взгляд на тихо сидящего рядом Минхо. — К слову о деньгах. Как ты умудрился зажать такие суммы? Минхо вздохнул и открыл глаза. Столь желанной ему тишины от неугомонного Хана ждать не стоит. Тот так и будет болтать всю дорогу. Отрезать бы ему язык и заставить сожрать, насильно проталкивая поглубже в глотку… — Я грабил клан несколько лет, — спокойно произнес Минхо, глядя, как мокрый снег за окнами автомобиля на скорости сливается в длинные росчерки трассирующих пуль. — Брал в долг огромные суммы, сбывал товар по завышенным ценам, бадяжил внаглую, чистым никогда не торговал. Как нажиться на дешевой наркоте – это целая наука. Не думаю, что тебе будет интересна нудная лекция по химии. — Вешать долги на любимого брата – верх цинизма в моем понимании, — нервно цокнул языком Джисон. — Но отдавать накопления ради того, кого даже не потрудился выкупить у мафии, и вовсе лишено всякой логики. Минхо сверкнул глазами в темноте. Хан попал в точку. Приебистый черт. И на редкость догадлив. Минхо не собирался платить. Только Хан пока об этом не знает. Но уже словно опытная ищейка, чует подвох. — Хёнджин мне нужен на цепи, — коротко ответил Минхо. Так он понимал искреннюю любовь. Объект его привязанности должен быть связан. Долгами, кровью, страхом. Чем угодно. Обездви́женным и полностью зависимым. — Ты конченый всё-таки, — хохотнул Джисон. — Но мне понравилось развлекаться с вами. Я бы с удовольствием это повторил. Не раз и не два. До моста оставалось всего ничего. Он уже чернел невдалеке пугающей громадой. Минхо улыбнулся собственным мыслям. Хан внезапно подал ему удачную идею своими грязными разговорами. — Хмм, — словно невзначай, Минхо придвинулся к Джисону, нагло заглядывая ему в лицо. — Ты запал на моего брата? Или на меня? Погладив себя по коленкам, он незаметно скользнул ладонью вниз, прощупывая, насколько быстро и легко он сможет выхватить нож из ботинка, сидя в такой позе. Джисон, смутившийся и изо всех сил пытающийся скрыть это смущение хриплым смехом, естественно, ничего не заметил. — Минхо, заниматься сексом с кем-то – не значит запасть на него. Мне просто понравилось трахаться… С вами обоими… Уверенности в голосе Хана было овердохуя, чем, собственно, он и выдал себя, явно переигрывая. Минхо выбрал идеальный момент. И, как всегда в подобных случаях, ощутил, как пальцы колет электрическим разрядом напряжения. Джисон свернул под мост, укрываясь в его тени от снегопада. Машина плавно въехала из шумящего ледяного обстрела мириада снежинок в вязкую тишину полумрака. И в этой тишине, едва лишь Хан заглушил мотор, останавливаясь, Минхо спросил его в лоб: — Хотел бы быть снизу, Ханни? Понравился бы тебе такой расклад? Джисон и охнуть не успел, как Минхо подался к нему и схватил сзади за волосы, слегка запрокидывая ему голову, словно для поцелуя. Хан обомлел, распахнув глаза, сходу вспыхивая, будто спичка. При иных обстоятельствах он бы насторожился. Но в тот момент ему показалось, Минхо склоняется над ним, чтобы впиться в губы смазанным быстрым поцелуем. Он был так близко. Смотрел, шаря по лицу Джисона безумным взглядом зеленых глаз, горящих в темноте. Их дикое пламя завораживало гипнотической пляской языков огня. И Хан расслабился, откинув голову, беззащитно открывая шею, горло… — Как славно, — прошептал Минхо почти что Хану в губы. — Я почему-то так и думал. Секундная вспышка, взмах руки – и Хан сам не понял, как это случилось. Минхо одним движением выхватил нож, тускло блеснувший черным лезвием в темноте, и всадил его Джисону в глотку, вскрывая артерию слева. Мутную дымку похоти в глазах Хана мгновенно сдернуло порывом отрезвляющей смертельной боли. — Мин… хо… Шипящий хриплый звук вырвался из горла, как брызжущий кровавой пеной вздох искреннего удивления. Джисон резко дернулся, не веря в произошедшее, всё еще надеясь удержаться на краю бездны, начал отчаянно цепляться за жизнь, которая с каждым ударом сердца уходила из него толчками выброшенной теплой крови из расходящегося разреза в горле. Минхо увернулся от цепких рук Хана. Тот попытался его схватить, оттолкнуть от себя и одновременно ударить. С силой рванув на себя нож, Минхо, насколько смог, увеличил порез и выдернул лезвие, оставив зияющую рану, сразу же почерневшую от обилия крови. Хан беззвучно шевелил кровавыми губами, жалобно булькая в бессильной ярости. Он схватился за шею в нелепой надежде закрыть рану, но это было бесполезно. Теперь помочь ему было практически невозможно. Счет пошел на секунды. Кровь просачивалась сквозь пальцы, заливая его зимнюю форменную куртку. Другой рукой он потянулся к пистолету в плечевой кобуре под одеждой, из последних сил рассчитывая дать отпор, но Минхо не позволил. Подался к нему, и они сцепились в смертельном объятии, глядя в глаза друг другу. — Извини, Ханни, — холодно прошипел Минхо, в безумном напряжении почти ломая Хану руку, не давая возможности выхватить оружие. — Я, знаешь ли, обещал Хёнджину не целовать других за его спиной. И обещание свое сдержу. Джисона повело от быстрой потери крови, но он всё равно еще мог сопротивляться. Руки скользили от липкой теплой влаги, пальцы не слушались. Минхо сильный. Бороться с ним дело – гиблое, но Хан старался, как мог. В последнем рывке порой открывается второе дыхание, и их жестокая возня в машине затянулась. Джисон никак не хотел подыхать быстро. Его молодой здоровый организм, презрев все законы природы и физики, оказался на редкость крепким. Минхо пришлось всадить ему нож еще раз… и еще… и снова. Он вошел во вкус и порезал Хану глотку с двух сторон, вскрыв обе артерии. На деле Джисон брыкался не больше десяти минут. Но Минхо это показалось вечностью. Он весь вспотел, его мутило от запаха свежей крови, в которой они с Ханом оба перемазались конкретно. И только когда несчастный офицер бессильно откинул голову на подголовник сиденья, открыв ужасные колото-резанные раны горла, выворачиваясь влажным мясным нутром, его руки опустились, и больше он уже не отбивался. Минхо медленно вытер нож о куртку Хана, всё еще истекающего кровью, и убрал, не желая оставлять здесь, в этой тачке, которую он планировал вместе с трупом своего незадачливого подельника утопить в реке, столкнув с крутого берега под мостом. После он спокойно обыскал Джисона, забрал его пистолет и две запасные обоймы. А затем вышел из машины на воздух и долго стоял, прислонившись к дверям, задыхаясь от кислорода, нестерпимо жгущего легкие после кровавой душегубки маленького замкнутого салона автомобиля. Времени совсем не осталось, нужно валить, пока ночь и метель укрывают его, заметают следы. Минхо сел на колени прямо в снег возле машины и, зачерпнув пригоршню ледяных белых хлопьев, начал остервенело смывать снегом кровь с рук, с лица… Сдирая с себя одежду, он хотел бы отмыться целиком, неосознанно, инстинктивно ощущая себя грязным и больным, покрытым кровью человека, которого презирал. Минхо почти не помнил, как разделся, свалил все шмотки в кучу и пихнул в машину на пассажирское сидение. И так, почти голым, в одном белье, прихватив лишь оружие и нож, пошел по заснеженному берегу к припаркованной тачке, где была предусмотрительно приготовлена и одежда, и теплые куртки. Они с Ханом собирались скинуть шмотки, утопить авто и погнать на прокатной машине в Сеул. Всё было продумано до мелочей. Джисон хорошо постарался, послужив отличным мостиком к свободе. А Минхо, как никто другой, умел въехать в рай на чужом горбу.***
Чхондам-дон – один из самых богатых жилых районов Каннам-гу. В середине шестидесятых годов здесь был всего лишь грушевый сад, но с конца семидесятых Чхондам-дон превратился в супербогатый район. Лучшие особняки располагались в непосредственной близости от тихого парка Чхондам с его пышными насаждениями и рекреационными зонами для прогулок, занятий спортом или отдыха. Чанбин купил здесь двухэтажный дом с видом на парк. С виду неприметная бетонная коробка с масштабным остеклением по всему периметру, этот дом был одним из самых дорогих проектов на районе. Модернизм в архитектуре – это воздух и свет. За что только платят огромные суммы – непонятно. Едва оказавшись внутри, Хёнджин подумал, что это холодное, неприветливое место, в котором мало кто захочет жить. Но по мере того, как они вдвоем с Чанбином наполняли чистое полотно идеально отштукатуренного вайт бокса своими вещами, как частичками себя, пришло понимание того, насколько ярко проявляется на безликом фоне дома индивидуальность их как пары. — Уже доставили??? Хёнджин с порога втянул носом воздух, ощущая терпкий аромат хвои. Он быстро выбрался из своей огромной куртки и скинул ботинки. — Да, иди сюда, посмотри тут оставить или передвинуть… Чанбин был в гостиной, вне поля зрения. Но его мягкий голос звучал слишком четко в полупустом пространстве их нового, еще не до конца обжитого дома. Хёнджин ощутил, как мурашки стайками рванули по рукам еще до того, как, застыв на пороге гостиной, он увидел огромную пушистую елку напротив панорамного окна во всю стену. — Ну? Что скажешь? — Чанбин обернулся. Хёнджин стоял столбом и не мог сказать ему ни слова. Как ребенок рождественским утром, он, распахнув глаза, в восхищении смотрел на благоухающую смолой живую ель. С тех пор, как его приемная мать Хана заболела, Хёнджин забыл, что такое праздники в кругу семьи, и о таких волшебных мелочах из детства, как елка, мог только мечтать. В семье Ли Новый год и Рождество проходили скромно. Дом украшался зачастую старыми игрушками, одними и теми же из года в год. Но маленький Хёнджин всегда был рад и этому. С удовольствием возился, таская с чердака пыльные коробки с украшениями, и помогал Минхо разматывать длинные ленты гирлянд с огоньками. Самые сладкие воспоминания детства были связаны у него с теплыми днями на кухне, когда мама готовила праздничные пироги с вишней, а Минхо и отец чинили вечно перегорающий из-за множества огней в доме трансформатор. Хёнджин очнулся, лишь ощутив горячую ладонь Чанбина в своей руке. Мужчина приблизился и, взяв парня за руку, притянул в свои объятия. — Скажи хоть что-нибудь, — улыбнулся Чанбин. — Тебе нравится? Хёнджин давно хотел сказать Чанбину, что начинает ощущать зависимость не хуже наркотической от его безграничного тепла и физического в том числе. Чанбин обнимал его, и у Хёнджина закипала кровь. — Нравится, — кивнул Хёнджин. Его губы дрожали, когда он поцеловал Чанбина, обвив руками за шею. — Мы будем ее наряжать вместе? Я очень хочу. Пожалуйста. Возможности отказать или ответить хоть что-нибудь у Чанбина не было. Хёнджин целовал его запоем, вторгаясь внезапной сладострастной влажностью дыхания в чужой рот. До головокружения прекрасный и такой порывистый, что Чанбину больше ничего не оставалось, кроме как сдавить своего мальчика в объятиях и отвечать на поцелуи, стараясь угнаться за нахлынувшим желанием. За огромными окнами медленно кружился снег, ложился тонкой ледяной вуалью на голые ветви деревьев, украшая их сверкающей изморозью к Рождеству. Последние дни до Нового года – вечная суматоха. Приятные хлопоты, беготня по магазинам и куча неотвеченных на телефоне. Крис практически каждый год проводил праздники с матерью на другом континенте. Поэтому улетал заранее, передав все дела Чанбину, и возвращался только в середине января, загорелый, как плебей и наевший пару килограмм. Чанбин оставался один. А с тех пор, как умер отец, он крайне редко навещал свою дальнюю родню или устраивал шумные вечеринки. В основном был дома. Позволял себе отсыпаться. Или улетал куда-нибудь поближе к океану с очередной красивой мордашкой. Теперь всё было иначе. Крис свинтил уже на Рождество. К двадцать пятому декабря его и след простыл. Он слал Чанбину свои унылые селфи в огромных шляпах от солнца и в очках на пол-лица, с толстым слоем солнцезащитного крема на носу. И выглядел при этом уморительно. В заснеженном Сеуле смотреть эти яркие кадры с золотого побережья Чанбину особенно доставляло. Теперь он был не один и полностью ушел в домашние заботы, которые так приятно решать совместно с близким человеком. Хёнджин стал ему дорог за очень короткий период времени. Неотъемлемой частью жизни. Каждый раз при мысли об этом у Чанбина сосало под ложечкой, а по венам тягучим гудроном растекался безотчетный страх. Он давно не верил в любовь. В его возрасте и положении это сказки для юнцов, которым никогда не воплотиться в реальности. Но, несмотря на все предубеждения, он, как и многие до него, оказался в той же точке мироздания, куда заносит всех влюбленных: счастливый, запыхавшийся, спешащий домой после рабочего дня на теплый свет огней, дрожащий в окнах. Хёнджин встречал его, с порога набрасываясь с бесконечными вопросами. Ему нравилось украшать дом, покупать милые вещи, вникать в сложное искусство гармонии дизайна интерьера. Но ему в любой мелочи нужна была помощь и подсказка старшего товарища, куда больше понимающего в роскоши, так как Чанбин в ней вырос и никогда не нуждался. — Я выбираю бокалы, пойдем, поможешь мне, — Хёнджин ловко расстегивал пуговицы теплого пальто и стаскивал его с широких плеч Чанбина, пока тот пытался обнять парня в полумраке просторного холла. — Я писал Крису, но он мне не отвечает! Видимо, я достал его своей нудной писаниной и ему не до меня. Чанбин рассмеялся. Хёнджин раздел его, словно фокусник, незаметно и быстро. Убрал пальто, расстегнул пиджак и верхнюю пуговицу на рубашке, мимоходом слегка погладив шею, почти невесомым касанием пальцев скользнув по влажной от пота впадинке ключиц. У Хёнджина особый дар – разжигать огонь, почти не прикладывая усилий. Буквально по щелчку своих длинных тонких пальцев художника. Мужчина поймал руки Хёнджина и сжал в своих ладонях, притягивая к себе. Наклонился и шумно вздохнул, касаясь их щекой. Прохладные руки Хёнджина дрожали. Он нервничал, о чем сам уже неоднократно говорил. Ему хотелось сделать первый их совместный праздник запоминающимся. А лучше незабываемым. Он так старался, что почти не спал в последнюю неделю. Помимо работы, он всё свободное время шуршал по дому, наводя уют, и даже несмотря на помощь наемного персонала, жутко уставал. Чанбин раз за разом повторял, что ему всё равно, какие будут бокалы, фарфор или блюда на столе. Он готов провести все праздники с Хёнджином в одном халате у камина, распивая шампанское и закусывая шоколадом и мандаринами. И больше ему ничего не нужно. Его не волнуют подарки и прочая праздничная суета. Тем более, что свой главный подарок он и так уже получил. Хёнджин окончательно сдался и согласился жить вместе. После нового года он планировал расторгнуть договор аренды на квартиру, которую снимал недалеко от студгородка, и уже перевез все свои вещи в особняк. — Крис тебе посоветует английский бренд Де Ламери, — хмыкнул Чанбин. — Он у нас сноб. — А что за бренд? — Хёнджин навострил ушки, запоминая новое название. Ему самому понравились на сайте Сваровски прекрасные, на его взгляд, фужеры Кристаллин. И цена вполне доступная. — Хороший, — хмыкнул Чанбин. Приобняв Хёнджина за талию, он пошел вместе с ним в гостиную. — Его предпочитают бкс. — Айдол-группа? — расплылся в улыбке Хёнджин. Он вис на своем мужчине, как всегда обнимая за шею, забираясь пальцами в волосы Чанбина, зачесанные назад по корпоративной моде. — Британская королевская семья… Чанбин отдал бы все богатства мира за то, чтобы слушать, как Хёнджин хихикает в его объятиях, прикидывается дурачком и игриво вырывается, когда его тискаешь слишком навязчиво или сжимаешь сильнее, чем нужно. Не размыкая объятий, смеясь и подначивая друг друга, они добрались до широкого дивана, на котором Хёнджин оставил свой планшет с открытыми вкладками, чтобы показать то, что он навыбирал, Чанбину. — Крис сноб, а ты? — тараторил Хёнджин, пока его внаглую заваливали на диване. Чанбин не видел его целый день. Они оба начинали скучать уже через несколько часов в разлуке. И, встретившись, даже не старались сдерживать себя. — Я не смогу поддерживать тот уровень, к которому ты привык в быту. Мне это сложно… Я ведь не разбираюсь… Хёнджин сбивался, задыхаясь и проглатывая окончания фраз. Чанбин уложил его на диван и гладил руками сквозь одежду, пока еще не переходя черту, но уже заставляя расслабиться и вспыхнуть от желанной близости. — Для этого есть специально обученные люди, Джинни, — шепнул Чанбин, целуя его в ушко. — Ты не должен ничего поддерживать. Этот дом твой. Пусть тут будет всё так, как ты хочешь. Хёнджин бы расплакался, если бы Чанбин не отвлек его поцелуями. Фужеры они всё-таки заказали, но только спустя час, уже уставшие и сонные.***
Тридцать первого Хёнджин уехал в город за покупками. Но это были не громоздкие подарки или очередной набор десертных вилочек на бархатной подложке, а то, что он хотел приобрести для себя. Впрочем, если разобраться, и для своего мужчины тоже. Ведь Чанбину, в конце концов, всё это снимать. Хёнджин зашел в бутик элитного белья из натурального шелка Jean Yu в полдень, а вышел оттуда только к половине третьего с небольшим пакетом красиво упакованных вещиц, даже просто примеряя которые, можно не на шутку возбудиться. Они с Чанбином разъехались утром каждый по своим делам. Глава корпорации SIG в канун Нового года по традиции посещал праздничный бранч в мэрии, после которого ехал в головной офис собственной компании, чтобы поздравить с наступающим и премировать лично рядовых сотрудников на ежегодной пресс-конференции для сми. В былые годы эти предновогодние дни были едва ли не единственными, когда Чанбин спускался к простым смертным, снимаясь для телеканалов и интернет-изданий. У Хёнджина в распоряжении целый день, чтобы подготовиться к празднику. Сходить в салон или понежиться в спа. В их новом доме всё уже готово. Персонал после обеда должен уйти, закончив последние приготовления. Скромный ужин на двоих Хёнджин вполне сможет подать и сам. Он так хотел. Чтобы им с Чанбином ничего не мешало. Чтобы они, как обычные люди, спокойно ели и болтали, наслаждаясь тишиной и обществом друг друга в сияющей дымке новогодних огней. Только вдвоем. Пока Чанбин в мэрии, катается по делам и светит лицом перед камерами, Хёнджин гулял по магазинам и суетливым улицам заснеженного центра в праздничной толчее вечно спешащих людей. Ему нравилось это особое время, когда кажется, что всё благополучно. Каждый сыт и доволен. Нагруженные подарками, раскрасневшиеся, радостные люди бегут по своим делам. В свои дома… к своим родным… Кутаясь в теплое пальто, пряча нос в кашемировый мягкий шарф, Хёнджин брел по проспекту, уже вспыхивающему огнями с наступлением сумерек. Зимний короткий день подходил к концу. Пора было сворачивать в парк и идти домой, мимо городского катка, где местная молодежь и дети толкались с утра до вечера. Шумные, звонкие, смешливые. Окна гостиной их нового дома выходили на парк, и Хёнджин теперь часто слышал детский смех. Переливы колокольчиков беззаботной юности. Он невольно улыбнулся, думая об этом. В конце проспекта Мёндон он был почти готов свернуть с шумной улицы, как внезапно замер, увидев собственное отражение в огромной витрине модного магазина. Высокий худой красавец с томным взглядом и румянцем на щеках. Поцелованный морозом, с кристаллами снежинок в темных волосах. Хёнджин внезапно почувствовал, как сдавливает горло от нахлынувших эмоций. Странная причуда судьбы. За стеклами витрин были выставлены яркие легкие шубки из перьев. Иссиня-черные, с фиолетовыми вспышками или алыми пятнами, а где-то вдалеке маячили и ярко-зеленые, из прошлогодней коллекции. Как раз такую Хёнджин купил себе по скидке в этом магазине летом, а потом, разгуливая в ней по бульвару, встретил Чанбина. Тогда ему казалось, это шикарная дорогая вещь. Теперь же у него в пакете шелковые трусики в пять раз дороже, и он собирается надеть их просто на одну ночь, чтобы его мужчина мог сорвать их с него в порыве страсти. Хёнджин еще долго стоял один в потоке толпы напротив горящей огнями витрины и улыбался сквозь слезы. Прошлая жизнь кончена. Он никогда больше к ней не вернется. Никогда… Вернувшись в их теперь общий дом, стеклянный дворец покоя и полумрака, Хёнджин закрыл входную дверь и прислонился к ней спиной. Он был один. Персонал не вернется до завтрашнего дня. У всех выходной в самую праздничную ночь года. Чанбин еще не приехал. Он должен вернуться к восьми. У Хёнджина полтора часа, чтобы принять ванну и переодеться. Когда Чанбин вернется домой, его будет ждать слегка развратный, но, несомненно, приятный сюрприз… Скинув верхнюю одежду и обувь, Хёнджин прошел в гостиную, и по пути установленные датчики реагировали на движение, включая приглушенный свет в холле и комнатах. В гостиной сразу же зажглась елка. Вдвоем с Чанбином они нарядили ее на днях, едва не передравшись в пух и прах из-за того, что Хёнджин наряжал ответственно и серьезно, а Чанбин только мешал ему, постоянно целуя и отвлекая. Мужчина называл парня своим маленьким эльфом и предлагал присесть к нему на колени, рассказать, как тот вел себя в этом году. Обещал наградить или наказать, в зависимости от того, был ли Хёнджин хорошим мальчиком или же плохим. Хёнджина эти домогательства смешили до истерического хохота, и он то отпихивал от себя Чанбина, то сам кидался на него. Так вполне стандартное мероприятие по украшению хвойного дерева растянулось на полдня из-за того, что они никак не могли сосредоточиться. Наверное, так бывает у всех влюбленных. Медовый месяц полного поглощения друг другом, отрешения от всего остального. Хёнджин никогда не проходил все стадии настоящей влюбленности. Он был болен своим братом, долгое время жил в наркотическом сне болезненной привязанности и лишь сейчас начал выздоравливать… Стоя посреди их уютной гостиной, утопая в сладком запахе хвои и мерцающих огней, тусклыми бликами переливающихся в хрустальных гранях бокалов на столе, Хёнджин в который раз подумал, как сильно ему повезло очнуться ото сна. Чанбин разбудил его. Вернул к жизни. И если завтра придется умереть, Хёнджин будет благодарен даже за эти недолгие, но такие прекрасные дни, проведенные вместе… Оставалось всего ничего: разжечь камин и переодеться. В гостиной первого этажа Хёнджин быстро развел огонь посильнее, закрыл камин экраном из толстого жаропрочного стекла, после чего поднялся на второй этаж, в их общую спальню, к которой примыкала огромная ванная комната. Там он сбросил с себя всю одежду и нырнул под теплые струи воды в душевой. Он мог плескаться часами, но времени особо не было. Ему хотелось, чтобы Чанбин, вернувшись, застал его уже красивым и готовым.***
Прекрасный район, чистенькие улочки, отдельный въезд, охрана по периметру, камеры повсюду. Красота… Минхо смог проникнуть на территорию закрытого комплекса вилл у парка Чхондам далеко не с первого раза. Пришлось попотеть и убить целых три дня на то, чтобы найти лазейку в охранной системе, а также вычислить, когда дежурные при въезде на территорию меняются сменами. Он мог бы прийти раньше. Нагрянуть среди ночи, как и планировал сначала. Пробраться в дом, застать любовников в постели мирно спящими. И одному из них прострелить башку прямо в кровати… а другого… Что делать с Хёнджином, Минхо давно решил. Его нужно забрать. Увезти подальше. Но для того, чтобы парень пошел сам, его необходимо запугать, заставить подчиняться, сломать хребет его надежде на свободную жизнь. Для этого достаточно методов, болезненных физически или же морально. Минхо знал их все и не гнушался использовать ради собственной цели. Он наблюдал за домом и его обитателями последние три дня. Видел, как Хёнджин вернулся один. Как на первом этаже зажглись огни, как в панорамных окнах отражались всполохи камина и сияние елочных гирлянд. В спальне второго этажа включился тусклый свет ночника. В пустом огромном доме ни души. Только его милый братец с пакетом из дорогого бутика, наверняка намывающий свою сладкую задницу перед встречей с любовником в предвкушении страстной ночи. Как встретишь, так и проведешь. Хёнджин всегда был сентиментален и верил в подобную чушь. Минхо улыбнулся собственным мыслям. Он планировал дождаться, когда в доме все уснут, чтобы действовать наверняка. Но эта ночь особенная. Ночь нового года, когда многим не спится до самого утра. Быть может, стоит изменить свои планы и устроить прощание с прошлым на свой манер? Выйдя из тени на свет, Минхо надвинул фуражку на глаза и уверенным шагом пошел по дорожке к дому. На камерах наружного наблюдения останется запись, как мужчина в полицейской форме обходит дом и исчезает на заднем дворе. Ничего подозрительного. А вот то, как он проникает в дом, взломав дверь в подвал, никто не заметит. Потому что Минхо сделает это быстро, четко и в полной темноте. Форму полицейского Минхо достал два дня назад, справедливо рассудив, что у простых обывателей так не возникнет вопросов, почему у него при себе оружие. Пистолет и запасные обоймы, которые он забрал у Хана, Минхо носил с собой. Он мог бы убить Чанбина голыми руками, но не думал геройствовать и ввязываться в драку. Наоборот, хотел всё сделать тихо и быстро. Хладнокровно. Проникнув в дом, он вышел из подвала в холл и понял, что датчики фиксируют малейшее движение, включая свет по пути его следования. Об этой особенности дома Минхо не знал. Это могло бы стоить ему всего, если бы он пришел сюда ночью. Его бы заметили раньше, чем он поднялся в спальню. Но ему повезло. Он вошел в тот момент, когда Хёнджин был один и принимал душ. Панель настройки системы умный дом находилась у парадного входа. Минхо видел подобную в особняке Тэяна. Достаточно лишь нажать физическую кнопку сброса на сенсорной панели, чтобы отключить ее. Минхо быстро пересек холл, и спустя несколько минут первый этаж погрузился в темноту. В гостиной лишь мигала волшебными огнями елка, а в камине трещали сухие бревна. Теперь можно было спокойно слиться с тенью и скользить, став ее частью, беспрепятственно и незаметно. Минхо почти взлетел по лестнице наверх. Прислушиваясь к звукам во мраке, прошел в смежную с ванной комнатой спальню. Узкая полоска света ложилась на пол сквозь полуоткрытую дверь, за которой был отчетливо слышен шум воды. Хёнджин не любил запираться в ванной. Эта его странная привычка шла из детства. Минхо невольно улыбнулся, подумав об этом. Он медленно снял с себя тяжелую куртку и фуражку. Стараясь не шуметь, положил вещи на тахту у стены. Расстегнул форменную рубашку почти до груди, закатал рукава, чтобы ничто не стесняло движений. Проверил крепление кобуры и ножа. Размял шею и плечи. Едва Чанбин войдет в дом, Минхо одним выстрелом разнесет ему башку. Без соплей и лишних слов. А вот Хёнджина надо бы скрутить и заставить смотреть на это. Дрянной мальчишка должен раскаяться в своем поступке и больше не помышлять о том, чтобы бросить брата. Но прежде его надо наказать. Ведь иначе он не пожалеет о содеянном. Так ведь? Мягко ступая по ворсистому ковру, Минхо двинулся к ванной, не отрывая взгляд от манящей золотой полосы искрящегося свечения. В воздухе разливался сладковатый аромат духов и мыла, а еще почти неуловимый, но такой знакомый запах… клубничной смазки… Хёнджин смотрел на себя в зеркало, пытаясь унять сердцебиение. В ярком свете ванной комнаты были видны все изгибы его худого тела, каждая пора на лице и волосок прилипший к влажному лбу, покрытому бисеринками пота. Резко выдохнув, он склонился над мраморной стойкой раковины и уперся в нее руками. — Черт, это невозможно терпеть… Хёнджин облизнул губы, поймал свой мутный пьяный взгляд в зеркале и усмехнулся. Он всё это затеял сам, и деваться уже некуда. Он только что потратил не меньше получаса на то, чтобы растянуть себя, используя приличное количество смазки. После чего вогнал внутрь анальную пробку довольно внушительного размера. Чтобы окончательно расслабить тугие стенки, уже пульсирующие от чрезмерного трения. Но не рассчитал, что разогревающий эффект смазки вкупе с распирающим давлением пробки, упирающейся в простату, доведет его до крайней степени возбуждения. Теперь надо как-то расслабиться. Однако сердце бешено стучало, в голове помутилось, а член стоял колом и не собирался падать. Хёнджин планировал, что, увидев его таким – горячим, в красивом белье и уже готовым сзади, Чанбин сразу же накинется на него с порога, и они займутся сексом прямо на пушистом ковре у камина. А уже после будут праздновать. Но чувствовал, что план круто меняется. Это он уже готов был, даже не натягивая на себя свои шикарные покупки, наброситься на Чанбина и завалить его, как только тот войдет в дом. Руки, скользкие от смазки, не слушались, пальцы дрожали. Он включил воду и принялся смывать остатки геля с ладоней. Сделав воду ледяной, Хёнджин попробовал остыть, плеснув ее себе в лицо, и даже подумал о том, чтобы облить себя и снизу. Но отказался от этой идеи. То, что он так завелся, абсолютно нормально. У него еще есть время. Чанбин скоро придет и застанет его одного в их уютном тихом доме изнывающего от желания. Нужно только взять себя в руки и одеться. Не зря же он потратил столько времени в примерочной магазина, подбирая красивый шелковый комплект, состоящий из черных шортиков и топа на лямках с таким откровенным вырезом на груди, что непонятно, зачем вообще его надевать. Прикрыть это безобразие был призван короткий шелковый же халатик, едва доходящий до середины бедра. Его следовало подвязать пояском, так как он даже не имел пуговиц. Все должно было скользить, спадать и обнажать тело при малейшем прикосновении. Красивая, приятная на ощупь одежда, не имеющая смысла. Восхитительно развратная. Созданная для того, чтобы ласкать кожу и возбуждать того, кто ее носит, в той же степени, как и того, кто пожелает ее сорвать одним движением, как досадную преграду на пути к цели. Хёнджин аккуратно вытер руки полотенцем и начал распаковывать лежащий тут же на тумбе комплект белья. Топ скользнул на его тело легко, сразу ложась как надо на слегка влажную кожу. Тонкий шелк имеет свойство выделять абсолютно всё. Особенно выпуклости. Соски в обрамлении черного ласкового шелка выделялись так явно… Призывно торча без какой-либо стимуляции. Бросив взгляд на себя в зеркало, Хёнджин усмехнулся. Снизу будет еще хуже. Шорты-боксеры немного жали, когда Хёнджин натянул их на бедра. Причина была не просто ясна, но и видна невооруженным глазом. У него стоял, конкретно натягивая тонкую, как вторая кожа, ткань спереди. Халат, наброшенный на плечи, не спасал положение, и даже сквозь него было всё прекрасно видно. Хёнджин вздохнул и в последний раз оглядел себя. Черный шелк на белой коже. Прозрачный омут глаз и влажные губы, жаждущие поцелуя. Горячо, но чисто. Именно так, как Хёнджин ощущал себя теперь. Он был влюблен и хотел своего мужчину. Но чувства его были абсолютно чисты. Поэтому ни капли стыда за свое возбуждение он не испытывал. Развернувшись, он направился к выходу из ванной комнаты, и на мгновение ему показалось, что в темноте за приоткрытой дверью полыхнуло изумрудным пламенем знакомых глаз. Хёнджин распахнул дверь ванной и по инерции шагнул во мрак, в последнюю секунду вспомнив, что вообще-то оставлял свет в спальне включенным, когда шел мыться. Теперь же весь дом был погружен в темноту, словно повсюду выбило пробки. Свет из ванной комнаты выхватил солидный кусок темноты, рассеивая ее и придавая очертания предметам. Хёнджин остановился в световом квадрате у самой границы черноты, заметив на полу грязные следы от тяжелых армейских ботинок… Страх ледяным дыханием смерти пробрался в сердце, вызывая онемение в конечностях, разливаясь по венам вирусом, заставляющим каменеть в ступоре. Хёнджин обвел взглядом спальню, в ужасе понимая, что он тут не один. Значит, не показалось. Хоть это и невозможно. — Привет, Хёнджин. Мурашки рванули по предплечьям вверх. Голос брата он узнал бы из миллионов даже спустя много лет. Холодный бархатный тембр, сотней маленьких иголок вонзающийся под кожу, чтобы вытатуировать там свою печать принадлежности. Хёнджин давно не испытывал этого – обездвиживающий, сковывающий сердце и тело панический страх, остановка дыхания, как желание смерти, выключение всех систем, лишь бы только избежать столкновения с реальностью. Поворачиваясь на голос, Хёнджин чувствовал, как собственное тело не слушается, скрипит, будто ржавый механизм заводной куклы. Самое темное место всегда позади источника света. Яркое пятно на полу имело границы, за которыми вязким гудроном растекался мрак. И в нем медленно двигалась тень человека, бликуя черной шерстью ягуара. Хищник, слитый с темнотой, выдавал себя лишь тусклым огнем зеленых глаз. Минхо смотрел из темноты на своего прекрасного брата, за которым довольно долго наблюдал, пока тот был в ванной. Хёнджин, залитый теплым светом и будто излучающий его, ослепительно, невозможно красив. Ему никогда не было равных и на том дне, где они с Минхо выросли. Но и сейчас, на вершине, в богатстве и сытости, у него всё также нет конкурентов. Бриллианты сияют и в грязи, и в лучах славы. Минхо ослеп от этого блеска давным-давно и уже не имел шансов вернуть себе зрение. Его глаза видели только Хёнджина, своего младшего, свою единственную любовь. — Выглядишь как всегда шикарно… принцесса… Тени двигались и наползали, медленно видоизменяясь, проявляя в слабом рассеянном свете бледное лицо человека, которого Хёнджин когда-то любил и боялся, которого хотел бы покинуть навсегда. Но этого не случится. Они с Минхо клялись быть вместе до конца, такие клятвы нерушимы. Их разрывает только смерть. — Минхо… Звука не было, но губы Хёнджина так привычно складывались в имя брата на выдохе, рвущемся безмолвным криком из груди. И Минхо прочел его по губам. Удивление, ужас и боль так красиво сплетались на идеальном лице Хёнджина. Просто загляденье. Минхо был страшно голоден и физически, и морально. Во рту противно сочилась слюна, стекая на корень языка и прямо в глотку, затапливая хлюпающей жижей всё внутри. Ему казалось, если он сейчас же не прикоснется к Хёнджину, то захлебнется собственным желанием и сдохнет. От этого безумия всегда спасает только боль. Резкая или тупая, реальная… живая… Хёнджин сорвался первым, неимоверным усилием выдрав себя из оцепенения, и кинулся бежать. Точнее, попытался. В висках стучала кровь, а воздух со свистом проходил в панически сужающееся горло. Рванувшись к выходу из спальни, Хёнджин смог сделать только два шага, прежде чем Минхо настиг его. Одним прыжком. Из тьмы на свет. Вопреки всем законам, по которым чудовища во мраке не могут войти к вам в круг света и причинить вред. Некоторые могут. Их обугленные сердца не вспыхивают на свету, они его поглощают черной дырой своего естества, где гаснет всё без исключения. — Куда собрался? — вцепившись в волосы Хёнджина, еще слегка влажные после душа, прошипел Минхо. — Разве так встречают брата, невоспитанная дрянь… Хёнджин закричал так пронзительно и громко, что сам испугался собственного крика. Минхо дернул его на себя, вырывая с корнем клок волос, оставшихся у него в руке, черными нитями обвивающими цепкие пальцы. Минхо даже не обратил на это внимание. Его милый мальчик может орать сколько влезет, очень скоро эта слабая боль будет казаться ему лаской. По всей видимости, Хёнджин отвык, с ним обращались слишком нежно, и теперь он истерит на ровном месте. Минхо ударил его сзади по голым икрам, раздирая кожу грубой подошвой тяжелого ботинка. От дикой боли Хёнджин, как подкошенный рухнул на колени. Толстый ворс ковра слегка смягчил падение, но в спину тут же прилетело резким ударом с ноги. Минхо не раз делал подобное с должниками клана, бесправными торчками, которым было нечем расплатиться за дозу. Забивал их в мясо ногами, специально для этих целей обувая берцы на толстой подошве. Чтобы с одного удара ломать кости, крошить пальцы, оставлять от лица только алое месиво боли. Хёнджин коротко ахнул, захлебываясь глухими ударами по почкам, которые один за другим посыпались почти сразу, как он потерял равновесие и завалился вперед, опираясь на руки. Минхо никогда не бил его так. В полную силу. Молча. Ногами. — Мразь…— дурея от отсутствия сопротивления, выплюнул Минхо. — Совсем не рад меня видеть, сука? А я ведь вышел только ради тебя. Знаешь, чего мне это стоило? Хёнджин попытался отползти на карачках, уйти от обжигающих, растекающихся магмой по телу ударов, но Минхо быстро выбил из него дух и кровавые слюни, с размаху ударив ногой в живот. Как собаку. Один раз, второй, третий… Хёнджин уже не мог сбежать. Скручиваясь в позе эмбриона на ковре, он прикрывал живот руками и харкал кровью на светлый пушистый ворс… Минхо всегда умел держать себя в руках. Но сейчас не смог. Быть может, впервые в жизни дав выход своей ярости. За несколько минут избив единственного любимого, близкого себе человека до беззвучных воплей распахнутого в гримасе боли рта. Тяжело дыша, он отступил на шаг, внимательно наблюдая, как Хёнджин корчится у его ног, всё еще прекрасный, несмотря на кровавую пену на губах, разодранную кожу, растрепанные волосы. Таким он казался даже красивее. Куда более желанным, а главное – неспособным уйти. — Ну, скажи что-нибудь, малыш, — Минхо присел на корточки рядом с братом. — Можешь извиниться, если хочешь. Я прощу тебя. Давай помиримся как раньше, Джинни? Мы же всегда находили общий язык. Горячая, дрожащая от напряжения ладонь Минхо легла на обнаженное бедро Хёнджина. Он сжал гладкую упругую ляжку и скользнул выше, к краю шелковых шорт, едва прикрывающих ягодицы. Хёнджин с трудом дышал. Нападение было резким и жестоким, любой бы на его месте был дезориентирован и точно также валялся бы не в силах подняться. Но в тот момент, когда Минхо начал его лапать, Хёнджин вдруг перестал ощущать что-либо. Помутившийся от боли и страха разум в миг очистился осознанием, что его брат попытается сделать дальше. — Не трожь меня! — он задергал ногами в отчаянной попытке отпихнуть от себя Минхо. — Отвали! В прозрачных глазах вспыхнул огонь. Страх увечья и боли сменился ужасом иного плана – нежеланием вновь изваляться в грязи. — Да ладно, принцесса, — Минхо рванул халат с Хёнджина, сминая в хватке стальных пальцев нежную ткань. — Расслабься. Представь только, какое лицо будет у твоего богатея, когда он застанет тебя тут скулящим на члене. Отвечаю, будет весело. Хёнджин извивался, сучил ногами по ковру и как мог, уворачивался от рук Минхо. Но тот только смеялся, хватая младшего за бедра, притягивал к себе и гладил по спине. Прекрасный черный шелк расходился по швам даже без треска. Эта ткань слишком капризная и не выдержит грубости. Минхо прикасался к ней, с удовольствием наблюдая, как быстро она поддается, обнажая бледное тело Хёнджина. Он разорвал топ на спине. Тонкие лямки лопнули, не выдержав давления. Жуткие гематомы после избиения уже разливались по пояснице, расцветая фиолетовыми взрывами кровоизлияний под кожей. На животе Хёнджина были такие же. Один удар тяжелым ботинком в живот или по почкам – и след останется на несколько недель. Минхо разукрасил его основательно. И непременно добавит еще. — Что, уже разлюбил еблю, сучонок? — От возбуждения Минхо стучал зубами. Его движения были рваными. Он сдернул с Хёнджина шорты, расцарапав ногтями кожу на бедре. Белье не разорвалось до конца. Лишь разошлось по шву и сползло на ляжки. — Не кокетничай. Уж я-то знаю, как твоя дырка любит, когда ее рвут. — Слезь с меня! Пусти! — Хёнджин пинался, пока Минхо тянул его к себе, пытаясь поставить в позу. — Нет! Не надо! То, что их силы не равны и никогда не будут, Хёнджин понимал. Осознавал в полной мере. Минхо смеялся над попытками младшего сопротивляться даже в таком положении – валяясь на полу голым и избитым. Его забавляло отчаяние, и он снова бил Хёнджина, просто играясь. Хватал за волосы и с силой бил лицом об пол. Ковер смягчал удары, но в ушах всё равно звенело, и носом пошла кровь. Минхо поймал руки брата и, заломив ему за спину, навалился сверху. Хёнджин взвыл от боли, заглушая почти животным страшным воем хруст выбитого из сустава правого плеча. Минхо вывихнул его. Понимая, что это успокоит Хёнджина. Он не сможет двигать правой рукой и опираться на нее. Но вправить ее возможно без особенных проблем. Минхо проделывал такой трюк с теми, кого намеренно пытал, выбивая суставы, заставляя терять сознание от шока. А потом вправляя вновь с жуткой болью. Хёнджин сознание не потерял. Но контролировать себя уже не мог. Слезы горячим потоком хлынули из глаз, смешиваясь с кровью из разбитого носа и разодранных губ. Заливая всё лицо обжигающей соленой влагой, концентратом обиды, невысказанной слабостью. Рыдая, он растянулся на животе, придавленный к полу тяжелым телом брата. — Больно, Джинни? — Минхо лизнул его мокрую соленую щеку, легко поцеловал в висок, обжигая дыханием кожу. — Я не убью тебя, не бойся, малыш. Но кровью ты умоешься, сука. Как всякий предатель. Правда, не своей. Как только твой любовник войдет сюда, я разнесу ему башку у тебя на глазах. Хёнджин оцепенел, распахнув глаза. Его сердце замерло, пропуская удары один за другим. Чанбин… он ведь скоро придет… он не должен… ведь Хёнджин сам обещал ему, что никогда больше не доставит проблем… Боль во всём теле и страх перед братом отступили на второй план. Хёнджин думал только о Чанбине, пока Минхо раздвигал ему ноги, ощупывал влажную от смазки промежность. — Блядь, ты охуенно мокрый, — выдохнул Минхо. Подцепив пальцами края силиконовой пробки, он резко вытащил ее с хлюпающим звуком. — Готовился для своего папочки, как хороший мальчик? — Минхо растянул подрагивающие края ануса большими пальцами, разводя в стороны как можно шире. — Шлюха… Хёнджин стиснул зубы и не издал ни звука, когда Минхо ему вставил, сразу до конца, раздирая внутренности резкой рваной болью. Даже несмотря на то, что внутри было мягко и влажно, проникновение без возбуждения было неприятным. Болезненно-тошнотворным. Уткнувшись лицом в ковер, Хёнджин плакал, задыхаясь от бессилия. Впервые за последние месяцы ему захотелось вкинуться. Выпасть из реальности, сдохнуть от передоза, чтобы просто перестать чувствовать. Наркотики всегда его спасали от собственной ничтожности, позволяя забыться хотя бы на время. — Какой же ты всё-таки мерзкий изврат, — задыхаясь от глубоких грубых толчков, шептал Минхо. — У тебя встает даже сейчас. Ты, блядь, конченый ублюдок… Минхо плевал ему в лицо и через секунду облизывал. Обзывал последними словами, но, кончая, стонал, что любит. Хёнджин ощущал в сердце странный покой безысходности. Ему пришла в голову спасительная мысль о том, что если Чанбин умрет, то и ему тоже незачем жить.***
Чанбин, войдя в дом, не сразу насторожился из-за полной темноты и отключенного света на первом этаже. Из гостиной дрожащими всполохами потухающего камина мерцали алые отблески огня. Елка сияла разноцветными гирляндами. — Хёнджин? Тишина в ответ – тревожный знак. Чанбин мог бы предположить какой-то сюрприз от любимого, но то, что он даже не вышел, не спустился вниз, как это обычно бывало, слишком странно. Чанбин медленно прошел в гостиную, ощущая нарастающее в груди беспокойство. И в этот момент в глухой вязкой тишине пустого дома он услышал сдавленный стон со стороны лестницы второго этажа. Там спальня. И там кто-то есть… Он рванул наверх, в темноте натыкаясь на предметы. Звал Хёнджина, слишком явно сигнализируя о своем присутствии... — Твой любовник просто идиот, — шепнул брату Минхо. — Убить его смог бы и младенец. Он выпрямился и взвел курок... — Хёнджин! В широком проеме у входа в спальню возникла коренастая широкоплечая фигура. Как вратарь на воротах, не пропустивший ни одного мяча, Чанбин раскинул руки и уперся в косяк, резко тормозя после быстрого бега. Он и сам не заметил, как взлетел по лестнице, пересек коридор и замер, увидев наконец того, кого искал… Напротив распахнутой настежь двери в белоснежную мраморную ванную комнату, откуда лился теплый свет, Хёнджин сидел на коленях на полу. В неестественной позе, заваливаясь на левую сторону, он, казалось, был не в силах даже сидеть. Левой рукой он прижимал к груди безвольно повисшую правую. Вышедшая из суставной впадины, она онемела и не слушалась. Он был обнажен, и на его бесстыдно выставленном на свету теле виднелись чернеющие синяки от побоев на животе, боках. По ногам и внутренней поверхности бедер медленно ползли тоненькие струйки крови из промежности. На распухшем от слез лице кровь уже свернулась, густой липкой жижей окрасив нос, губы, подбородок… Над ним, выпрямившись в полный рост, спокойно стоял красивый бледный мужчина, чье лицо Чанбин сразу же узнал. Зеленоглазый мудак, старший брат Хёнджина – Минхо. Он должен быть в тюрьме города Аньян, сидеть в одиночке, как и полагается убийце, а он здесь. Прижимает к себе едва живого, избитого в кровь Хёнджина, схватив за волосы, словно бесчувственную куклу, и наводит пистолет, без запинки отводя курок для выстрела, целясь Чанбину в голову. Чтобы увидеть эту картину и понять, что произошло, хватило доли секунды. Минхо успел лишь улыбнуться и нажать на спусковой крючок, не говоря ни слова. Хёнджин отсчитывал секунды, как удары сердца. Он первым услышал голос Чанбина, зовущего его по имени. И от этого внутри всё взрывалось тысячью солнц неизбывной боли. Пока Чанбин бежал наверх, его шаги отдавались гулким эхом в висках, и Хёнджин знал, что Минхо свое слово сдержит. Выстрелит сразу. Без лишних эмоций и болтовни. Минхо не из тех, кто любит красоваться и делить шкуру неубитого медведя. Он не дурак. Он хитрый, сильный, умный. Но он человек. И у него такие же рефлексы, как и у прочих. Едва лишь он напряг руку перед выстрелом, обращая всё внимание на застывшего в проеме Чанбина – живой мишенью, грудью на амбразуру, стреляй, не хочу, Хёнджин вырвался из его хватки и кинулся прочь, из последних сил пытаясь встать на пути пули. Он ничем не мог помочь Чанбину. Только остановив смерть своим телом, бесполезным, израненным, ни на что не годным. Минхо либо убьет его, либо… Выстрел грохнул где-то над ухом, оглушая и дезориентируя. В следующую секунду пуля пробила дверной косяк у входа в спальню, обсыпая штукатуркой стоящего под ним Чанбина. В последний момент Минхо отвел руку и промазал, сознательно не желая убивать Хёнджина. Тот встал на пути, выторговывая у судьбы заветные секунды. Рискуя всем и срывая джекпот. — С дороги, мразь, — Минхо толкнул Хёнджина с такой силой в приступе дикой ярости от того, что едва не пристрелил свою несчастную поломанную игрушку, что парень отлетел к стене и, глухо ударившись, почти сразу же сполз на пол. Он хотел тут же выстрелить снова, на этот раз наверняка, но не успел. Чанбин, получив заветные мгновения форы, бросился на Минхо, даже не думая о том, что тот вооружен и крайне опасен. Он схватил Минхо за руку, в которой тот держал оружие, резко отводя ее вверх. Сжимая с такой силой, что захрустели кости. Следующий выстрел пробил потолок. Чанбин даже не вздрогнул. Казалось, ему всё равно, что он, безоружный, сцепился в мертвой хватке с вооруженным сильным мужчиной, глядя тому прямо в лицо и отлично понимая, что сейчас один из них умрет. Минхо почти сразу почувствовал, сколько силы в этом внешне спокойном человеке. У Чанбина мягкий взгляд и доброе лицо. Но всё его внешнее дружелюбие исчезло, словно сорванный покров с истинной сущности зверя, как только он увидел Хёнджина вновь избитым, разрушенным, слабым. Никогда Чанбин не желал демонстрировать ему эту часть себя. Безумную, тупую злость животного, ослепленного яростью, жаждущего крови. Но пришлось… Хёнджин как в тумане смотрел на рвущих друг друга в молчаливой агонии мужчин и не мог унять рыданий, почти физически ощущая боль их обоих. Он знал, что любой исход будет страшен ему так или иначе. Минхо – ненавистный жестокий ублюдок, самый близкий человек, с которым Хёнджин вырос, с которым хотел бы расстаться по-человечески, которого всё равно, вопреки всему, неизбывно и страшно жалел. А Чанбин… Глядя на то, как жестоко и сильно Минхо рвет жилы, пытаясь завалить Чанбина, Хёнджин ощущал, что внутри всё горит. Он готов был сам лечь костьми и умереть, лишь бы Чанбин не пострадал. Он отлично знал, как называют это чувство, когда ты готов отдать жизнь за другого. И жалел лишь о том, что не сказал об этом именно Чанбину… Человеку, которого уже полюбил… Минхо не миндальничал, он пытался стрелять в упор, но Чанбин сломал ему кисть. Пистолет с глухим стуком упал на ковер под ноги дерущимся. Хотелось выть от боли, но Минхо, сцепив зубы, дрался даже сломанной рукой. Чанбин бил его четко, умело, но совершенно не по правилам. В уличных драках законов нет, а в профессиональных боях сразу видно, у кого удар поставлен. У Чанбина чувствовалась школа самообороны. Но он пренебрегал условностями и метелил врага с одной только целью: забить до смерти. Минхо как никто мог просечь настрой противника. И очень быстро понял, что если не убить Чанбина, то он сам убьет и не поморщится. Оставалось одно – вырваться и отскочить, сделав вид, что хочешь бежать. А потом выхватить нож и перейти в нападение. Иногда рванувший за тобой в погоню человек сам напарывается на нож, не ожидая, что бегство врага было обманным маневром. Минхо выкручивался изо всех сил, но выдраться из хватки Чанбина оказалось делом непростым. Словно ревнивый любовник, тот сжимал его в объятиях, ломая кости, разрывая плоть. — Куда же ты, — прохрипел Чанбин. — Пришел в мой дом и так быстро уходишь? Останься. Вторжение в частную собственность всегда является смягчающим обстоятельством в суде. Минхо это знал. Чанбин, несмотря на пожирающий его огонь злости, неплохо соображал. Убив Минхо в собственном доме, он, вполне возможно, избежит сурового наказания за преступление в целях самозащиты. — Как скажешь, — прошипел Минхо. — У вас тут так уютно… Он ударил Чанбина головой с близкого расстояния, на мгновение выбивая мужчину из колеи. У Минхо самого зазвенело в ушах, а у Чанбина из разбитого носа сразу же хлынула кровь. От такого удара тяжело увернуться. Так, не глядя, бьют головой только отмороженные, не жалеющие себя. Минхо вырвался и отпрыгнул на приличное расстояние, оказавшись возле широкой постели посреди спальни. Его вело от легкого сотрясения. Заехав Чанбину, он и сам мог серьезно пострадать. Правая рука страшно ныла, горела огнем от боли. Сломанная кисть, вывернутая со смещением, порядком опухла. Минхо выхватил нож, перебросив его в левую руку. Чанбин лишь усмехнулся, наблюдая, как Минхо напрягается и слегка подается вперед, готовый снова нападать. Брат Хёнджина сильный. Не пасует перед болью, терпит, почти не меняясь в лице. Чанбин успел вытереть кровь с лица и сплюнуть на пол, прежде чем Минхо бросился на него с ножом. Поймав его на лету, Чанбин перебросил тяжелое тело через бедро и навалился сверху, не боясь напороться на нож. Ему было наплевать. Оказавшись под Чанбином на полу, Минхо был обречен. Чанбин рычал утробно, жутко, в слепой горячке драки ломая своему противнику шею голыми руками… Хёнджин смотрел и слушал, как Минхо глухо стонет, захлебываясь кровью. Как противно скрежещут кости, ломаясь туго, с надрывом. Чанбин сидел на нем сверху, как когда-то сам Минхо на окровавленном теле своего отца. И бил его, инертного, ни на что уже не реагирующего. Голова Минхо неестественно вывернулась из-за сломанной шеи, и Хёнджину казалось, что бездонные зеленые глаза его брата смотрят только на него. Последним кадром оставляя на сетчатке глаза предсмертный оттиск того, кого он желал бы видеть перед вечностью…