***
Свежесть ночной прохлады уже становилась откровенно морозным дыханием неумолимо приближающейся зимы. Феликс перелез через железные перекладины пожарной лестницы и замер, прислушиваясь. В глухом переулке за клубом было тихо и темно. Где-то вдалеке протяжно выла полицейская сирена, машины отчаянно сигналили, стоя в обычной пятничной пробке на мосту, гул веселых голосов с бульвара и обрывки музыки из распахнутых дверей полночных баров доносились, слитые в такую привычную какофонию звуков города. Ликс подбросил легкий рюкзак за плечами и начал осторожно спускаться по ржавой скрипучей лестнице вниз. В кармане у него был билет в один конец на поезд до Пусана, сотня баксов и пластинка клубничной жвачки... Побег должника из-под теплого крылышка мафии – хуевая затея. Отчаянная мера, на которую немногие решаются, поскольку беглецам и предателям милосердия не положено. Собрался кинуть клан по беспределу – будь готов к ответке. Всем известно, что самые страшные муки Ада ждут предателей и мятежников. И в случае, если тебе не удастся скрыться от длинных рук клана, с тобой не станут церемониться. В назидание другим накажут так, чтоб было неповадно. Показательные расправы и средневековая жестокость – не пережиток прошлого, а самая что ни на есть суровая реальность, действенные методы, проверенные веками. Феликс много думал всё то время, что его друг, с которым они в последний год делили одну хату, быстрорастворимую лапшу и опасности их блядского бизнеса на двоих, попал в больницу. Хёнджин был живым примером того, как больная любовь губит человека, кидая на самое дно каменного колодца безнадеги, откуда нет выхода. Красивый и добрый, он ничего не получил от мира, кроме чужого вожделения и жажды обладать. Хёнджину повезло. Его выкупил богатый, не старый мужчина с мягким сердцем. Закрыл огромный долг парня и увез его на Чеджу. К морю, залечивать раны души и тела. Буквально на прошлой неделе Феликс разговаривал с другом в последний раз. Хёнджин пихал в теплую лапку Ликса хрустящие купюры и сбивчиво шептал, что когда вернется в Сеул, сразу придет навестить малыша. Они всегда будут поддерживать связь и останутся друзьями, несмотря на то, что теперь не будут жить вместе. Феликс, как мог, сдерживал слезы и улыбался, не желая портить настроение Хёнджину перед отъездом. Но в глубине души он понимал: все эти обещания, слова, влажный блеск глаз – всё зыбкий мираж. Так хочется верить в лучшее, но реальность неумолима. Чтобы быть хоть в чем-то уверенным, надо твердо стоять на ногах самому, ни от кого не зависеть. Добрых сахарных папиков на всех не хватает, а жизнь коротка. Свобода – сладкое слово и каждый, кто хоть раз поддался мечтам о ней – пропащий человек. Его взгляд всегда возвращается к горизонту, потому что там, за алой чертой последнего луча, ему мерещится бескрайняя воля, мир, полный надежд. Феликс спрыгнул на асфальт. От предвкушения и страха у него тряслись коленки, и на твердой земле он ощутил это волнующую дрожь в полной мере. Казалось, ноги сами несут его вперед, к выходу из переулка, навстречу ярким городским огням. Выйти на бульвар, слиться с толпой отдыхающих, ночных гуляк и нырнуть в подземку, направляясь прямиком на вокзал. Покинуть этот шумный город, исчезнуть, раствориться… Феликс, почти не глядя по сторонам, поспешил из тьмы на свет, сбегая от прошлого, оставляя позади всё, что тяготило, что он так любил и ненавидел. Ужасы итэвонского дна и прекрасные черные глаза Тэяна… Мелкий блондинистый парнишка с рюкзаком бежал по тихому ночному переулку совсем один, не замечая, что почти у самого выхода на бульвар, в тени окрестных домов, словно железный страж, безмолвный соглядатай,притаился черный гелендваген. Рядом, привалившись к капоту, стоял высокий гибкий мужчина, чьи безумные черные глаза горели, неотрывно следя за хрупкой фигуркой малыша Ликси. Еще немного и, разогнавшись на всех парах, Феликс выскочит на бульвар, утонет в ярком неоновом тумане и пропадет без следа. Тэян оскалился, втягивая носом воздух. Лязгнул зубами и прыгнул наперерез, выскальзывая из темноты вспышкой клинка, бесшумно рассекающего воздух. Один удар – и ты мертв. Он поймал Феликса практически на лету, за считанные шаги до яркой полоски уличного света на границе между глухим тупиком за клубом и бульваром. Феликс жалобно пискнул, сдавленный в чрезмерно сильной хватке. Придушенный и жалкий. Всего секунда – и всё кончилось. Побег не удался. — Пусти меня… пусти… — парень захрипел, отчаянно выкручиваясь из цепких лап. — Куда собрался, Ликси? — Тэян отшвырнул его назад, во мрак, на истоптанный пыльный асфальт переулка. Феликс, потеряв равновесие, пролетел метра полтора, прежде чем шлепнуться, ободрав ладони и коленки у вонючих мусорных баков возле кирпичной стены здания. Путь закрыт, и если у тебя не припрятан за пазухой волшебный эльфийский светоч, разгоняющий тьму, ослепляющий нечисть, тебе не выбраться на свет. — Сука… — ладони противно саднило от содранной кожи до кровавого жжения в подушечках пальцев. Феликс кое-как развернулся, приподнимаясь на локтях. Как в нуарном детективе высоко над их головами вспыхнул слабый мутный свет одинокого фонаря, разбавляя непроглядную темноту болезненно-желтым светом. Загнанный в тупик, Феликс, сидя на земле, отползал от наступавшего на него Тэяна. — Что, котеночек, ударился? — в глазах Тэяна мерцали болотные огни. Тусклые, мертвые. Он сцепил пальцы в замок и вывернул руки, хрустя костяшками, разминаясь. — Поднимайся. Не делай вид, что тебе больно. Я из тебя сейчас всю дурь выбью, малыш. Не обижайся. Нервно дергая ногами, Ликс отталкивался и полз до тех пор, пока не уперся спиной в холодную кирпичную стену здания. Бежать некуда. Как он вообще мог подумать о том, что у него есть шанс? На мертвенно-бледном красивом лице Тэяна, перекошенном от злости, читалась холодная, немая ярость, которую он мог выместить лишь физически. Прямым насилием, причинением боли тому, кто заставил чувствовать боль его самого. Феликс ебал ему мозги уже почти месяц. Никакого секса, только бесконечный торг, ругань и лживые посулы хорошо себя вести. Тэян, как мог, держал себя в руках всё это время. Отпускал пацана в больницу, не давил на него, держал дистанцию, думая, что, ослабив вожжи, докажет всю серьезность своих намерений. Даже был готов рассмотреть вариант оставить Ликси только для себя. Запереть в своем особняке и списать ему долги. И вот благодарность. Этот мелкий пакостник решил слинять. — Тэян… не надо… пожалуйста… В моменты сильных потрясений, когда эмоции били через край, голос Феликса становился низким, бархатным, тягучим, как сироп. Видимо, от напряжения связок ему было трудно говорить. Сладкий, милый мальчик басил, как прокуренный двухметровый амбал. Тэян от этих звуков, особенно в запале страсти, напрочь терял голову. И сейчас, глядя на то, как Феликс умоляюще смотрит на него снизу вверх и словно специально гортанно стонет, растягивая слова, почувствовал, как всё внутри переворачивается от внезапно нахлынувшего желания. — Что не надо, Ликси? — Тэян присел на корточки напротив вжавшегося в стену парня. Стянутая шрамом правая щека мужчины нервно подрагивала. Секунду назад он хотел отпиздить мелкого так, чтоб тот визжал, глотая сопли, и просил прощения за свои выебоны в последние дни. А сейчас у него в голове крутилась навязчивая мысль сдернуть с Феликса брюки и выебать тут же на земле у мусорки, как грязную дешевую подстилку, подспудно избивая, чтоб не мог потом ходить неделю. — Не бей меня… Феликс шептал одними губами, но Тэян его прекрасно слышал и понимал. Обычно парень залупался и дерзил, нарывался, заставляя звериную натуру Тэяна рваться наружу, затмевая остатки разума. Но вот таким, сразу покорным и просящим Феликс не бывал почти никогда. — Поднимайся, мразь, — Тэян схватил Феликса за ворот джинсовой куртки и рывком дернул, вставая вместе с ним с земли. — Тэян, не надо… не надо, пожалуйста… не надо… — Феликс повис в его руках безвольной куклой и сладко выстанывал на каких-то немыслимо-низких частотах томные звуки, больше похожие на развратные мольбы, чем на просьбы. Тэян и хотел бы ударить, но уже не мог. Руки не слушались. Он прижал Феликса к стене и начал лапать, оглаживал и мял бока, выдергивая заправленную в джинсы футболку, скользнул по карманам, обыскивая нагло, со знанием дела. — Убить тебя мало, тварь неблагодарная, — прошипел Тэян, выворачивая парню карманы. На асфальт высыпалась мелочь, пластинка жевательной резинки… Длинные цепкие пальцы выудили аккуратно сложенный билет на поезд. — Думаешь, я не узнал бы, куда и зачем ты намылился? А? Сука! — Тэян пихнул несчастную бумажку Феликсу в лицо так, словно хотел скормить ему этот злосчастный билет. Феликс увернулся, чувствуя, как слезы жгут глаза предательским концентратом слабости. Тэян дергал его, тряс и гладил, выплевывал слова ему в лицо и в то же время рвано, загнанно дышал, выдавая все свои чувства. Между ними всегда было так: то ли секс, то ли драка – без ста грамм не разобраться. — Рюкзачок собрал, — Тэян остервенело стаскивал с Ликса рюкзак, затем куртку. Выбрасывал вещи в мусорку и продолжал крутить малыша, шмоная, выворачивая наизнанку. — Подготовился. Только денег маловато взял, — сминая новенькие двадцатки, Тэян выкинул последнюю сотню, которая была у Феликса на всё про всё. Да, этого мало. Но он мог бы снять угол в порту и пойти работать, чтобы как-то осесть, начать сводить концы с концами. Жить и работать, пусть в нищете, но честно. — Рассчитывал насосать на еду и проживание? Ты нигде не пропадешь, правда, детка? — Нет… нет… перестань… — Феликс отрицательно мотал головой, уже открыто всхлипывая и срываясь. Тэян пихал его, хватал за нежные места, специально сдавливая так, что на боках и ляжках завтра точно будут чернеть синяки от пальцев. Они оба задыхались от горячей телесной близости, которой у них не было уже очень давно. — Ты достал меня, сучонок, — схватив Феликса за плечо, Тэян толкнул его, со всей дури впечатывая спиной в кирпичную стену. — Я хотел с тобой по-хорошему. Сопли распустил, потек как сука. А ты, тварь… В какой-то момент Феликс решил, что Тэян сейчас просто разобьет ему башку. Кулак мужчины с тошнотворным хрустом ударился о стену совсем близко, так что краем глаза Феликс даже в тусклом свете единственного фонаря увидел, как выступила кровь на мгновенно разбитых в мясо костяшках. Каждый раз, оказываясь вместе вот так, в пылу очередной ссоры, им обоим срывало резьбу, и, не помня себя, они безоглядно бросались в омут с головой. — Тэян… я не хотел… я… Феликс захлебнулся собственными никому не нужными словами. Да и не смог бы он толком объяснить, почему и зачем решил уехать. Уберечь их обоих от неминуемой трагедии, которой так или иначе заканчиваются истории, подобные их. Где двое рвут друг другу сердце и отравляют жизнь. И прорастают в венах кровосмесительной ублюдской связью, становясь родными настолько, что, сливаясь, отталкиваются, как одноименные заряды. Боль отрезвляет. Ненадолго, но и этих минут порой достаточно, чтобы не совершать еще больших глупостей. Тэян хотел бы разорвать свою такую желанную сладкую жертву. Напиться теплой крови и втрахивать инертное покорное тело в землю прямо тут, в грязном переулке. Но вместо этого он схватил Феликса и, выкручивая ему руки, потащил в машину. Мальчишка добегался. Теперь ему одна дорога: в клетку. Тэян мог бы сделать ее золотой или жутким сырым подвалом без единого лучика солнечного света. Неизменным осталось бы одно: отсутствие свободы для того, кого он хотел заточить в своем сердце навсегда. Пихнув Ликса на пассажирское сидение гелендвагена, Тэян пристегнул его и заблокировал двери. Раздался звериный рев мотора, машина сорвалась с места, сразу развивая бешеную скорость, выехав на бульвар. Они понеслись по ночным улицам, и Феликс знал, куда они едут.***
Итэвон – район большой и, как самый «не корейский» в столице, застроен весьма специфично. Если ближе к реке он похож на Бронкс или Гарлем с их широкими проспектами и плотной застройкой. То в районе парка Намсан – это буквально маленький тихий американский пригород с бесконечными рядами однотипных домов и таунхаусов. Вотчина корейских домохозяек разной степени отчаяния. Каждый уважающий себя зажиточный житель Итэвона считал своим долгом иметь тут маленький островок мечты – особнячок с ровно подстриженной лужайкой перед домом и невысоким беленьким заборчиком. У Ю Тэяна, как одного из самых богатых людей района, был свой угол в этом тихом, утопающем в зелени месте, куда нищету не подпускали на пушечный выстрел. Здесь он проводил свободное от работы время. Здесь отдыхал и спал спокойно, надежно охраняемый иерархией системы, властью денег и классового различия. — Проходи, малыш, — Тэян буквально втолкнул Феликса в дом, не давая осмотреться. Парень никогда не был в гостях у своего любовника, не знал, как тот живет. Тэян никого не приводил в свои личные апартаменты. Здесь, в его доме бывали только родственники, члены клана или самые близкие друзья. Шлюхам сюда был вход закрыт. И это странная ирония, ведь Феликсу Тэян планировал как раз таки закрыть отсюда выход. В темном холле мрамор приятно холодил кожу. Феликс снова растянулся на полу, невольно радуясь тому, что его больше не швыряют на асфальт и, скорее всего, ебать будут всё-таки в кровати. У Тэяна тряслись руки, пока он тащил Ликса за волосы в спальню. Тот только сдавленно мычал от боли и хватался за мужчину в напрасных попытках отцепить от себя его жесткие пальцы. Тэян не бил его, но обращался словно с вещью. С неживым, ничего не ощущающим манекеном, куклой для утех. Толкал, кидал, как вздумается. Хватал за волосы и тянул так, будто хотел их вырвать с корнем. Притащив его в спальню, с порога начал грубо раздевать, рвать на нем одежду, намеренно царапая нежную кожу ногтями, словно желая снять и ее, оставить своего любовника голым до костей, разоблаченным. Феликс плакал, но не сопротивлялся. Послушно сносил всё, отлично зная своего зверя. Тэян был груб и, как мог, старался избегать проявлений нежности: поцелуев или объятий. От долгого воздержания ему и так сносило крышу, и совсем скоро он уже не сможет наказать малыша как следует, поэтому старался выместить злобу, пока еще был на это способен, демонстрируя пренебрежение, унижая каждым своим действием. Но Феликс всё равно прекрасно понимал то, что Тэян чувствует. Как его ведет от слез своей жертвы, как пальцы впитывают дрожь и тремор, а сердце вспыхивает от стонов и откровенного плача. Если бы Феликс мог контролировать собственные эмоции, то играл бы на чувствах Тэяна виртуозно и легко, одним касанием извлекая мелодию страсти, нежности или же безумия. Но их обоих размазывало так, что управлять этим они оба не могли. — Я запру тебя, паршивец, и буду драть как суку, пока не сдохнешь подо мной… — Тэян шипел, вылизывая Феликсу ушко, а тот в ответ только сладко стонал, согласный на все. В спальне Тэян сразу разложил его на широкой кровати и навалился сверху, начав, наконец, несдержанно целовать распластанное тело. Феликс сам искал его губы, капризно хныкал и вертелся, раздвигая ноги. Понимая, что как только Тэян погрузится во влажный податливый плен изнывающей плоти, то сразу станет обезумевшей тупой скотиной на инстинктах. — Тебя надо посадить на цепь, — распаленный сладкими стонами полностью подконтрольной сучки, жаждущей члена, Тэян толкался в рот Феликса пальцами, заставляя обсасывать их, смачивая слюной. У него была смазка и презервативы в тумбочке возле кровати. Но хотелось немного оттянуть момент, помучить парня, слишком явно ожидающего, что ему вставят. — Но пока и наручники сойдут. Пристегну тебя к постели, никуда не убежишь… Тэян любил такие игры, и Феликс всячески ему в этом потворствовал. Он даже не удивился, когда ему вывернули руки, подтягивая к спинке кровати. Знакомый лязг тяжелой стали, и Феликс нарочито жалобно всхлипнул, дергаясь в попытке освободиться. Тэян часто пристегивал его или связывал, выуживая, словно фокусник, свой инвентарь. Надежно зафиксированный Феликс нравился ему до полного затмения рассудка. И Тэян мог делать всё, что угодно, что так сильно хотел. Мог быть жестоким или нежным, избивать до потери сознания или трахать до воплей, раздирающих глотку хриплым отчаянием в момент оргазма. Той ночью они помирились, как это обычно бывало. Тэян через слово угрожал и признавался в любви, а Феликс отдавался, как в последний раз. По крайней мере, он искренне считал, что так и будет. Еще разок и всё. Насытиться собственной болью и этой дикой связью, влекущей их обоих в бездну, и бросить всё к чертям собачьим. Не зря же он так хорошо знал Тэяна, что предусмотрел практически всё, оказавшись в нужном месте в нужный момент...***
Похмельное утро после страстной ночи всегда отдается болью во всем теле, напоминая о том, что если было слишком хорошо, то расплата за это тоже будет не хилая. Тэян, заспанно моргая, попытался сладко потянуться в постели, разминая одеревеневшие после глубокого сна мышцы, но не смог. Ему что-то мешало. Что-то сковывающее холодом стали затекшие запястья. Он неловко дернулся, в один момент распахивая глаза и просыпаясь окончательно. Противный скрежет наручников над его головой резким звуком разорвал тонкую вуаль сна, ударяя по барабанным перепонкам хлестким ужасом осознания. — Ликси? Детка? Если это такая шутка, то тебе пиздец, малыш. Тэян проснулся абсолютно голый в собственной постели, прикованный к массивной деревянной спинке теми же наручниками, которые всю ночь до самого утра не снимал с Феликса. Только когда парень сладко уснул, затраханный, заплаканный и сладкий как грех, Тэян пожалел его и отстегнул, чтобы нормально обнять во сне, прижимая к себе, как любимую игрушку. Это последнее, что он помнил до того, как провалился в сон. Наручники и ключ от них он оставил на тумбочке возле постели и теперь обнаружил, что они перекочевали на его запястья, и освободиться без посторонней помощи у него попросту не выйдет. — Феликс!!! Тэян взревел как раненный зверь. Изо всех сил рванул руки в напрасной надежде разорвать литую сталь. Но ощутил лишь пронзительную боль в том месте, где наручники врезались в кожу. — Я здесь, не нужно так кричать… Двери в спальню были распахнуты настежь. В огромном пустом доме они с Ликси были только вдвоем. Один на один. Феликс стоял на пороге, одетый в футболку и брюки неподходящего размера. Приглядевшись, Тэян узнал собственные вещи. Всё верно, ведь шмотки Феликса он вчера просто разорвал, наивно полагая, что в его доме парень будет голым сидеть взаперти, на цепи или даже в подвале, скованный в кровати как сейчас сам Тэян. Малыш рылся в шкафах? Искал одежду и… — Освободи меня, дрянь, — Тэян выплевывал слова, прожигая Ликса взглядом. — Или, клянусь, я тебя грохну. Если доберусь. — Если, — милое личико Феликса исказила болезненная усмешка. — Очень правильное словно. Он медленно прошел в спальню, с трудом двигаясь после того, как его жестко растягивали почти всю ночь. Страшно ныла поясница, между ног всё горело, а внутри каждый шаг отдавался тянущей болью внизу живота. Но на бледном, усыпанном веснушками лице горели решимостью глаза. Феликс знал, что реально сбежать от Тэяна и избавиться от оков клана Ю можно только одним способом. — Котенок, шутки кончились, — Тэян неотрывно следил взглядом за парнем. Тот спокойно расхаживал по его спальне, направляясь к северной стене. Туда, где скрытый под видом платяного шкафа, находился его личный сейф. — Вздумал кинуть меня? Ты хоть понимаешь?… — Понимаю! — рявкнул Ликс. Вместо теплой солнечной смолы в его взгляде была янтарная твердость камня. Он подошел к шкафу и открыл его, сразу обнаружив железную дверцу с кодовым замком. — Только я тебя не кину, Тэян, а сделаю всё по красоте, — маленькие пальчики Ликса уверенно прокручивали массивный лимбовый замок, складывая комбинацию цифр из дня рождения матери Тэяна и даты его первого убийства. — Ты никому не сможешь доказать, что я тебя сделал… Малыш… Щелчок – и сейфовая дверь открылась, как волшебный портал к свободе. Феликс обернулся, кинув пылающий взгляд на обнаженного мужчину на постели. Тэян, горячий, как сам дьявол, смотреть больно, до слез, до щемящего ужаса в сердце. Залитый солнечным светом, покрытый шрамами, которые ему оставил его любимый мальчик на долгую память, на всю оставшуюся жизнь, он смотрел черными провалами безумия и только открывал рот в безмолвных воплях, не зная, что сказать. Феликс никогда не был в особняке Тэяна. Но знал очень многое о своем любимом. Когда тот впервые убил, как сильно любил свою покойную мать, где хранит ценности, долговые расписки и документы своих работников. Не доверяя никому, Тэян установил сейф в собственной спальне по старинке, чтобы держать всё самое ценное поближе к себе. Точно также он хотел завладеть и человеком, которого любил. Посадить на цепь в своем доме. В клетке, в сейфе, в подвале – неважно. — Ты… ты… — Тэян хрипел, отчаянно пытаясь вырваться из пут, пуская себе кровь, тонкими струйками бегущую по предплечьям. — Не смей этого делать! Мразь!!! Я тебя порешу! Выпотрошу! Вспорю тебе брюхо, сучонок!!! Феликс спокойно копался в кипах бумаг, разложенных по годам. Свои он нашел довольно быстро. В сейфе лежали пачки долларов и евро и бархатные мешочки с бриллиантами. Пакеты чистого кокаина и золотые слитки. Но Ликс из всего этого изобилия взял лишь сотку баксов, свой паспорт и долговые расписки. — Это за ночь, — грустно улыбаясь, он помахал Тэяну стодолларовой купюрой. — Я думаю, что вполне заработал их сегодня, раздвигая ноги, как ты любишь. Сунув деньги и паспорт в карман брюк, Феликс приблизился к постели, на которой Тэян, не переставая, бесновался в бессильной злобе. — Я тебя найду и кончу, как суку, Ликси! Не жди, что пожалею! Клянусь! — лязгая зубами, Тэян готов был разрыдаться. И Феликс отлично понимал, почему. Дело не в том, что он наебал своего хозяина, а в том, что он уходит, оставляя, бросая того, без кого, казалось, не мыслил жизни и кому подчинялся со сладким рвением всегда и во всём. Тэян не хотел его терять и не сможет с этой потерей смириться. — Знаешь, я так сильно тебя люблю, что мог бы остаться здесь, как твоя собака, и даже был бы рад этому, — Феликс выудил из кармана пластиковую зажигалку кислотного цвета. Он нашел ее в гардеробной в кармане пиджака своего любовника, когда пытался раздобыть хоть что-то, что мог бы надеть вместо своих рваных тряпок. — Но нам обоим будет лучше расстаться, Тэян. Иначе еще не известно, кто кого вскроет. Я тоже умею обращаться с ножом… Расписки в его руке вспыхнули сразу, как только язычок пламени, высеченный зажигалкой, лизнул края бумаги. Огонь быстро расползался, сжирая всё, оставляя после себя лишь пепел, оседающий на пол рваными черными хлопьями. Феликс плакал, глядя на огонь, Тэян кричал и сыпал ругательствами ровно до тех пор, пока его мальчик не направился к дверям, молча, не оглядываясь. После мужчина начал умолять, и его хриплый слезный голос, наполненный болью, Феликс запомнил на всю жизнь. Тэян просил остаться, простить его, забыть про деньги и долги, всё обсудить как взрослые люди… Хотелось вздернуться на первом суку, но Ликс упорно шел вперед, сжимая кулаки, размазывая слезы по лицу и не отрывая взгляд от горизонта…***
Поздняя осень на Чеджу великолепна. В октябре-декабре сезон сбора мандаринов, и цитрусовый остров, как его прозвали в народе, наполняется яркими ароматами и сочными оттенками пестреющих повсюду оранжевых плодов. Климат тут мягкий, и почти круглый год тепло. Но зимой всё же можно насладиться чарующим снегопадом на вершинах горы Халласан, наблюдая бесконечное кружение кристальных звезд-снежинок, появляющихся из черноты ночного неба, словно из ниоткуда. — Я впервые приехал сюда с родителями, — кутаясь в теплое кашемировое пальто, Чанбин смотрел, как бегут белопенные барашки волн по бескрайней поверхности моря, заполонившего пространство от горизонта до горизонта. — Во время зимних каникул кататься на лыжах на склоне горы. Тогда мне казалось, это скучно. Тусовки богатеев, чьи дети с пеленок привыкли меряться доходами, сперва родни, потом своими, показуха, ярмарка тщеславия, — он улыбнулся, качая головой. На его широком лице, как всегда, когда он ударялся в воспоминания, появилось мечтательно грустное выражение. — Но с первого дня и с первого взгляда я влюбился в это место, поэтому почти каждый год, ближе к зиме, я непременно бываю тут. — Чтобы вспомнить детство? — хихикнул Хёнджин. Его распирало от чувств. Он придвинулся ближе к мужчине и обнял за шею обеими руками. Они сидели на широкой скамье возле маленькой кафешки, где толпы местных брали кофе навынос и наслаждались роскошным видом на море. Удачное расположение заведения почти на краю высокой прибрежной скалы тому способствовало. — Чтобы насладиться природой, — от прохладных наглых рук Хёнджина, пробиравшихся под ворот пальто, становилось дурно. Последние дни для двоих, затерянных на побережье, превратились в натуральные боевые действия и прогулку по минному полю. Один неосторожный шаг и рванет. — Тут так красиво. — Я начинаю ревновать к этой красоте, — Хёнджин наклонился к Чанбину, чтобы влажным шепотом обжечь его ухо. — Раньше ты говорил, что я самый красивый человек из всех, кого ты знаешь. Что я идеален, что ты хочешь меня так сильно, что… Хёнджин добился своего. Сильные руки стиснули его в объятиях, а теплые губы коснулись щеки. — Хёнджин, здесь столько людей, — Чанбин легко поцеловал парня в скулу, одним касанием, невинным, осторожным. — На нас все смотрят. Руки жадно мяли мягкую ткань теплого длинного кардигана, в который Хёнджин при его худобе заворачивался, как в одеяло, и так бродил по осенним улочкам Чеджу. Чанбин тискал парня, прижимая к себе, ощупывая сквозь слои теплой одежды, поглаживая спину. — Пойдем домой, — Хёнджин сглотнул, как голодный при виде шведского стола. По всему телу разливалось тепло от крепких пьянящих объятий. — Там никто нас не увидит, и мы сможем целоваться, сколько захотим. Они здесь уже вторую неделю. Отдыхают, много спят, постоянно пробуют местную кухню в кафешках, гуляют по берегу моря, подставляя лица соленому ветру, шатаются по рынкам, разглядывая бесконечные ряды с различными видами мандаринов всех градаций желтого цвета, тут их столько, что диву даешься. Их собирают и распродают, отправляя на экспорт. Чанбин увез Хёнджина на Чеджу, чтобы осенний морской воздух прочистил им обоим головы, освободил от лишних мыслей. Но за бесконечными разговорами обо всём и ни о чем не удавалось скрыть взаимного влечения и тоски. — Я ужасно себя веду, прости меня, — Хёнджин слегка отодвинулся, попытавшись сесть прямо, но Чанбин не отпускал его от себя. Люди и правда косились на них, проходя мимо. Обниматься открыто и для гетеро пар не принято. Мужчина в безупречно сидящем кашемировом пальто, столь явно прижимающий к себе молодого красивого парня – зрелище абсолютно неприемлемое для туристической провинции. — У меня такое чувство, что я какой-то извращенец. — Он вздохнул, закатив глаза. — Ты меня привез отдохнуть, а я тебя только домогаюсь, делая вид, что слушаю рассказы о твоем детстве. — Я думал тебе интересно, — притворно возмутился Чанбин. В глубине его глаз мерцал озорной огонек, но Хёнджин этого не заметил. — Мне интересно! Очень! — сразу начал оправдываться он. — Честное слово! Ты так много знаешь, всё видел, везде был. Я кроме порта и бульвара не видел ничего. И даже в колледж не ходил! Я туп как пробка. Хёнджин откинулся на спинку скамейки, запрокинув голову. Уставился в ослепительно голубое небо над их головами. Безупречный солнечный ясный день, очередной проведенный здесь, в самом разгаре. До вечера еще далеко. Они могут бродить и разговаривать хоть до полночи, упиваясь обществом друг друга, узнавая и делясь, сближаясь на совершенно ином уровне, нежели просто физическая близость… Которой у них не было с тех пор, как Хёнджин уехал в Аньян, чтобы навестить брата… — Идём, — Чанбин поднялся со скамьи и потянул Хёнджина за собой. — Я вчера нашел тут за углом один магазинчик и хотел тебе его показать. Это недалеко. Поднимайся. Хёнджин лениво, по-кошачьи выгнул спинку, послушно вставая и позволяя Чанбину увести себя. Вдвоем они медленно двинулись вниз по улице, удаляясь от берега вглубь городка. — Что за магазин? — повиснув на мужчине, Хёнджин шел, не обращая внимания на косые взгляды прохожих. — Подожди немного, сейчас узнаешь, — Чанбин обнимал парня за талию. — Ты найдешь там много интересного. Мы купим всё, что ты захочешь. Хёнджин хотел бы начать, наконец, разговор о бесполезных тратах. О том, что он обходится Чанбину неприлично дорого и только за то, что его выкупили у клана Ю, и так обязан по гроб жизни. Но все здравые мысли покинули голову, едва лишь свернув в неприметный переулок, Хёнджин издалека увидел надпись над одним из магазинов: HOMI арт-шоп и художественный салон. Когда-то давно, словно в другой жизни, Хёнджин постоянно рисовал, выплескивал на бумагу свои фантазии и мечты. Все его мысли были полны любовью к единственному человеку… Личному демону из болезненно сладких развратных грез. Свои увлечения Хёнджин давно забросил. Ему их заменила наркота, ставшая его платиной, серебром и золотом. Он замер посреди улицы, будто боясь подходить к манящим витринам, стилизованным в черно-белой манере старинной шрифтовой типографики. Чанбин взял его за руку, переплел свои пальцы с тонкими дрожащими пальцами Хёнджина и повел его с собой, словно ребенка, в волшебный мир детства, отнятой юности, где все намеренья чисты и ни одной порочной мысли не рождает даже воспаленный любовью разум.***
На Чеджу, в предгорье потухшего вулкана, расположен национальный парк, и купить тут землю почти невозможно. Но у владельца корпорации SIG здесь был один из многих роскошных домов – двухэтажное шале, отрезанное от города небольшой лесополосой. Хёнджин уже давно понимал, что Чанбин баснословно богат, и наличие у него в собственности недвижимости в разных концах страны и мира воспринимал спокойно. В доме была и прислуга, и охрана, круглогодично проживающая на территории своеобразного поместья в отдельно стоящих домах для персонала. В хозяйском особняке жили лишь мужчина и его юный спутник. Целый просторный, отделанный натуральным деревом, полный воздуха и света дом только для двоих. Привыкший к тесноте убогих коммуналок, выросший в бедности Хёнджин ощущал головокружение от обилия пространства вокруг. Хотелось танцевать и бегать, нестись на кухню за яблоком или шоколадкой, а потом взлетать по широкой деревянной лестнице на второй этаж, с разбегу прыгая на широченную, укрытую мехом кровать посреди спальни. Чанбин припарковал машину во дворе и помог Хёнджину принести в дом покупки. В художественном салоне они купили несколько стопок альбомов, кисти, краски, наборы карандашей и грифели. Всё для того, чтобы Хёнджин смог снова начать рисовать. Сперва он не хотел даже заходить внутрь, рассматривать художественные принадлежности и просто бродить у стеллажей. Сердце сжималось от горько-сладких воспоминаний о тех временах, когда Хёнджин с головой уходил в живопись, рисуя без устали вдохновленный, влюбленный… Но потом былая тяга возобладала, и Хёнджин, забыв обо всём, накупил себе три полных пакета, которые стал разбирать после того, как они с Чанбином вернулись в дом. — Ты не замерз? Чаю хочешь? — Чанбин замер на пороге спальни второго этажа. Хёнджин сидел на их широкой кровати, подобрав под себя ноги и обложившись пакетами, из которых он один за другим доставал и разглядывал свои новые альбомы. Трогал матовую, глянцевую, шероховатую или абсолютно гладкую бумагу, гладил, невесомо касаясь пальцами, расшитые тиснением шелковых нитей корешки. Некоторые альбомы были очень дороги и полиграфией мало отличались от хороших книг. Он поднял глаза на стоящего в дверях мужчину. В прозрачном омуте давно треснул лед осторожности, и каждый раз Чанбин утопал в нем, встречаясь взглядом со своим любовником. Хёнджин ему нравился не просто физически, а на глубинном уровне, до боли в сердце. Так бывает, когда, сам того не понимая, по воле слепого случая находишь свое в бурлящем потоке жизни. — Нет, — Хёнджин отрицательно покачал головой. — Не нужно ничего. Иди ко мне. Он похлопал ладонью по пушистому меховому покрывалу, неосознанно ерзая, словно в нетерпении. Оставаясь вдвоем в тихом доме, они, как аристократы прошлого, вовлекались в ритуальные танцы близости, изгалялись, выражая свои чувства, но боясь при этом коснуться рукавом или задеть подол платья. Они вместе спали и постоянно обнимались, целуясь при каждой возможности, делясь теплом нерастраченной нежности. Вместе ели, смотрели фильмы, возились, как подростки на роскошных шкурах у камина и играли в монополию, где Чанбин почти сразу сколачивал состояние, а Хёнджин всё мигом спускал на бирже и вылетал из игры. Чанбин при этом всегда говорил, что Хёнджину везет в любви, а игры это чушь. Тот смеялся, но думал лишь о том, как найти работу по возвращению в столицу. Жить на содержании при полном пансионе, млея в постели богатого и щедрого покровителя – мечта очень многих людей. Но Хёнджин, наверное, изначально поломанный. Испорченный, грязный мальчишка, как всегда говорил ему брат. И мечты у него были иные. — Что ты хотел бы рисовать в первую очередь? — Чанбин кивнул на глянцевый альбом в руках Хёнджина. Мужчина прошел в спальню и остановился возле кровати. — Здесь прекрасные виды. Можно делать наброски с натуры. Он не спешил садиться к Хёнджину, понимая, что тот сразу начнет обниматься, они поцелуются, и все разговоры меж ними прекратятся. Если во время долгих прогулок на свежем воздухе они постоянно трогали друг друга, не сдерживаясь и уже не боясь осуждения общественности, то вдали от чужих глаз, в четырех стенах интимного полумрака они и вовсе думали только об одном. — Иногда мне кажется, ты читаешь мои мысли, Бинни, — Хёнджин отложил альбом и слегка отодвинулся, уже прямо намекая, что освобождает место и настойчиво желает, чтобы мужчина сел к нему на кровать. — Я подумал о том, что мог бы попробовать рисовать море… Хёнджин смотрел снизу вверх сияющим взглядом, полным пляшущих огней. Его красивое лицо, манящие губы… Отвести глаза не хватит сил. Пока Хёнджин думал, что мужчине неприятно заниматься с ним сексом после всего случившегося, поэтому у них до сих пор только поцелуи, объятия и неловкий подростковый петинг, Чанбин прикладывал титанические усилия, чтобы не выебать парня во все дырки, как животное, и держал себя в руках, демонстрируя железную выдержку, которую, как он думал, Хёнджин оценит и поймет, что в нем видят не просто красивое тело для ебли, а человека. — Я не особо разбираюсь в живописи, — Чанбин улыбнулся, присаживаясь, наконец, на кровать. — Но в какой технике ты хотел бы работать? — Я неплохо рисовал карандашом, — Хёнджин облизал губы и придвинулся ближе, почти неотрывно глядя на губы Чанбина, уже даже не намекая, а соблазняя в открытую. — У меня получались хорошие скетчи. Я даже думал пойти в художку или после колледжа подать документы в институт искусств. Он ловко перебрался на середину кровати, сев так, чтобы Чанбину было лучше видно, как Хёнджин соблазнительно двигается, выгибая спину, раздвигая ноги… Эти брачные танцы так однозначны… Чанбин не святой, хоть Хёнджин и видел в нем бога, и вовсе не железный. — Иди-ка сюда, — схватив Хёнджина за лодыжку, Чанбин дернул его к себе, опрокидывая на спину, и сразу же навис над ним, упираясь обеими руками в матрас, почти ложась на него сверху. Хёнджин рассмеялся и быстро обхватил мужчину за талию ногами. — Попался, — выдохнул он, радостно барахтаясь под Чанбином. Его руки уже обвивали шею, притягивали к себе, брали в плен. — Поцелуй меня… я больше не могу этого выносить… Не может выносить… если бы Хёнджин только знал, как его взрослый любовник сходит с ума. От желания и страха. Как сильно хочет брать, не причиняя боли, любить до глубины, до самого дна. Разнузданно и дико, сладко, горячо… Чанбин прильнул губами к теплым губам Хёнджина, раскрыл их своими одним плавным движением и скользнул языком ему в рот, без лишних сантиментов целуя глубоко. Хёнджин от неожиданности застонал, вцепился в ворот кофты мужчины и тянул его на себя в отчаянном порыве. Невозможно вечно ходить кругами и бегать друг от друга. Бесконечные реверансы по традиции заканчиваются животным совокуплением. Даже в самых благопристойных домах. В полумраке спальни они целовались на постели, не в силах оторваться друг от друга. Хёнджин решил, что не выпустит Чанбина на этот раз до тех пор, пока не добьется своего. Он уже чувствовал, как тяжелое, сильное тело мужчины пышет жаром внутреннего огня. И вблизи этого пламени Хёнджин плавился как воск. Изнывал в умелых руках, скользящих по его телу. Чанбин погладил плоскую худую грудь парня, сквозь ткань водолазки прощупывая уже вставшие соски. Огладил один подушечкой большого пальца, надавливая сильно, с нажимом, так что Хёнджин выгнулся навстречу грубой ласке и замычал в поцелуй. У него чувствительное тело… Даже слишком для того, кто должен был бы давно устать от обилия секса в его недолгой трудной жизни. Хёнджин считал это своей проблемой. Развитую чувственность и склонность к разврату. Чанбин видел в этом восхитительный инструмент удовольствия. Ему сносило крышу от реакций, которые Хёнджин выдавал на каждое действие. Как краснеют его щеки, в уголках глаз собирается влага. Как он не успевает сглатывать слюну и буквально течет, пачкает ею свои и чужие губы и даже подбородок. Они просто целовались, валяясь на постели. Трогали друг друга сквозь одежду, терлись, слетались телами, загнанно дыша друг другу в рот. А по ощущениям это было уже на грани. У Чанбина встал, а Хёнджин закатывал глаза, переставая контролировать себя. Его хотелось взять тут же, не раздевая. Просто спустив ему брюки и вставив, словно он уже готов. — Я не сделаю тебе больно. Просто поласкаю, — прошептал Чанбин. Он закатал Хёнджину водолазку на груди, обнажая выступающие ребра и бледный впалый живот. Хёнджин – астеник, и набор веса даже в пределах пары-тройки килограмм давался ему с огромным трудом, а скидывал он их мгновенно. Мог месяц наедать, а потом исхудать за неделю до костей. После больницы он, как мог, старался усиленно питаться, но оставался таким же худым, хрупким, восхитительно изломанным. Живым фетишем садиста, желающего видеть слабость даже в остроте локтей или резкости ключиц. — Я хочу тебя, — Хёнджин остервенело целовался, прикусывая нижнюю губу Чанбина, требовательно, страстно. — Не смей меня жалеть. Мне это надоело. — Глупый, — жарко выдохнул ему в губы Чанбин. — Думаешь, я не трогал тебя из жалости? Хёнджин так не думал. В тот момент он почувствовал, что сегодня очень сильно захочет, чтобы его пожалели, но, увы, не получит желаемого. Он лежал, тяжело дыша и распахнув глаза, наблюдая, как Чанбин выпрямляется, садится на колени между его разведенных ног и медленно стягивает с себя кофту, обнажая слегка перекачанную грудь и ровные кубики на животе. Постоянные тренировки, на которых он буквально убивал себя несколько раз в неделю, давали свои плоды. Хёнджин протянул руку, касаясь длинными пальцами смуглой кожи на животе Чанбина, чувствуя, как зашкаливает температура его тела. Словно он в горячке. — Ты всегда такой спокойный, — отрешенно произнес Хёнджин. — И такой горячий. Пробежавшись пальцами по кубикам пресса, он спустился ниже, к паху, где ткань брюк уже ощутимо натянулась на выступающем напряженном члене. Чанбин перехватил его руки и завел их Хёнджину за голову, склоняясь к нему. — Я такой только с тобой, Хёнджин, — губы касались кожи возле уха, оставляя ожоги поцелуев, расцветавшие ядерными взрывами удовольствия. — Если бы ты знал, как я хочу тебя. Любым. Таким, какой ты есть. Ты бы испугался. Хёнджин задохнулся от чувств. Чанбин целовал его, сразу минуя закрытую глухой водолазкой шею, спускаясь к груди, чтобы как следует поласкать чувствительные, припухшие от возбуждения соски. Он давно понял, как Хёнджину нравится, когда уделяют внимание его розоватым мягким ореолам и твердым бугоркам, комком нервов напрягающихся от малейшего прикосновения. В их самую первую ночь на капоте черного Бугатти Хёнджин сам трогал себя, зажимая между длинных пальцев и грубо прокручивая свои соски, пока Чанбин вставлял ему на всю длину. Не всем это нравится, не все так отзывчивы к мокрым ласкам груди, когда сперва легонько лижут, словно пробуя и проверяя реакцию, а после, упиваясь и увлекаясь, втягивают в рот и сосут слишком сильно, оставляя кровоподтеки засосов и слабые следы от зубов. Хёнджин от этого сходил с ума. Метался и весь дрожал, пока Чанбин настойчиво мучил его, стимулируя грудь ртом и пальцами. Если уделить нужным ласкам достаточно времени и делать всё правильно, то когда дойдет до главного, Хёнджин будет весь мокрый от слез, слюны и смазки из его подрагивающего члена. Готовый разрядиться в брюки, как девственник в борделе. Чанбин, подумав об этом, усмехнулся, прикусывая парню сосок и слушая, как тот шипит сквозь зубы и хнычет от наслаждения. Терзать его так сладко, играть, доводя до срыва и изнывая самому. Как и ожидалось, когда Чанбин стянул с Хёнджина брюки вместе с бельем, тот был уже весь липкий и промочил спереди свои боксеры насквозь. Смазку с его члена можно было собирать и размазывать по промежности, уверенно скользя пальцами к тугой сжатой дырочке. — Тебя нужно растягивать, Хёнджин, — Чанбин поцеловал его в живот. Слегка надавил на вход, понимая, что даже один палец легко не войдет. — Так что терпи и не хнычь. Нужно много смазки. Я сейчас. Хёнджин лежал на огромной кровати растерянный, полуголый, в одной задранной до горла водолазке, снять которую у него не было сил. У него всё горело внутри, внизу живота и снаружи, на губах, груди, у влажной от собственных выделений дырки. Чанбин оставил его всего на минуту, чтобы достать анальгезирующую разогревающую смазку из тумбочки. И в отсутствие его пышущего жаром доменной печи тела стало холодно настолько, что вся кожа на руках и ногах Хёнджина покрылась мурашками. Когда Чанбин вернулся и вновь поцеловал полуголого парня под собой, обволакивая своим теплом, Хёнджин вцепился в него обеими руками в отчаянном порыве, дрожа от холода и возбуждения. Целуя Хёнджина глубоко и мокро, вылизывая его рот, Чанбин ласкал его внизу, дрочил, сжимая член парня в своей горячей ладони, и пил в поцелуе его сладкие слезные стоны. Хёнджин так хочет, что нет сил терпеть. Но надо. Чанбин слегка отодвинулся, не выпуская Хёнджина из объятий, и, выдавив немного смазки себе на пальцы, начал аккуратно поглаживать колечко ануса, давая время привыкнуть и расслабиться. — У нас так давно не было, — стонал Хёнджин. — Я схожу с ума… Ах…хах… Тело прошило разрядом электричества. Хёнджин раздвинул ноги шире и закатил глаза, захлебываясь собственными стонами. Чанбин толкался внутрь, вводя один палец только на фалангу, чувствуя, как нежные стеночки внутри с трудом раздвигаются. — Расслабься, — целуя трясущегося, теряющего разум Хёнджина, шептал Чанбин. — Мы не будем торопиться. Он не собирался брать Хёнджина раньше, чем тот станет мягким внутри, а его дырочка начнет жадно затягивать пальцы мужчины. Если понадобится, он мог подготавливать своего мальчика очень долго. Сколько потребуется. Но Хёнджин очень скоро вошел во вкус и, испытывая терпение Чанбина, извивался под ним, как безумный. — Тебя надо бы связать, малыш, — Чанбин лизнул Хёнджина в ушко. — Ты слишком прыткий и можешь пораниться. С трудом оторвавшись от парня, Чанбин выпрямился, снова садясь в постели на колени. Хёнджин под ним лежал, откинув голову, задыхаясь, давясь хриплыми стонами. Его кожа блестела от пота, головка напряженного члена припухла и покраснела от долгой стимуляции, без всякой надежды на скорую разрядку. Колени тряслись. Он заламывал руки, прикрывая лицо в попытке скрыть его, искаженное оскалом вожделения. — Не прячься от меня, — Чанбин взял Хёнджина за руку и потянул к себе. — Давай-ка, развернись. Хёнджин не сопротивлялся. Покорно встал в коленно-локтевую, бесстыдно выставив блестящие от смазки ягодицы и раздвинув ноги, как хороший мальчик. Его вход слабо пульсировал, растянутый и мокрый. Можно было попробовать войти, но Чанбин ткнул Хёнджина лицом в пушистый мех покрывала и завел ему руки за спину. После чего прихватил их одной рукой, чтобы Хёнджин не дергался и не мешал ему трахать себя пальцами. Хёнджин рыдал, слюнявил мех и двигался навстречу глубоким толчкам внутри. Чанбин вгонял три пальца до самого конца, слегка стимулируя простату. От обилия смазки у Хёнджина внутри все горело и хлюпало. Несколько минут таких сладких мучений и член парня начал дергаться, выплескивая предэякулят, смешанный с секреторной жидкостью простаты. Еще немного и Хёнджин кончит, не трогая себя. Чанбин рывком спустил свои брюки, уже не думая о том, чтобы раздеться или принять удобную позу. Хёнджин растекался лужицей на кровати, покорным жаждущим телом. Скулил и плакал от желания, двигая бедрами, подставляясь, как сучка. Его дырочка уже не закрывалась, призывно зияя и подрагивая. Размазав немного смазки по члену, Чанбин приставил головку ко входу и надавил, проникая сразу легко, безболезненно. Хёнджин даже не дернулся. Наоборот, расслабленно и тихо застонал, ощущая, наконец, наполненность до краев. Его давно унесло, и он инертным слабым телом повис на руках Чанбина. — Поднимайся, малыш, — мужчина приподнял стонущего парня за локти, притягивая к себе. — Вот так… Тебе хорошо? Упираясь на колени, Хёнджин не имел больше никакой опоры. Чанбин входил в него сзади и тянул за локти на себя, заставляя выгибаться на своем члене, верхней частью тела практически повиснув в воздухе. Хёнджин насаживался сам, пытаясь с ходу разогнаться и кончить как можно скорее. Оргазм, подступая, душил его, скручивая нутро узлом от горла до кишок. Хотелось быстрее достичь столь желанного финиша. Влажные волосы липли ко лбу. Глаза горели от слез, а губы от поцелуев. Так и не снятая задранная водолазка удушающе сдавливала горло. Искусанные, зацелованные соски саднило. А внизу, в самом средоточии боли и удовольствия, с каждым толчком накатывала сладкая истома. Невыносимая. Тягучая. Хёнджин хотел кричать, но только слабо хрипел, закатив глаза, когда его наконец накрыло. Чанбин долбил его не вынимая, разрушая изнутри, чтобы после собрать заново и залюбить до трепета израненного сердца.***
— Терапия онлайн – это, конечно, удобно, но как только вернусь в город, поеду в клинику, — захлопнув крышку ноута, Хёнджин откинулся на стуле. Провел рукой по волосам, запуская пальцы в мягкие шелковые пряди. Ему давно пора постричься. Он оброс тут, как дикарь на этом прекрасном острове, где они вдвоем с Чанбином потерялись в преддверии зимы. Совсем скоро в горах выпадет снег и заметет их роскошный тихий дом, укроет белым покрывалом до следующей весны. Остаться бы здесь навсегда. Спрятаться и жить в блаженном неведении того, что происходит в большом мире. — Я рад, что ты не пропускаешь и сам рвешься лечиться, — Чанбин приблизился сзади и встал, уперевшись руками в спинку стула, на котором сидел Хёнджин. Тот сразу запрокинул голову и, уткнувшись макушкой мужчине в живот, посмотрел на него снизу вверх, счастливо улыбаясь. — Доктор Пак говорил, что после выписки терапию честно посещают меньше половины зависимых. Две трети рано или поздно возвращаются к употреблению, и только очень немногие меняют свою жизнь и перестают принимать. Хёнджин перестал улыбаться подумав о том, о чем давно уже размышлял, но не упоминал об этом. — Я до сих пор не возьму в толк, зачем ты выкупил меня? — произнес он тихо. Выпрямившись на стуле, он смотрел прямо перед собой, спиной ощущая, как Чанбин прижимается к нему сзади, наклоняется, чтобы поцеловать в макушку. — Зная обо мне всё. Кем я был. Кто я есть. Что шансов на нормальную жизнь у меня совсем мало. Теплая тяжелая ладонь мужчины легла на заднюю часть шеи, и Хёнджин едва не застонал от того, что его начали с силой массировать, разминая плечи, разгоняя болезненный спазм трапециевидных мышц от долгого сидения в одной позе. Нестерпимо горячее, болезненное чувство растекалось по спине и плечам, пока Чанбин мял его умелыми движениями. — Мы уже обсуждали это, Джинни, — тихо произнес Чанбин. — Я тебя не покупал. Я не работорговец, а ты не моя собственность. Ты свободен и ничем мне не обязан. Они оба замолчали. Чанбин слегка поглаживал плечи Хёнджина, перестав сжимать. Когда-нибудь этот момент настал бы. Они не обсуждали будущее. Просто жили и дышали одним воздухом, но сколько веревочке не виться… — Не хочу зависеть от тебя и жить за твой счет, — с трудом размыкая губы, прохрипел Хёнджин. — Я сделаю всё, что ты скажешь. Велишь мне сидеть в отеле с раздвинутыми ногами всю оставшуюся жизнь – я так и поступлю. Я знаю, что выгляжу как сахарная детка, но не уверен, что являюсь таковым. Если честно, я вообще не знаю, зачем я тебе и чем могу отплатить за всё, что ты для меня сделал. Чанбин хотел бы сказать Хёнджину то, о чем молчал. Но сам понимал, как глупо это прозвучит: полюби меня, и это всё исправит, мы станем равны и всегда будем вместе… Он наклонился и обнял Хёнджина обеими руками, поцеловал его в ушко и шепнул: — Ты говорил, что не окончил колледж. Хочешь пойти учиться? Если выберешь социально-гуманитарное направление, я могу помогать тебе, — Чанбин улыбнулся, касаясь теплыми губами уха Хёнджина, заставляя парня вздрагивать от удовольствия. — Подтяну тебя по экономике, политологии или правоведению. — Черт, — Хёнджин резко выкрутился из объятий Чанбина, вскочил со стула и кинулся ему на шею. Начал лихорадочно целовать его лицо, ища губы и дрожа от нетерпения. — Я уже хочу, чтобы ты подтянул меня, Бинни. — Сбивчиво скулил он. — Ты знаешь, я очень старательный. На всё готов ради зачета. Чанбин смеялся в поцелуе, чувствуя, как всё внутри пылает от напора, с которым Хёнджин бросался на него, выливая всю свою нерастраченную нежность. Пусть из благодарности. Пусть так. Чанбин всегда знал, что заставить полюбить себя нельзя. Можно лишь быть полезным. Говорят, успешных и красивых любят все. Богатым и здоровым быть лучше, чем нищим и больным. Как знать. Искренние чувства – лотерея. Когда у тебя ничего нет, ты по-крайней мере можешь быть уверен, что тебя любят просто так.***
Декабрь в Сеуле выдался снежным. Промозглый морской ветер завывал в порту, кидался мокрыми хлопьями в лица прохожих, как мелкий уличный босяк, хитрожопо, исподтишка. За длинными вереницами доков Инчхона начинается крутой подъем на возвышенность, с которой весь город видно как на ладони. Тут, на холме, расположен некогда центральный и старейший из районов Сеула – Чонно-гу. И один из беднейших, несмотря на свою славную историю. Центр давно сместился ниже, в долину реки Ханган, а здесь, в сухой, но ветреной местности остались низенькие старые дома простых горожан, и, приезжая сюда, еще можно застать прошлое в лабиринте узких, мощенных камнем улочек, по которым гоняют лишь мопеды да малолитражки. Въезд большегрузов же в Чонно и вовсе запрещен. Между некоторыми расположенными здесь ханоками расстояние настолько мало, что, заглядывая с утра пораньше в окна к соседу, можно с ним же и поздороваться, обменявшись рукопожатием без особых проблем. Закутанные с головы до пят в длинные пуховики люди, как пингвины, вразвалочку, стройными рядами шли от станции метро, разбредаясь по переулкам. Высокий парень в толпе, одетый так же, как все местные, в черный пуховик почти до пят, остановился посреди площади, озираясь и ища взглядом хоть какой-то указатель улиц. — Что-то потеряли, молодой человек? — сухой низенький старикашка, щурясь от липкого, бесконечно идущего снега, заглядывал в лицо незнакомца и невольно улыбался, обнаружив, что в недрах объемной куртки скрывается настоящий красавчик. — Не подскажите, где тут мастерская Кима? В какую сторону идти? — Хёнджин сдвинул капюшон и слегка поклонился старшему. — Ааа, ремонт автомобилей? — тут же закивал старик. — Так это вам туда, — он махнул рукой в сторону неприметной улочки, круто уходящей влево. — Там в конце торговая площадь, мимо не пройдете. — Спасибо, — снова кланяясь, улыбнулся Хёнджин. Бледная кожа на его идеальном лице блестела от влажности тающих снежинок, на длинных ресницах сияли бриллианты мелких капель. Высокий стройный ангел вновь надвинул капюшон, скрываясь от посторонних глаз, и быстро пошел по улице, сливаясь с людским потоком. Мастерскую он нашел довольно быстро, как и того, к кому сюда пришел. В дальнем ангаре обнаружился огромный полуразобранный Хёндай Палисад, из-под которого торчали короткие лапки юного механика.I'm a fool A fool for love, a fool for love…
Дергая ногами в такт, перемазанный машинным маслом парнишка напевал слащавую песенку прокуренным басом. Наблюдая эту картину и слушая, как Ликси надрывается, демонстрируя свои вокальные таланты, Хёнджин расхохотался в голос, чем тут же обнаружил свое присутствие. — Тебе надо было идти в GreatHit, — смеялся он, подходя к разобранной тачке. — Сейчас был бы крылатым, богатым и с большим агрегатом. Феликс выкатился из-под машины на ремонтном лежаке, радостный и грязный как свинья. — Хёнджин… Эмоции на его милом испачканном личике расцветали яркими вспышками. Слезная радость, восхитительная боль, сладкая тоска и полное абсолютное счастье от встречи. Он кубарем скатился с лежанки и подпрыгнул упругим мячиком, вставая на ноги. Рванул к Хёнджину, словно знал, что тот поймает его налету и прижмет к себе даже вот такого – вонючего, в мазуте, сияющего белозубой улыбкой на перемазанном лице. — Хёнджин, малыш, — Феликс запрыгнул на хохочущего друга и повис у него на шее, подхваченный длинными цепкими руками. — Как я рад…Господи… я и забыл, какой ты… красивый… самый красивый… Феликс плакал и целовал лицо Хёнджина, обжигая слезами нежную кожу, пачкая идеальную бледность чужих щек. Они не виделись пару месяцев, но переписывались в какао почти регулярно. Феликс сам написал Хёнджину с нового номера и рассказал о том, как слинял с бульвара, как кинул клан Ю и своего любовника. Ушел с соткой в кармане и без элементарных вещей. В чужой одежде. — Ликси, детка, ну чего ты плачешь? — Хёнджин вытирал его лицо, касаясь подушечками пальцев. — Всё ведь хорошо. Мы оба в городе. И можем видеться. Ты теперь работаешь… Ты ведь все тачки знаешь, всегда ими интересовался. Феликс смеялся и кивал. Прошло не так много времени. Но по ощущениям – словно целая жизнь. Еще летом они оба искали клиентов на бульваре, а под Новый год их раскидало по жизни в разные концы столицы. Хёнджина в Каннам, на вершину, в вотчину богатых и знаменитых. Ликса сюда, в тихий убогий Чонно-гу, простым механиком, честным работягой. Он сполз с рук своего высокого друга и, оказавшись на твердой земле, почувствовал, как подгибаются ноги, дрожат колени от избытка эмоций. Хёнджин не отпускал его, прижимал к себе, позволяя спрятать лицо у себя на груди, и как будто пытался завернуть в свой длинный расстегнутый пуховик. — Ты так пахнешь, — шептал Феликс. — Так хорошо одет. А я как оборванец. Но ты не думай. У меня всё хорошо. — Он вскинулся и посмотрел на Хёнджина снизу вверх. — Я снимаю комнату и имею тут нехилую халтурку. Учусь водить и через пару месяцев сдам на права. Возьму себе тачилу побольше, буду рассекать по району как пижон. — Ликси, — Хёнджин гладил парня по длинным светлым волосам, закрученным в тугой пучок на затылке. Феликс хоть и был чумазым, но весь светился. У него появились щечки, плечи округлились, руки окрепли. Он, видимо много работал, таскал тяжести, был не чужд физического труда. Но и питался соответсвенно. Обрастал мышцами быстро и легко. — Слушай, пойдем в лапшичную, тут за углом? — Феликс засуетился, вытирая испачканные ладони о не менее грязные штаны. — Я переоденусь, умоюсь и пойдем? Посидим, поболтаем. Ты ведь не спешишь? — Нет, — Хёнджин покачал головой. — Сегодня я весь твой.***
Лапша была вкусной. Они взяли по чашке лаксы с морепродуктами и с удовольствием поедали горячий суп, раскрасневшись от соуса и специй. Маленькое уютное кафе в конце торговой площади вечерами набивалось до отказа. Работяги шли домой после работы к своим семьям. А одиночки, студенты, местная шпана и гонщики с близлежащего стадиона шли сюда. Отведать горячей домашней лапши за приемлемую сумму. Ликс и Хёнджин забились в уголок за маленьким столиком на двоих и с аппетитом поглощали свой рамен — Я до сих пор боюсь, что меня найдут и вздернут, — насытившись, Феликс откинулся на стуле, тяжело дыша. От острого супа его губы распухли и горели. Но моська была до ужаса довольной. — Тэян наверняка думает, что ты свалил из города, — Хёнджин со слезами на глазах пытался унять пылающий огонь остроты в горле, заливая его холодным жасминовым чаем. Он подавался в высоком стакане со льдом и прекрасно освежал. Зимой его брали мало. Самым ходовым был теплый тыквенный латте, который пил Феликс. — Скорее всего, — кивнул Ликс. — Я специально тогда купил билет в Пусан. Без документов, через одного тюбика, который всё и растрепал Тэяну. Хочешь спрятать дерево – спрячь в лесу. Я вроде как и не скрываюсь. Что мне может предъявить клан Ю? Расписок нет, паспорт я имею на руках. Тут только личные претензии Тэяна. Не более. Я свободный человек. А он пусть сам объясняется со старшими, почему у него шлюхи разбегаются. Он их пастырь, ему и отвечать. — Однако страхи не беспочвенны, — задумчиво протянул Хёнджин. — Тэян опасный человек. Встретиться с ним в темном переулке никому не пожелаю. Ты должен быть осторожным, Ликси. Я за тебя переживаю. — Насрать мне на него, — малыш оскалился. — Встречу в переулке, прирежу и дело с концом. Феликс сидел, упираясь локтями в стол, широко раздвинув ноги и упрямо глядя на друга. Что-то неуловимо изменилось в этом милом сладком мальчике. Быть может, это было в нем всегда. Дерзость и сила. Желание идти своим путем. Ликс простой и добрый. Любить так всем сердцем, уходить так навсегда. В глубине души он лапушка. Хороший ребенок. Просто сломанный. Как и все, кто волею судьбы оказывается в неоновом море огней Итэвонского дна. Им двоим удалось вырваться. Пройти по краю. И как знать, удержатся ли они, не рухнув в бездну снова. — Если тебе нужны будут деньги или помощь… — начал было Хёнджин. — Забей, — отмахнулся Ликс. Он глазел по сторонам, шумно протягивая свой латте. — Я зашибаю нормально. Хватает на хату и еду. Шмотки. Всё есть. Я откладываю. Весной возьму тачку. Подшаманю, буду гонять. Тут, знаешь, гонки устраивают по ночным улицам. Местные умельцы вешают на машины всякие приблуды для увеличения скорости и гоняют. В нашей мастерской каждый второй стритрейсер недоделанный. Чем я хуже? Говорят, за каждый заезд победители от тысячи до десяти имеют. — У тебя и прав-то нет, — рассмеялся Хёнджин. — Какие гонки? — Будут, — дернул плечами Феликс. — Всё у меня будет, детка. Вот увидишь. Приеду к тебе на собственном Бугатти весь блатной в цацках. Золотые часы, все дела. Хёнджин заливался счастливым смехом и только качал головой. Насмеявшись, он протянул ладонь и накрыл ею теплую лапку друга. — Не лезь в криминал, малыш. Будь умнее. Бог с ними, с деньгами, их всегда можно заработать. — Я глупый, — улыбнулся Феликс. — Но я не встряну больше в неприятности, не бойся. На это у меня мозгов хватит. Ты лучше расскажи мне, как сам? Всё еще планируешь учиться? Как твой папик? Хёнджин взглянул в маленькое засаленное окошко, за которым кружил пушистый снежок. Ему было что порассказать. О том, как в опустевшем сердце, где ядерным взрывом первой любви смело всё до основания, на пустыре среди камней расцветают нежные побеги искренних чувств к человеку, который стал для Хёнджина самым близким другом, любовником… любимым. Хёнджин прятал эти тонкие ростки, стремительно рвущиеся к свету, желая взрастить их целостными, крепкими, навсегда. — Я снимаю студию в районе станции метро Пончхон, — опустив глаза и рассматривая свои ногти, произнес он. — Работаю в кофейне. Посещаю подготовительные курсы и готовлюсь к поступлению в колледж в марте. Мне нужно закончить его, чтобы потом иметь возможность сдать вступительные в Институт Искусств. Феликс сидел в недоумении, хлопая глазами. — Подожди. Какая кофейня? Какая студия? Ты работаешь? А как же тот мужик, что тебя купил у Тэяна? У него же куча бабок. Вы что, расстались? Ты мне не говорил. Что случилось? Хёнджин рассмеялся. Снег за окном всё усиливался. Шел сплошной стеной белых хлопьев, залепляя окна, заметая дороги. На экране его телефона, лежащего на столе, высветилось сообщение в мессенджере: «Джинни, погода дрянь. Тебя забрать? Я с Крисом на машине, еду в центр». — Мы с Чанбином из разных миров, — вздохнул Хёнджин. — Он старше, богаче, умней. Я всем ему обязан. Он предлагал мне жить вместе в любом из его особняков или апартаментов в городе. Предлагал совсем остаться в доме на Чеджу… — И что? — Феликс кусал губы. Хёнджин переживал за него, но и сам малыш не меньше волновался о судьбе своего такого красивого и несчастного друга. — Ничего, — Хёнджин тапнул по экрану, открывая диалог. «Мы с Ликси в лапшичной. Лови геолокацию» быстро напечатал он. — Чанбин меня не покупал. Я не его вещь. Я свободный человек и могу жить и работать самостоятельно. И да. Мы встречаемся, — его красивое лицо осветила тихая улыбка. — Этого богатого красивого мужчину не смущает, что я бывший работник Итэвонского бульвара, наркоман в ремиссии, посещающий терапию и всего лишь официант в молодежной кофейне студгородка. Он подарил мне свободу и жизнь, а я на Новый год подарю ему брелок для ключей. Но мы вместе, и мне кажется… что это что-то большее, чем просто секс…