𝑅𝐸𝑁𝑇

Breathe with me…

***

      — Сюда добираться это какой-то пиздец, — Феликс кинул куртку на узенький диванчик у стены и сам плюхнулся рядом.       Он не то чтобы устал. Просто заебался. Ехал с тремя пересадками на метро и бесконечно кружил по переходам в поисках нужного выхода из подземки под указателем с надписью Госпиталь Каннам Северанс.       — Не нужно приходить так часто, — у огромного панорамного окна Хёнджин стоял, сунув руки в карманы мягких спортивных брюк. Он обернулся и взглянул на друга из-за плеча. Теплым взглядом сияющих глаз. — Я уже хорошо себя чувствую. Нет надобности…       Прошло две недели с тех пор, как он здесь, в психиатрическом отделении на двенадцатом этаже здания нового корпуса наркологического диспансера. Его перевели сюда почти сразу из палаты неотложной наркологической помощи, в которую его поместил Чанбин в тот день, когда практически невменяемого забрал из Итэвона. Мефедрон не имеет антидота, и максимум, что можно сделать фармой – это бесконечно вливать капельницы с физраствором, глюкозой и сульфатом магния. Мертвому припарки, чтобы просто немного облегчить состояние и восстановить водный баланс. Основное лечение – это серьезная планомерная борьба с укоренившейся и давно сформированной психологической зависимостью от наркотика, который не просто так называют заменителем любви.       — У тебя сегодня терапия? — Феликс, казалось, пропускал слова друга мимо ушей.       Он, так же как и Чанбин, торчал тут постоянно. Врачи им разрешали, поскольку Хёнджин был вип-пациентом с полным пансионом, оплаченным его щедрым любовником.       — Да, — Хёнджин кивнул. — Групповая. И ты можешь пойти со мной, если хочешь.       Участие близких и живой пример перед глазами тех, кто так же, как и ты, увяз в болоте нелюбви к себе и саморазрушения, всего лишь маленький шажочек в направлении полного изменения образа жизни и мыслей зависимого. Этот путь крайне трудный, ведь вылечить тело легко, когда ты молод и физически силен. А вот латание дыр в душе зачастую дело гиблое. Потому что заменителей любви великое множество. Обманчивых масок, застывших улыбками на призрачных лицах фальшивых друзей. Срывая их, ты обнаруживаешь рассыпающуюся в пыль мертвечину лжи и равнодушия. Основной целью грамотной терапии является полное форматирование и перенастройка человека как личности. Вечно ищущий любви и одобрения других должен, как буддист, разорвать этот порочный круг своей неутолимой жажды чужого тепла, выйти из колеса Сансары, а лучше сломать его и возлюбить, наконец, своего самого близкого человека, того единственного, кто прошел с ним весь путь и не отвернулся, – себя самого.       — Опять сидеть и слушать истории бывших наркоманов? — Феликс притворно закатил глаза. — Я этим соплежуям еще и не то могу порассказать, — он хлопнул себя по коленкам и подорвался с дивана, радостно улыбаясь непонятно чему. — Уговорил. Погнали. Я за этим и приехал.       Хёнджин рассмеялся. Феликс кинулся на него со своими обычными липкими объятиями. Повис приятной тяжестью живого горячего тела.       — Идём, — смеясь, Хёнджин потащил мелкого к выходу из палаты. — Мне уже пора, нельзя опаздывать.       Феликс кивал, ощущая, как к горлу подкатывает ком и становится трудно дышать. Внутри всё сжимается от пронзительного радостно-щенячьего чувства волнения и восторга. Хёнджин опять стал поправляться. Его постоянно прокапывали и кормили на убой, тщательно следя за весом и гормональным фоном. Пациентов в этом отделении никуда не выпускали, даже випы тут как в тюрьме, сбежать, прервав лечение, просто невозможно. Феликс никогда бы не подумал, что в подобных местах реально спасают людей. Хёнджин набирался сил, наконец-то стал нормально спать, а главное смеяться. Его глаза горели, а руки были сильными и цепкими. Он без проблем тащил малыша Ликси одной рукой.       Феликс смотрел на Хёнджина снизу вверх влажными глазами, расчувствовавшись так некстати.       — У тебя волосы отросли, — тихо произнес он, коснувшись мягких каштановых прядей своими маленькими пальчиками. Заправил их Хёнджину за ушко, слегка погладив. — И губы совсем зажили…       Они вдвоем вышли в коридор и пошли длинными переходами в общую комнату для групповой терапии, обнимаясь и смеясь.       — Чанбин вчера разговаривал с главврачом, — Хёнджин кивнул. — Господин Пак сказал, меня отпустят, если я подпишу согласие на посещение терапии регулярно в течение следующих шести месяцев.       — Шесть месяцев? — задумчиво протянул Феликс. — А как ты… в смысле куда ты потом… ну, отсюда? Вернешься к Тэяну? Или…?       Хёнджин пожал плечами. В последние две недели Чанбин почти постоянно был с ним. Они не разговаривали о будущем, не строили планов, просто были вместе, словно старые друзья, поддерживая друг друга. Чанбин вникал в план лечения и много общался с врачами, изучая проблему Хёнджина, словно тот был его родственником, кем-то важным, близким. Это казалось дикостью, но Хёнджин цеплялся за эту неожиданную и такую необходимую помощь, всячески стараясь отплатить добром на добро. Что дать мужчине, кроме себя самого, он не знал. Вчера вечером, когда они вдвоем были в палате, сидели на постели, обсуждая возможность скорой выписки, Хёнджин попытался развести Чанбина на секс, но ничего не вышло. Они долго целовались, и это было в первый раз после того, как Хёнджин попал в больницу. Чанбин, казалось, боялся прикасаться или сделать что-то неправильно, хотя все физические травмы у парня давно зажили. Несмотря на дикое, почти животное влечение, между ними ничего не было, кроме мокрых голодных поцелуев и объятий. Чанбин гладил Хёнджина по спине и всячески уворачивался от более откровенных прикосновений. Хёнджин настырно лез, почти скулил, выпрашивая ласку, но Чанбин не сдавался. Шептал что-то про недопустимость замены одной зависимости на другую, и то, что Хёнджин еще не полностью здоров, что он не должен чувствовать себя обязанным и прочие глупости, которые мужчине, очевидно, вбил в голову доктор Пак. Хёнджин был благодарен, это правда. Чанбин сделал для него слишком многое, чтобы не чувствовать себя обязанным. Принимать как должное легко лишь на словах, на деле всё куда сложнее. Но секса ему хотелось совершенно не по этой причине. Не из благодарности, а от голода. Страшного, безумного голода по теплу чужого тела. Возможно, доктор Пак и прав – это тоже зависимость…       В конце коридора забрезжил свет. Хёнджин и Феликс вышли к просторному гулкому залу, в котором уже собирались люди. Такие же пациенты и их родные. Они брали стулья и рассаживались, образуя тесный живой кружок, чтобы в следующие два часа сидеть бок о бок, смеясь и плача, рассказывая друг другу о том, как они пришли к тому, чтобы попытаться вытащить себя из болота и начать жить.       Чанбин на таких занятиях тоже бывал с Хёнджином. Не раз и не два. Мужчина с его занятостью находил несколько часов в неделю для этого, и Хёнджин всякий раз хотел плакать от осознания, что ему не всё равно. Чанбин обещал, что будет с ним, и был. Вот так просто. Обещания выполняют. Странно. Хёнджин давно привык к тому, что это утверждение – ложь.       Сегодня Чанбин на терапию не приехал, зато примчался Феликс, и это подозрительно. Хёнджин задумался об этом, когда они уже сидели, дожидаясь, пока все угомонятся. Заведующий психиатрическим отделением пришел в зал последним. Он взял стул и, здороваясь с пациентами, вклинился в общий кружок, замыкая его окончательным звеном.       Постепенно гул людских голосов затихал, в огромном светлом зале воцарилась тишина. Хёнджин расслабился, откинувшись на стуле, и взглянул в окно. Там, в бескрайней синеве кружили чайки, раскинув белые крылья. Река совсем рядом...       — Давайте сегодня вспомним свой первый раз, — монотонный голос врача звучал словно в отдалении. Погружаясь в болезненное прошлое, которое необходимо проработать, Хёнджин слышал его на задворках сознания. — Когда вы впервые приняли наркотики. При каких обстоятельствах. Что вы при этом почувствовали и кто был с вами рядом?       Хёнджин отлично помнил, как это было и кто был его личным дилером кайфа.

***

      Эйфория первой настоящей влюбленности сменялась жуткими откатами в депрессию при понимании абсолютной неправильности происходящего. Хёнджин, как ребенок на краю урагана, стоял в оцепенении, распахнув глаза от восторга и ужаса. Ему некуда бежать, он один и совершенно беспомощен. А перед ним воронка смерча F5, сметающая всё на своем пути. Подхваченный ею, он будет перемолот в кашу вместе с землей, деревьями, домами… Ничего не останется от маленького человека, такого хрупкого перед природной мощью чувства, сравнимого разве что с бурей.       — Джинни, ты здоров? — иссохшая, худая ладонь матери казалась невесомой. Она накрыла теплую руку подростка. — Ты бледен и весь горишь.       Хана почти не вставала с постели после последнего курса химиотерапии. Она с трудом переносила их, и силы женщины были на исходе. В просторной светлой палате стационара больницы Ханянг Хёнджин навещал ее, подолгу сидя у постели, держа мать за руку и разговаривая обо всем, что придет в голову.       — Малыш, ты простыл? — Минхо подошел сзади и наклонился к нему, заглядывая в глаза. Его бледные прохладные ладони тянулись к лицу, касались лба, щек, гладили, забирались в мягкие, словно шелк, волосы.       Хёнджин вывернулся и скинул с себя руки брата.       — Нормально всё, — фыркнул он, нервно дернув плечом. — Жарко сегодня…       Минхо усмехнулся и отошел. Трогать Хёнджина в присутствии других становится весело. Он дергается и не может справиться с собой. Переживает, что кто-то из близких или знакомых заметит, как он реагирует на прикосновения другого парня, да еще и состоящего с ним в родстве. Мало того, что гей, так еще и извращенец, у которого встает на собственного брата, пусть и сводного.       Они, как и прежде, опять везде болтались вместе. Минхо больше не отлучался надолго и не тусил с другими людьми. Хёнджин считал это проявлением чувств. Он думал, что брат отказывается от прочих ради него, но даже не догадывался, что все остальные для Минхо – просто использованные фантики от конфет, которые сминают и выкидывают, когда в них больше нет смысла. Главная сладость в обертке не нуждается.       — Я отвезу тебя в школу…       На парковке за больницей они вдвоем шли к машине после того, как провели очередной выходной с мамой. Практически до самого последнего дня жизни женщины вся семья Ли будет приходить к ней, создавая видимость счастливого семейства. Ли-старший будет всячески скрывать свой алкоголизм и депрессию, а братья – интимную связь и зависимость. Хана никогда не узнает, что творилось в ее собственном доме незадолго до смерти.       Хёнджин не ответил. Молча сел в тачку и хлопнул дверью так, что у Минхо всё внутри скрутило от возбуждения. Младший – красивый, сладкий мальчик, и когда его склоняешь к разврату, ощущаешь, как сам дьявол хватает тебя за кишки, наматывая их на руку в восхитительном спазме желания. Минхо крыло не по-детски, и он был готов сожрать Хёнджина каждый раз, когда они оказывались близко, прикасались друг к другу или просто закрывались в тесном пространстве автомобиля, где воздух насыщался электричеством практически мгновенно.       — Что с тобой? — сев за руль, Минхо придвинулся к Хёнджину, участливо заглядывая ему в лицо и нарушая личное пространство.       — Поедем, я опаздываю, — если Минхо вспыхивал от малейшей искры, то Хёнджин плавился, становясь бессловесным покорным куском дерьма, сразу, как старший вторгался на его территорию, заполняя собой весь его мир.       Дыхание сбивалось, во рту скапливалась слюна. Хёнджин вытянул руки, упираясь в грудь Минхо, останавливая его, не давая приблизиться и снова, как обычно, выключить свой пустой и бесполезный мозг одним прикосновением, одним поцелуем.       — Может, ну его нафиг? — Минхо плевал на слабые попытки ставить преграды из сплетений дрожащих рук.       Он обнимал Хёнджина за талию и притягивал к себе, стараясь как можно быстрее коснуться голой кожи, скользнуть руками под одежду, рвануть ворот, обнажая шею, и припасть губами к кадыку, чувствуя, как Хёнджин сглатывает и гортанно стонет, откидывая голову назад и расслабляясь.       Даже в воскресенье Хёнджин периодически посещал школу ради дополнительных занятий по подготовке к поступлению в колледж. В будние дни у него элементарно не хватало на это времени. Учеба и так летела в тартарары. Хёнджин постоянно был несобранным и сонным. У него дико бушевали гормоны, а близость Минхо превращала мозги в кашу, абсолютно не способствуя желанию учиться. Юному здоровому организму хотелось только одного…       — Я не могу… мне нужно готовиться…       Хёнджин жмурился от удовольствия, как кот на солнышке. Минхо целовал его в шею и сжимал в объятиях до легкой боли, так сладко, что мир мгновенно мерк перед глазами, становясь лишь отрывочными вспышками реальности.       — Ты собрался поступать в колледж? — прошептал Минхо, целуя Хёнджина в ухо, лаская языком чувствительную раковину. — Я видел документы, это ведь у черта на рогах, в Янджу. Туда ехать два часа. И так мотаться каждый день?       — Если наберу нормально баллов на вступительных, то смогу выбить себе комнату в общежитии, — голос Хёнджина срывался. Его вело от ласк, сердце загнанно трепыхалось в груди.       Минхо усмехнулся, нервно выдыхая. Хёнджин дрожал в его объятиях, изнывал как сука, но при этом оставался человеком свободной воли. Несмотря на искренние чувства, ошеломляющие, сбивающие с толку, уже продумал пути отступления, чтобы не сорваться окончательно. Решил съебаться в колледж, съехать в общагу и окопаться там как партизан. Интересно, на какие шиши он планирует жить отдельно? Рассчитывает, что отец будет его содержать? Или уже договорился обо всём с родителями? Пока Минхо потеет, обеспечивая своевременную оплату всех счетов их семьи, его сладкий братец думает, что всё в этой жизни легко, как по маслу.       — Хочешь бросить меня? — Минхо касался губами скулы, прокладывая осторожную дорожку нежности к губам.       Хёнджин обожал целоваться. Но сколько Минхо не старался, дальше поцелуев и легкого петтинга дело не шло. Его маленький хитрый брат, чувствительный и гибкий, с удовольствием гнулся во все стороны, но не ломался. Одних только чувств было недостаточно.       — Минхо… — Хёнджин разомкнул губы, послушно ожидая поцелуя. — Я никогда тебя не брошу. Я всегда буду твоим. Но мы не можем. Если кто-то узнает… Если узнает отец? В нашем доме… Я не могу…       Хёнджин уже это говорил… И каждый раз эти разговоры заканчивались тем, что Минхо целовал его, прерывая, заглушая голос разума, сводя с ума.       Они долго целовались в машине на парковке, до тех пор, пока Хёнджин не начал нервничать из-за опоздания. Минхо с трудом оторвался от него и отвез в школу, как обещал. Он всегда умел выждать правильный момент. Не наседать напрасно, вызывая нервяк у жертвы, а брать наверняка, подготовив и как следует промариновав. Мясо должно подышать, прежде чем его отобьют и прожарят до нужной степени.       В то лето Хёнджин действительно много думал и сильно страдал от собственного влечения, снедаемый чувством вины и желанием. Минхо был его первой любовью. Искренней, настоящей. По несколько раз на дню ему хотелось кинуться в объятия брата и дать Минхо то, что он так хочет, к чему склонял Хёнджина с того самого дня, как они впервые поцеловались. Хёнджин думал о сексе и даже читал, как всё происходит, как это бывает. Дрочил в душе, представляя, как Минхо берет его почти силой, не слушая мольбы и просьбы остановиться. И побег из дома в общежитие виделся ему едва ли не единственным путем к спасению от себя самого и своей пагубной страсти. Тем летом на пороге урагана, Хёнджин еще думал о будущем, об их семье, о том, что подумают другие и как изменятся их жизни, если они дадут себе волю и кинутся в омут с головой. Он ошибался. Глупый слепой мальчик. Они с Минхо давно уже прыгнули в бездну и лежали разбитыми в кровь на камнях глубокого ущелья, а все попытки что-то изменить – всего лишь видения воспаленного в предсмертной агонии мозга.       Подсадить младшего на наркоту Минхо планировал давно. Просто не думал, что придется действовать тайно и так скоро. Хёнджин сам не оставил ему выбора, начав пиздеть об отъезде и взывая к совести. Вдруг отец узнает… Пфф. Смешно, ей богу. Минхо не собирался скрывать, что Хёнджин – его личная блядь и собственность. Он не видел в этом ничего зазорного. Все, кому что-то не нравится, могут идти на хуй. Он был согласен держать в неведении лишь умирающую мать, к которой всегда испытывал привязанность и не хотел добавлять ей нервотрепки на пороге смерти.       Все выходные отец бухал так беспробудно, что при всем желании не смог бы подняться наверх и посмотреть, что происходит в комнатах братьев. Дождавшись, когда Ли-старшего накроет, как обычно, теплым пятничным вечером на веранде возле дома, Минхо принес отцу еще пару бутылок холодного соджу из холодильника, а сам пошел в дом, чтобы отнести Хёнджину ледяную колу. Младший ее обожал и мог хлестать литрами, но мама запрещала. Боялась, что сын испортит желудок. Минхо не боялся. Кола слишком сладкая, и ее вкус такой насыщенный, что в нем прекрасно растворилась горечь кристаллизованного мефедрона, самого чистого и дорогого. Минхо тщательно рассчитал дозу по весу Хёнджина. Чтобы хватило примерно на два-три часа. Если парень сам не может шагнуть в бездну, его нужно подтолкнуть. Стереть границы добра и зла, выложить дорожку из хлебных крошек и завести в глухую чащу, из которой нет выхода.       — Ты так много занимаешься, — Минхо прикрыл за собой дверь в комнату брата и замер на пороге.       Хёнджин сидел за столом, не поворачиваясь. Его плечи сразу опустились, едва Минхо заговорил и обозначил свое присутствие. Предвкушение и страсть. Всё так просто и так очевидно. Даже не видя лица Хёнджина, Минхо мог сказать, что тот прикрыл глаза и закусил губу. Он ждет, пока Минхо приблизится, склонится над ним, уперев руки в стол, окольцовывая в сладком плену, и поцелует в висок или в ушко.       Минхо щелкнул замком на двери, наблюдая, как Хёнджин вздрагивает от этого звука и сразу поворачивается, бросая на брата вопросительный взгляд.       — Хочешь? — Минхо двинулся к нему, протягивая запотевшую холодную бутылку с газировкой. — Сегодня такая жара, что даже к вечеру нечем дышать.       Хёнджин никогда не мог устоять перед старшим. Даже спустя годы, окончательно узнав Минхо и четко понимая, что прекрасный зеленоглазый демон совсем не романтичный плохиш из сопливых мазохистских фантазий глупого мальчишки, а холодный бессердечный ублюдок, всегда получающий свое, не склонный к рефлексии и абсолютно лишенный какой бы то ни было морали, Хёнджин будет завороженно смотреть в болотный омут этих глаз и ощущать, как сердце бешено выталкивает кровь в аорту, разнося по венам пламя.       Хёнджин взял бутылку из рук Минхо и, не отводя глаза, почти сразу заглотил сладкую шипящую жидкость, такую холодную, приятную в духоту этого летнего томного вечера. Минхо стоял перед ним, разминая шею, его губы подрагивали в напряжении, а вены на руках вздувались. Он был одет в простую белую майку и спортивные штаны. Кожа на его голых плечах слегка розовела от пребывания на солнце. Такой красивый нежный цвет, как лепестки цветущей вишни в дождливом теплом мае…       Хёнджин осушил бутылку и тискал ее дрожащими пальцами, скользя по влажной стеклянной поверхности. В тот момент он не понял, что с ним произошло, потому что не знал достаточно о влиянии мефедрона на организм и психику, был далек от понятия химсекса и не догадывался о кайфожорских марофонах амфетаминщиков, когда люди долбят порошок не переставая, часами занимаясь сексом, не в силах насытиться и остановиться, не чувствуя усталость, испытывая бесконтрольную эйфорию животного, спариваясь с кем угодно.       Ему показалось, что сердце, сделав бешеный кульбит, остановилось и после запустилось заново, разгоняясь с каждым ударом, только вместо крови по венам потек жидкий огонь. Внезапно во всем теле поднялся жар, но не такой, как при температуре или лихорадке, а совершенно необыкновенный, будоражащий, приятный. Тело стало легким, голова пустой. Мир вокруг словно раздвинулся, как будто обзор стал шире, а четкость изображения – запредельной, картинка яркой, насыщенной.       Хёнджин непонимающе хлопал глазами, не осознавая, что наркотик в его крови быстро всасывается, включая механизмы выработки серотонина и дофамина, заставляя чувствовать радость, восторг и желание…       — Всё хорошо? — Минхо улыбнулся, и Хёнджин почти сразу же улыбнулся ему в ответ, закивал, не отрываясь, глядя, как старший медленно стягивает с себя влажную от пота майку. — Мне жарко, Джинни… А тебе? Такая духота сегодня…       Голос Минхо гулким эхом отдавался в висках. Хёнджин словно прыгнул с разбегу в воду, прозрачную, плотную, пронизанную ярким светом солнечных лучей. Звуки стали физически ощутимыми глубинными толчками, пеленгующими извне.       — Минхо… — Хёнджин протянул руку, его длинные тонкие пальцы двигались, как диковинные змеи, и он хотел бы коснуться бледной влажной кожи на обнаженном теле брата, обвить его, вцепиться, прорасти вовнутрь.       Минхо приблизился вплотную, схватил Хёнджина за руку и положил его ладонь себе на грудь в районе сердца. Он рассчитал всё верно. Всего несколько минут, довольно слабая доза, а Хёнджин уже впал в измененное состояние, при котором звуки, свет, прикосновения ощущались на трансцендентном уровне. Его зрачки расширились, на висках выступила испарина, губы затряслись, и от малейшего касания его всего бросало в дрожь.       Пустая бутылка из-под колы глухо стукнула об пол и покатилась под кровать. Хёнджин резко встал со стула и прильнул к Минхо всем телом, трогая его, скользя ладонями по груди.       — Так сильно… — прошептал он, счастливо улыбаясь. — Так громко. Ты слышишь?       Минхо провел ладонью по спине Хёнджина, просто погладив через ткань футболки и тот, закусив губу, выгнул спину, как котенок.       — Что, Хёнджин? — руки Минхо спустились ниже и легли на бедра. Он шумно выдохнул, сжимая ягодицы парня, вдавливая в себя его худое тело, которое в следующие два часа он будет иметь, как захочет. — Что я должен услышать?       Не сдерживаясь, Минхо впился требовательным грубым поцелуем в шею Хёнджина, чувствуя охуенную крышесносную покорность младшего, который был красивой, желанной живой куклой в его руках, согласный на всё и уже изнывающий от страсти.       — Сердце… — задыхаясь от сладких бесконтрольных слез, прошептал Хёнджин. Его тело било током от пронзительных ощущений, от рук Минхо, его дыхания и поцелуев. — Оно так сильно бьется…       Барьеры совести и страха, все сдерживающие факторы рухнули в один миг. Хёнджин любил и был любим в ответ, а больше ему ничего не нужно. Он шагнул в зазеркалье, из которого не выберется в течение нескольких лет до того момента, как Минхо сядет в тюрьму, бросив его на свободе один на один со своей зависимостью и, что еще хуже, полным осознанием реальности, которая без наркотиков покажет свой пугающий оскал во всей красе, и сбежать от нее будет некуда.       — Я люблю, люблю тебя, — без остановки повторял Минхо, жадно трогая податливое тело. Ему так страшно не терпелось, что у него дрожали руки. Много раз он представлял, что будет делать со своим братом, когда тот окажется в его полном распоряжении. Но все эти фантазии были ничем по сравнению с реальностью, с ощущением абсолютной, безграничной власти над предметом обожания. — Разденься. Здесь слишком жарко. Ты ведь хочешь…       Минхо слегка отстранился, заглядывая Хёнджину в лицо. В прозрачных стеклянных глазах живой куклы сияли солнечные блики.       — Жарко, — эхом повторил Хёнджин, цепляя ворот футболки и оттягивая, словно тот душил его. — Мне жарко, Минхо! — он капризно захныкал, как ребенок, беспомощный без сильных рук взрослого. — Сними… сними это с меня…       Простейшие вещи не поддавались осмыслению. Хёнджин словно забыл, как раздеваться, как двигаться, жить и дышать без подсказки или прямого приказа.       — Стой смирно, — улыбнулся Минхо. — Подними руки.       Хёнджин сразу же вскинул вверх руки и замер, дожидаясь, пока старший снимет с него футболку. Минхо быстро раздевал мальчика, не отвлекаясь на его тело. Ему хотелось поскорее уложить Хёнджина, а лучше усадить на себя сверху и ласкать так, как тот никогда бы не позволил, если бы был в адеквате. Все реакции Хёнджина Минхо считывал и запоминал. От малейших касаний пальцев к голой коже парень волнообразно вздрагивал, с его красивого лица не сходила улыбка, а глаза закатывались как у безумного.       — Хочешь снять всё, Джинни? — Минхо опустился перед ним на колени и положил ладонь ему на пах, ощупывая и поглаживая уже напряженный член под тканью брюк.       Хёнджин заскулил, без стеснения толкаясь в руку Минхо, начал тереться и нетерпеливо ерзать. При попытке открыть рот и сказать хоть слово он захлебнулся слюной и только нечленораздельно замычал.       — Такой чувствительный, — Минхо хмыкнул и сдернул с Хёнджина штаны, опустив их почти до колен. Скоро его послушная марионетка будет раздвигать ноги по щелчку и потеряет всякий стыд, отсасывая за дозу кому придется. Минхо был готов на всё, чтобы дождаться этого момента. Хёнджин не знает свое тело и его потребности. Минхо всё ему расскажет и покажет, сделает из него идеальную блядь. Он обхватил прохладными пальцами влажный от смазки член Хёнджина и сдавил, медленно скользя по стволу сверху вниз и обратно. — Тебе нравится?       Хёнджин едва не упал. От ощущений ему сносило крышу. Он согнулся, схватившись за плечи Минхо, и только сладко всхлипывал, пуская слюни. Он много раз чувствовал возбуждение, периодически дрочил сам себе и кончал, испытывая оргазмы. Для него это не было чем-то новым и неизведанным. Но в тот момент ему показалось – он умрет от этих прикосновений, таких нежных и таких мучительных. Минхо просто ласково надрачивал ему, стоя перед ним на коленях и размазывая обильно текущую естественную смазку по члену, подушечкой большого пальца круговыми движениями оглаживая головку. Но ощущалось это так, словно руки Минхо излучали электричество, и каждое действие было невыносимо сладким, болезненно восхитительным. Хёнджин расплакался просто от того, что Минхо его трогал, еще чуть-чуть и он бы кончил ему в руку всего от нескольких слабых фрикций.       Словно издеваясь, Минхо убрал руки, слушая, как Хёнджин разочарованно и слезно стонет.       — Нужно раздеться совсем, Хёнджин, — Минхо посмотрел на брата снизу вверх насмешливым зеленым взглядом. — Давай-ка я помогу тебе.       Хёнджин переступал с ноги на ногу, помогая Минхо избавить себя от брюк. После чего тот поднялся и разделся сам, не желая больше тратить время на прелюдии. Стоя посреди комнаты, обнаженные и горячие, они сплелись телами и поцеловались. Хёнджин был под кайфом, Минхо не сделал даже глотка алкоголя. Но они оба лишались рассудка в объятиях друг друга.       — Я хочу, — от дикого возбуждения у Хёнджина развязался язык, и он торопливо шептал в поцелуе то, чего никогда бы не смог сказать Минхо в лицо, будучи трезвым. — Хочу тебя. Так давно и сильно. Хочу кончить. Потрогай меня там… еще…       — Маленькая похотливая дрянь, — Минхо схватил брата за горло, в несильной хватке перекрывая дыхание лишь на пару секунд. Сдавил и тут же ослабил, наблюдая, как сужаются и расширяются зрачки парня от удовольствия и ужаса. — Ты будешь делать то, что я скажу. С этого момента и всегда.       Чувствуя, как растекается внизу живота тягучая магма приторной боли от невозможности кончить сию секунду, Хёнджин послушно кивал, согласный на всё. Огонь, нарастая, сжирал его изнутри и требовал выхода. И это не было похоже на обычную похоть, как телесную потребность в разрядке, это было волной цунами с пятиэтажный дом, несущую лишь разрушения и смерть.       — Я хочу вылизать тебя, маленькая сучка, — Минхо мокро поцеловал Хёнджина, сминая его губы, терзая их и посасывая. — Сядешь мне на лицо, котенок. Так, как я хочу…       Хёнджин задохнулся в поцелуе, ощущая, как от слов Минхо ему становится еще хуже. Член дергается, а ноги сводит в спазмах от слабости. Он еще не понимал, что это и почему ему так хочется рыдать навзрыд, выпуская то, что накопилось внутри. Он всецело доверял Минхо и готов был отдать ему свою жизнь. Делать всё, что тот захочет, ползать у его ног и быть полезным. Поэтому он только кивал и стонал, цепляясь за сильные плечи старшего, пока тот тащил его к кровати.       Минхо быстро лег на спину и притянул к себе Хёнджина, настойчиво пытаясь усадить его сверху.       — Сядь ко мне спиной, — сбивчиво шептал он. — Не стесняйся. Хочу, чтобы ты был раскрыт и близко… хочу тебя всего…       Хёнджин плохо понимал, что от него требуется. Минхо крутил его, легко приподнимая за бедра и усаживая себе на грудь так, чтобы ягодицы парня оказались прямо перед ним, у лица.       — Минхо… — даже вкинутый Хёнджин нервно ерзал, растягиваясь в откровенной позе. — Не нужно… там… перестань…       — Ляг мне на грудь и не дергайся, — усмехнулся Минхо и притянул младшего за бедра к себе, раскрывая максимально.       Много ли надо чувствительному нежному подростку в наркотическом угаре? Последние капли стыда растворились в ощущениях, когда Минхо почти насильно усадил Хёнджина себе на лицо и присосался к розовому тугому колечку ануса. Он никогда не трогал себя там и даже не мог предположить, что это может быть приятно, когда твою дырку сосут и лижут, нагло толкаясь языком, пытаясь раскрыть и расслабить, проникнуть внутрь…       — Я грязный… перестань… не надо… — голова шла кругом, но Хёнджин, как мог, старался цепляться за жалкие крупицы стыда и попытался отползти.       Минхо ударил его по упругой половинке так, что кожа на ягодице почти мгновенно вспыхнула растекающейся горячей болью.       — Ляг, я сказал, — обжигающий мокрый язык широкими мазками скользил по ложбинке. Минхо засасывал кожу, словно целуя глубоко и жадно. Хаотично, с наслаждением.       Маленький глупый мальчик не знает, что такое грязь и как низко можно пасть в этой жизни, но Минхо с удовольствием ему это покажет. Очень скоро.       Хёнджин почти лежал на Минхо сверху на животе, бесстыдно выставив зад для мокрых ласк и раздвинув согнутые в коленях ноги. Минхо мял его попку до красноты и синяков и вылизывал, зарываясь лицом в мокрую от слюны и смазки промежность. Зажатый между их влажными телами член Хёнджина терся и скользил по потной коже, пачкая ее смазкой. Хёнджин, распластанный в непривычной позе, не видел лица брата, зато мог прекрасно лицезреть, трогать и даже облизать его здоровый член, в возбужденном состоянии прижатый к животу. Хёнджин погладил его пальцами и ощутил, как Минхо вздрагивает от незатейливой, почти невинной ласки и мычит, прикусывая нежную кожу у входа.       — Возьми его в рот, Джинни, — хрипло выдохнул Минхо. — Давай, малыш. И заглоти поглубже. Не стесняйся.       Хёнджин застонал и, прикрыв глаза, попробовал лизнуть мокрую солоноватую головку, осторожно трогая кончиком языка отверстие уретры.       Минхо облизал свои пальцы, обильно смачивая их слюной. Трахать еще рано, но растянуть и показать мальчишке небо в алмазах, играясь с его дыркой – самое то. Пока Хёнджин неумело облизывал член старшего, помогая себе рукой и пытаясь взять в рот хотя бы наполовину, Минхо протолкнул в него сразу два пальца, проникая внутрь глубоко и прямо к цели. От прикосновения к чувствительному комку нервов внутри Хёнджин затрясся и начал неосознанно двигаться, насаживаясь на пальцы.       — Нравится? — Минхо кусал губы до крови, стараясь сдерживать себя, чтобы не разодрать уже мягкое податливое отверстие, в котором легко исчезали его пальцы, погружаясь в тесное горячее тело. — Знаю, что нравится, шлюха…       Он впился в истерзанную мокрую мякоть кусачим поцелуем, одновременно толкаясь пальцами в глубине и нажимая на простату. Хёнджин ревел и подставлялся. Как животное в горячке, почти не соображая. Ему было безумно хорошо, он кончил через несколько минут от одних только пальцев, испачкав грудь Минхо, но это их обоих не остановило. Хёнджин был невменяем, а Минхо обожал грязный секс, и никакие жидкости его смутить не могли.

***

      — Долгое время я был вовлечен в так называемые мероприятия, — Хёнджин отрешенно смотрел в окно пустым невидящим взглядом. — Мой старший брат Минхо подсадил меня на кристалл, и я начал употреблять практически ежедневно, не понимая, где я нахожусь и что делаю. Групповые оргии с разными людьми, high and horny вечеринки почти каждые выходные. Я употреблял, мой брат нет. Он всегда следил за тем, чтобы я не участвовал в bare-back и все мои партнеры пользовались презервативами. Но при этом мог делать исключения для тех, кто много платил или был чист, по его мнению. Я не управлял своей жизнью и не управляю ею до сих пор. Наркотические секс-марафоны сейчас не являются частью моей жизни, но зависимость никуда не делась. Последний срыв был месяц назад, и я не думаю, что смогу завязать насовсем.       В просторном светлом зале наступила тишина. Рассказ Хёнджина был не долгим, в нем не было грязных подробностей, лишь сухие факты. Но он на многих произвел впечатление. Феликс в общих чертах знал, как такой красивый и молодой парень, как Хёнджин, скатился на дно и начал продавать себя на Итэвонском бульваре. Но думал, что всё было по любви, а не по глупости. Хёнджин всегда ездил к брату, исправно выплачивал долг и говорил о нем с любовью, нескрываемой теплотой в голосе…       Феликс не задумывался над тем, что, по сути, Минхо сломал жизнь своему младшему, которого должен был любить и защищать.       После терапии все расходились по своим делам. У кого-то были процедуры, капельницы, личные консультации с психологом. А кто-то мог пойти погулять по территории и провести время с близкими.       Хёнджин и Феликс спустились вниз, чтобы побродить по дорожкам в маленьком парке у высокого забора, словно в тюремном дворе. Закутавшись в куртки и втянув головы в плечи. На дворе первые числа октября. И ледяное дыхание зимы уже щекочет шею, пробираясь за воротник, проникая к самому сердцу.       — Тэян обо мне спрашивал? — Хёнджин шел по дорожке, пиная яркие желтые листья.       — Весь мозг вынес мне, — закатил глаза Феликс. — У него паранойя, что ты скоро оставишь клан. Он мне на днях говорил, будто твой мужик его ищет. Перетереть хочет. О чем – не знаю, но чувствую, Тэян не зря волнуется.       — Чанбин??? — Хёнджин остановился посреди дорожки. Ветер трепал его мягкие волосы. Хёнджин откидывал их назад, пропуская сквозь пальцы темно-каштановый блестящий шелк.       Феликс замер напротив, его милое лицо было серьезным.       — А у тебя есть какой-то другой? По мне, так его одного с лихвой. Я ведь спрашивал тебя, куда ты после больницы? Думал, ты мне расскажешь, какие у вас планы.       — Нет никаких планов, — повел плечами Хёнджин. — О том, что Чанбин хочет встретиться с Тэяном, я слышу впервые. И мне это не нравится. Пока я тут ем, сплю и болтаю о наркоте, там снаружи, — он кивнул на высокий забор в два человеческих роста, — что-то происходит…       Феликс проследил за взглядом Хёнджина и тоже уставился на кирпичную стену, за которой шумел всегда беспокойный, суетливый город.

***

      Хёнджин ничего не знал и спокойно проводил время в клинике, не думая о будущем. Он ни во что уже не верил, жил одним днем. Несмотря на свой юный, по сути, возраст, он был давно разочарован в жизни и ничего не ждал. Чанбин это видел. Ему всё было ясно о Хёнджине – хрупком сломанном мальчике, из-за своей внешности попавшем в паутину зависимости и насилия. Последние события вытащили на свет неприглядную правду, о которой Чанбин догадывался еще с того самого первого дня в отеле, когда Хёнджин сказал, что не имеет документов и работает на клан Ю. Мало кто будет заниматься проституцией просто, так по своей воле. Каждый, кто платит за секс, должен понимать, что спонсирует криминал и участвует в торговле людьми. А там, где нет свободы, всегда сломанные судьбы, кровавые деньги и все возможные способы уйти от реальности – алкоголь, вещества, одержимость сексом, как способом согреть свое сердце хотя бы чуть-чуть.       Чанбин провел достаточно времени в больнице рядом с Хёнджином, пока тот проходил процедуры очистки крови, гемодиализа или лежал под капельницами. Видел, как заживают гематомы на бледной коже, как Хёнджин улыбается разбитыми губами и кривит рот в болезненном изломе при попытке просто встать с постели и пойти в туалет. Зрелище действительно не для слабонервных. Хёнджин не хотел, чтобы Чанбин видел его таким, не желая его расстраивать. Клиенты, хоть раз узревшие изнанку бизнеса, уже никогда не купят секс. Весь внешний лоск и обманчивая легкость красивой жизни юных порхающих бабочек порока мгновенно слетает, едва ты узнаешь жестокий мир их повседневной действительности, где наркотики, насилие и рабство вместо завтрака, обеда и ужина…       — Не передумал? — Крис, сунув руки в карманы брюк, стоял, привалившись к косяку, наблюдая, как Чанбин застегивает часы на запястье, берет телефон и поднимает, наконец, глаза на друга.       — Нет, — спокойно ответил Чанбин.       В просторной гостиной отеля, где он, будто бездомный, живет вот уже столько времени, их голоса звучали гулко, отражаясь от стен. Крис вздохнул так, словно вся боль корейского народа свалилась на его многострадальные плечи.       — Это самое нерациональное использование средств, которое только можно придумать, — мягко улыбнулся он. — За эти деньги можно купить сотню шлюх.       Крис в своем репертуаре. У Чанбина сердце – пламенный мотор, а у его лучшего друга вместо сердца кусок льда, который зато можно ебнуть с вискарем при случае.       — Я не хочу никого покупать, — Чанбин пожал плечами и двинулся к дверям. Им уже пора. Их ждут к восьми, а на часах половина. — Я просто помогу ему.       — Зачем ему твоя помощь? — Крис отлип от косяка и последовал за ним. Вдвоем они вышли из апартаментов в холл к лифтам. — Ему всего двадцать один, а он уже лежит в рехабе. С его родом деятельности и образом жизни странно, что не в хосписе, бок о бок со спидозниками и гепатитниками. Хотя лет через пять, я думаю, это его будущее. Объективно.       — Я куплю ему свободу и не брошу его, — Чанбин остановился у зеркальных дверей лифта. — Я понимаю, что это ответственность, и не собираюсь выпускать в дикую природу того, кто всю жизнь жил в неволе.       — Красивые слова, — фыркнул Крис. Лифт приехал медленно распахнув свои двери. Им нужно вниз, в гараж, где Крис бросил свою Бентли. — По факту будет следующее: ты его купишь, он будет при тебе как собака. Первое время радостный и сытый, в тепле и довольствии. А потом он укусит руку, которая его кормит и сорвется с поводка. Люди, в отличие от собак, всегда так поступают. В этом разница между нами. Ни одна шелудивая псина, которую подобрали в канаве, не станет тявкать на того, кто ее кормит. А человек – всегда. Это аксиома. Не требует доказательств. Просто прими как факт.       — Я не собираюсь никого покупать, — Чанбин смотрел на свое бледное лицо в зеркальном отражении тихо плывущего вниз лифта. — Я же сказал. Хёнджин не моя собственность. Не собака, как ты выражаешься.       — Ну да, ну да, — спорить бесполезно. Крис это знал. Но попыток не оставлял до последнего.       Они направляются на встречу с членами клана Ю, чтобы выплатить долг семьи Ли и забрать у Тэяна документы Хёнджина. Дурацкая идея. Вопиющая в своей глупости. Большего идиотизма Крис себе не мог вообразить. Разве что то, что они оба, одни из богатейших людей в стране, уже в который раз мотались в Итэвон без охраны.

***

      Закатное солнце заливало всё вокруг теплой бронзой. В просторной больничной палате, как в хорошем номере отеля или уютной квартире зажиточных горожан, было всё, что нужно для жизни. Мягкая удобная кровать, диваны и кресла для гостей, низкие столики для чаепития и огромный экран телевизора на стене, который Хёнджин никогда не включал. Тут же, в отдельном помещении, располагалась личная уборная и душевая. Таких условий в общих палатах, где люди лежат рядком, словно на тюремных нарах, не положено простым смертным. А здесь панорамные окна на всю стену с шикарным видом на реку и близлежащий парк. И каждый день свежие цветы на прикроватной банкетке.       Сегодня Хёнджин подписал документы о согласии на посещение терапии, и его поставили на учет официально. Теперь он мог получать помощь в любой государственной клинике, о чем раньше никогда не думал и даже не пытался за той самой помощью обращаться. Всегда терпел и страдал в одиночестве, зная, что никто не проявит к нему нормального отношения, учитывая, кто он и чем занимается. Два года назад, сидя на мраморных ступенях широкой лестницы перед зданием суда округа Инчхон, Хёнджин наивно ждал, что единственный его близкий человек выйдет из массивных, обшитых железом дверей и заберет его назад, в их тихий дом на окраине, спрячет от всего мира, успокоит и утешит, как это было всегда. Но Минхо выйти уже не мог. Это было очевидно всем, кроме красивого, но беспросветно тупого младшего, чей выжженный наркотой мозг был не в силах понять элементарного. Понадобилось два года жизни, чтобы протрезветь окончательно от страшного сна своей юности и осознать, на каком дне он на самом деле находится. Если бы не Чанбин, Хёнджин бы даже краем глаза не смог увидеть нормальную жизнь из своего зазеркалья, где он блуждал уже столько времени без всякой надежды найти выход.       Дверь в палату бесшумно отворилась, впуская шум и легкий ветерок из коридора. Хёнджин сидел на кровати, ожидая ежевечернего визита того, кто навещал его здесь постоянно, оплачивал счета, обнимал, осторожно целуя в висок, и ни о чем не спрашивал. Тот, кому Хёнджин не знал, чем отплатить за доброту, не понимая, что по закону вселенной благодетельствуют, следуя велению сердца, а не корысти ради, а потому ничего не ждут взамен. Все ходы записаны в небесной канцелярии. Аз воздам. По справедливости. Мера за меру.       Чанбин остановился у двери, прислонившись к ней спиной, и смотрел… Каждый раз, оказываясь рядом с этим парнем, он чувствовал, как правильно и четко стыкуются их судьбы. Всё словно встает на свои места, интуитивно, неосознанно.       Хёнджин улыбался, откинув отросшие пряди со лба. Длинная челка уже падала ему на глаза, оттеняя сияющий прозрачный взгляд. Палата утопала в закатной позолоте. И Хёнджин, словно мираж, сотканный из света, казался ненастоящим, прекрасным образом из грез, бестелесным идеалом.       Может быть, стоило послушать Криса. Не ввязываться во всё это изначально. Чанбин много думал об этом, когда Хёнджина не было рядом. Но когда они вот так смотрели друг на друга, то все доводы рассудка и советы бывалых становились ничего не значащим белым шумом. Ерундой, отвлекающей от главного.       — Привет, — Чанбин улыбнулся и оторвал, наконец, свое тяжелое скованное тело от двери. Сделал шаг к постели, с трудом переставляя ноги.       — Привет, — Хёнджин мягко скользнул к спинке кровати, усаживаясь, подобрав под себя ноги и словно освобождая место с краю для Чанбина. Он сделал это по инерции, будто приглашая сесть с собой рядом.       К нему вновь вернулась его плавная кошачья манера двигаться. Больше не было рваной болезненной резкости заводной куклы. Хёнджин физически был уже здоров. Но ментально – совсем нет. И Чанбин хотел бы надеяться, что ему удастся вытащить парня со дна глубокого ущелья его души на свет. Для радости и новой жизни.       Мужчина медленно приблизился к кровати. Замер, прижавшись бедром к краю. Словно не решаясь присесть.       — Садись, — Хёнджин погладил покрывало и слегка похлопал ладошкой в рефлекторном жесте настойчивого приглашения. — Не бойся. Я тебя не съем.       Чанбин улыбнулся. Хотел бы он сказать, что сам бы с удовольствием сожрал Хёнджина, и даже тот факт, что они вообще-то находятся в стенах серьезного госучреждения, его бы не остановил. Держать себя в руках помогают чувства, невесть откуда взявшиеся к этому мальчику, ангельскому и падшему.       — Что сказал доктор Пак? Ты был у него сегодня? — Чанбин присел на край постели. У него вспотели ладони, и он уже этому даже не удивлялся.       Хёнджин сидел совсем близко, неловко ерзая и явно желая кинуться на шею, но сдерживаясь. Всем своим существом показывая нетерпение и жажду объятий. Им бы надо потерпеть до дома, однако голод не тетка, а голод физический вообще не имеет человеческой ипостаси, это монстр, пожирающий тебя целиком.       — Я подписал все документы и могу уйти, — Хёнджин не выдержал и подполз ближе.       Чанбин протянул руку, и Хёнджин тут же схватил ее, прижался щекой к горячей ладони, жалящим сладким касанием поцеловал запястье. Быстро, почти невесомо, но даже от этой невинной ласки мужчину прошило электрическим разрядом желания. Он схватил парня за талию и притянул к себе в объятия, позволяя, наконец, быть ближе, обвить себя за шею дрожащими руками и целовать… Хёнджин накинулся с поцелуями как малолетний. Боясь углубляться, проверяя границы дозволенного, хаотично целовал лицо Чанбина. Щеки, скулы, лоб. Мазнул неловко по губам и тут же был пойман на горячем. Чанбин стиснул его сильнее, прижимая к своему телу, лишая возможности двигаться и даже дышать. И сам поцеловал Хёнджина в теплые мягкие губы, едва зажившие и такие нежные…       Хёнджин расслабился и прикрыл глаза. Они оба молча пытались напиться дыханием друг друга, словно понимая и разделяя свою общую жажду. Давая необходимый минимум, чтобы просто не сойти с ума.       — Как твоя терапия? — шумно выдохнул Чанбин, изо всех сил пытаясь собрать себя, рассыпающегося на мелкие кусочки и уже теряющего разум рядом с человеком, которого безумно хотел.       — Всё хорошо, — Хёнджин сглотнул слюну и, не переставая, целовал Чанбина между быстрыми рваными фразами. — Феликс приходил.       Чанбин пришел сегодня с серьезным разговором, но всё не мог его начать. Им с Хёнджином постоянно не хватает времени поговорить конкретно. Они всегда целуются, жмутся друг к другу и млеют. Ночь горячего секса на всю катушку решила бы все вопросы и, насытившись, они бы взяли себя в руки. Но до этого еще далеко. Чанбин получил от врачей полную информацию о здоровье, физическом и моральном состоянии Хёнджина. У парня были внутренние разрывы, трещины слизистой и гематомы по всему телу. Практически всё уже затянулось и зажило, синяки рассосались и внешних следов почти нет. Но врачи настоятельно рекомендовали быть осторожными еще какое-то время.       — Хёнджин, я хочу тебе кое-что отдать, — Чанбин с трудом заставил себя отстраниться и перевести дыхание.       Хёнджин продолжал тянуться к нему, смотрел мутным, влажным взглядом, разнузданным, горячим. Это сводит с ума. Это невозможно выносить. Чанбин резко отодвинулся и достал из внутреннего кармана пиджака небольшой сверток. В типовом прозрачном файлике были завернуты документы старого образца, еще без биометрии. Паспорт в зеленой обложке с золотыми буквами и свидетельства: о рождении и усыновлении. Он вложил бумаги в ладонь Хёнджина и накрыл своей, широкой и сильной. Сдавил, как будто пытаясь пожать парню руку, и молчал.       У Хёнджина горло сжалось от внезапно нахлынувших чувств и осознания того, что случилось. Он сразу узнал этот потертый старый файлик, в который обернул свой паспорт, чтобы не помять и не испачкать, когда отдавал его Тэяну вместе с остальными документами в тот день, когда Минхо пошел по этапу, а он остался один в залоге у клана, умирающий от ломки и сердечной тоски.       — Феликс говорил, — Хёнджин оскалился, пытаясь не заплакать. От подступающих рыданий его лицо искажала боль, и улыбаться при всем желании не получалось. — Ты ходил к Тэяну??? Вот за этим???!!!       Он стиснул в сжатом кулаке бумаги и вскинул руку. В его глазах вспыхнули слезы…       Можно принять хорошее отношение, кучу дорогого барахла, деньги, заботу, даже попытки вылечить неизлечимого, спасти от самого себя и дать надежду. Хёнджин был и так обязан всем. А теперь еще и это. Чанбин загонял его без шансов выбраться в золотую клетку вечного морального долга. Свобода – самое дорогое, что есть у человека. Освободители-революционеры приравниваются к богам. Им строят памятники и гробницы, как посланникам небес. Их обожают, утопая в ереси, канонизируя в собственных сердцах. Нет никакой реальной платы за свободу. Невозможно рассчитаться за такой подарок. Даже став рабом Чанбина на всю оставшуюся жизнь, Хёнджин не сможет вернуть ему соотвественно полученному. Чанбин вот так запросто сломал колесо судьбы, и что с этим делать слабому, никчемному, зависимому человеку? Если бы только Хёнджин знал…       — Я выплатил долги твоей семьи, — спокойно произнес Чанбин. — Ты ничего не должен клану Ю. И своему брату тоже. Ты свободен, Хёнджин.       По щекам, пылающим розовым огнем хрупкой, почти цветочной нежности текли расплавленным золотом слезы. В глазах Хёнджина утопало солнце, делясь последними лучами перед закатом. Эти безумные прекрасные глаза смотрели с немым вопросом, восторженные, дикие…       — Зачем? — прошептал Хёнджин, сминая документы с такой силой, словно хотел их разорвать и уничтожить. — Столько денег и усилий! Для чего???       — Не нужно плакать, малыш, — Чанбин коснулся подушечками пальцев лица Хёнджина, осторожно вытирая бесконечно льющиеся слезы. — Я не мог поступить иначе. Я думал выкупить тебя едва ли не с самого начала. Это бред, я знаю. Но дело сделано, назад дороги нет.       — Выкупить? — Хёнджин задрожал. — Я не стою ни воны, я ведь уже говорил. Зачем я тебе нужен?       — Ты не понял меня, — Чанбин покачал головой, и улыбка сошла с его лица. Взгляд стал тяжелым. — Я купил не тебя, а свободу. Тебе.       Хёнджина трясло. Лихорадило в нервном спазме от избытка эмоций. Он подался к Чанбину и вцепился в него, схватив за ворот пиджака.       — Полмиллиона! Там было пятьсот тысяч в последний раз, когда Тэян озвучивал мне сумму с процентами, — прошипел он мужчине в лицо. — Это слишком для гребаной шлюхи с Итэвонского бульвара! Ты не должен был! Я не смогу их отдать! Наш дом ушел с молотка, чтобы хоть немного уменьшить сумму! У меня за душой ничего, ноль, пустота. Чем я отплачу тебе, Чанбин? Собой? — Хёнджин замер. Его бегающий взгляд рыскал по лицу Чанбина, считывая реакции. Он резко отшвырнул документы на постель и начал торопливо расстегивать ворот рубашки мужчины. — Хочешь меня? Позволь мне… я всё сделаю сам… я буду делать всё, что ты захочешь, где угодно, в любое время…       Жаркий шепот и тремор ледяных рук… Хёнджин нетерпеливо целовал Чанбина в шею, раздевал, срывая неподатливые пуговицы, и лил слезы, хотя должен был радоваться. Кроме простого человеческого спасибо, Чанбину ничего не было нужно. Но его истерзанный падший ангел не знал, что так бывает. Что все самые ценные вещи в мире мы получаем просто так. Их нельзя заслужить или выпросить.       — Хёнджин, — Чанбин ласково гладил нервно рвущего на нем одежду парня по волосам, пытаясь успокоить. — Перестань.       — Ты не хочешь? — глупый вопрос. Хёнджин отлично видел, что мужчина поплыл от прикосновений и поцелуев и готов завалить его прямо здесь. Но почему-то упрямится. Хёнджин взял лицо Чанбина в ладони и приблизился, почти касаясь губами его губ.       — Я хочу… — выдохнул Чанбин, мягко останавливая Хёнджина. — Кое-что другое…       — Что? — Хёнджин улыбнулся, облизывая губы, явно думая о чем-то неприличном.       Его красивое лицо, соблазнительное, как грех… Чанбин вздохнул и тряхнул головой, отгоняя морок соблазна.       — Расскажи мне о своих чувствах, — тихо попросил он.       — Чувствах? — Хёнджин недоуменно вскинул брови.       — …К своему брату Минхо, — взгляд Чанбина потемнел. — Что ты испытываешь к нему? Только не лги, прошу тебя.       Чувства. Было время, когда Хёнджин жил лишь любовью и чистым воздухом, задыхался от счастья и не знал, к чему они с Минхо придут в итоге. Всё на свете происходит по причине наших эмоций, бушующих, как шторм в океане, или безмолвных, как ночное небо над зеркальной гладью воды в штиль.

***

      Хана тихо скончалась в год восемнадцатилетия Хёнджина. Ни деньги, ни любовь родных, ни возможности современной медицины не смогли спасти ей жизнь. В колумбарии Ли Дон Ук рыдал, пьяный вдрызг, ползая по белым мраморным плитам и распугивая редких посетителей городского кладбища тихим воскресным днем в конце мая. Минхо не плакал и не пил. Ему еще тащить папашу домой, вести машину и рассчитываться за кремацию. Он поднял глаза на тихо стоящего чуть поодаль брата.       Хёнджин вытянулся за два года, вымахал даже выше, чем Минхо. Стал изящным, худым, модельным. Идеальные длинные ноги, крутой прогиб спины, широкие плечи, пальцы тонкие, с вечной дрожью. Нервный, жаждущий, стеклянный взгляд плотно сидящего на веществах человека. Даже на кладбище, в самый не подходящий для этого момент Минхо хотел своего младшего. Хотел так жестко, что ни о чем другом не мог думать. Одетый в узкие черные джинсы и белую футболку с черными крестами Chrome Hearts на спине, неприлично облегающую шикарное тело, Хёнджин тихо плакал, глядя на то, как отчаянно истерит отец. А Минхо представлял, что приедет домой и нагнет брата, предварительно скормив ему очередную дозу и спустив его обтягивающие штаны до колен. Не раздевая полностью, а просто пользуя, как шлюху, которой тот и является.       — Пап, идём домой, — Хёнджин безуспешно пытался поднять Ли-старшего на ноги. Но тот лишь цеплялся за сына и снова рыдал. У Хёнджина разрывалось сердце, и он не знал, как облегчить боль своего несчастного родителя.       С того дня в жизни их маленькой семьи, навсегда осиротевшей без любящей жены и матери, всё, что еще хоть как-то держалось, развалилось окончательно. Ли Дон Ук не скрывал больше свой алкоголизм, перешедший в буйную фазу с мордобоем и порчей имущества, своего и соседского. Он умудрился разругаться со всеми, включая старых друзей и подельников из клана Ю. Потерявший смысл жизни и, как казалось, рассудок, мужчина слал на хуй всякого, кто пытался его усмирить. В доме семьи Ли, где конфликты случались реже, чем выход периодических цикад на поверхность, внезапно начался процесс холодной войны между старшими мужчинами. Минхо пытался приструнить разбушевавшегося отца, который все последние годы смиренно батрачил на их маленький грязный бизнес и не привлекал к себе внимание, а тут вдруг слетел с катушек и начал нарываться до такой степени, что соседи вызывали полицию по поводу и без. В доме с подпольной лабораторией, набитой мефедроном, местных полицейских только не хватало. Дело принимало скверный оборот.       Обстановка накалялась, а скандалы в доме становились ежедневным ритуалом. Хёнджин, словно буфер между отцом и братом, старался, как мог, снять напряжение. Но ничего не получалось. Ли орали друг на друга и даже дрались, выясняя, кто главный в доме. Победила молодость. Минхо был сильнее и не брезговал ничем в попытках доказать и укрепить свою власть. Несколько раз избив отца до полусмерти, он временно навел порядок, но всё изменилось, когда Ли-старший убедился в том, о чем давно догадывался, но боялся сам себе в том признаться: его сыновья, родной и приемный, состояли в извращенной связи. К тому же факт употребления младшим наркотиков также стал известен, поскольку после смерти матери Минхо вообще перестал скрываться и трахал брата в доме, когда хотел. Хёнджин, гашеный и абсолютно невменяемый, совершенно не испытывал стыда и кричал от удовольствия или боли, не думая о том, что его слышит отец. В краткие моменты просветления он пытался быть хорошим сыном, прятал глаза и врал, что попытается вернуться на учебу. Но это было ложью, и Ли-старший об этом знал. Он общался с сыном, понимая, что все разговоры напрасны. Занятый лишь заработком денег для умирающей жены и вечно пьяный все последние годы, он упустил обоих сыновей без шансов вернуть свое влияние на них. Минхо откровенно слал его, повторяя, что это его дом и тут все будет так, как он сказал. Хёнджин бесконечно лгал и подлизывался, но делал лишь то, что говорил ему Минхо.       Отец, бывший раньше постоянно занят, теперь дни напролет проводил дома, наблюдая, как Хёнджин торчит, вкинувшись с утра, чтобы к вечеру догнаться и отправиться с Минхо по клубам и вечеринкам. Тот таскал бесстыдно красивого парня с собой, как собаку на поводке. Одевал, как блядь, и, судя по тому, каким Хёнджин иногда возвращался домой спустя несколько дней загула, мог дать для развлечения другим. Поднявшись однажды утром к братьям на этаж, отец обнаружил Хёнджина в ванной, которую тот почему-то не закрыл. Парень пытался вскрыть себе вены, но даже не мог себя порезать. Сил совсем не было. Минхо привез его ночью и кинул в коридоре, как надоевшую игрушку. Под утро тот очухался и пополз в ванную, где его и нашел отец.       — Хёнджин, ты что? Совсем ополоумел? — Ли Дон Ук, сам нехило накачавшийся алкоголем накануне, мгновенно протрезвел.       Он кинулся к сыну, выхватил из его слабых рук бритву и не сразу обратил внимание, что Хёнджин сидит обнаженный в воде, а всё его тело покрыто следами прошедшей бурной ночи. Так он узнал, что Хёнджин регулярно подвергается насилию с легкой руки Минхо, который кормил его кристаллами и измывался, как только мог, отпуская свою фантазию в свободный полет.       После того случая отец и сын сблизились и стали проводить время вместе. На диванчике у телека в гостиной.       В будние дни Минхо постоянно был в разъездах. Дела в клане шли хорошо. Мефедрон сбывался в огромных количествах, и это приносило приличные деньги. Минхо был должен миллион долларов, но за год, прошедший после смерти матери, сумел сократить основной долг до полумиллиона. Еще год-два, и они избавились бы от долгов окончательно. Но не сложилось.       — Тебе плохо, Джинни? — развалившись на диване с уже которой по счету бутылкой холодного соджу Ли Дон Ук смотрел мутным взглядом на то, как Хёнджин роется в шкафах на кухне и чуть не плачет. — Тебя кроет, детка?       — Черт! Вот дьявол! — Хёнджин хлопал ни в чем не повинными створками, не находя то, что искал. Нычки по всему дому давно закончились. Он нашел их все и сожрал всю дурь, что была в доме. Подвал Минхо закрывал, отлично зная, что пробравшись вниз, Хёнджин передознется и отъедет. Он конченый наркоман и думает только об одном. — Минхо сука! Тварь ебучая! Чтоб он сдох!       Он ударил коленом напольную тумбу, даже не заметив, что содрал кожу до крови. Отец глотал ледяное высокоградусное пойло и рассматривал беснующегося в бессильной злобе младшего. То, что его приемный сын – шлюха, Ли Дон Ук уже знал. Как и то, что Хёнджин за дозу согласен на всё. Слишком красивый для обычной мефедроновой бляди, еще не до конца опустившийся, он пользовался спросом и не зря. Сладкое личико, пухлые губки, стройные длинные ноги, упругая жопа – и на наличие члена вполне можно было закрыть глаза.       Хёнджин ходил из угла в угол, расчесывая руки до кровоподтеков, ругался как сапожник, пока Минхо не было рядом поносил его последними словами, но тут же забывал о том, что говорил, едва брат возвращался и приносил дозу.       — Что ищешь, милый? — Ли-старший вытер влажные ладони о ткань домашних брюк. — Скажи отцу, может, мы решим вопрос…       Хёнджин замер, сразу встав в стойку, как хаунд, почуявший добычу, и уставился на мужчину. Страдая от постоянной жажды наркотика, Хёнджин плохо соображал. Ходил по дому в одних трусах и рубашке на голое тело. Ли Дон Ук помнил, как жена купила младшему эту классическую белую рубашку с воротничком, как часть школьной формы. Теперь она была Хёнджину мала в плечах и едва прикрывала худые бедра. Рукава он закатывал до локтя, так было удобнее, у него постоянно чесались руки. Сердце бешено забилось в предвкушении. Хёнджин с надеждой смотрел на ухмыляющегося отца. Тот осушил бутылку и выбросил ее за диван, после чего медленно потянулся и размял плечи.       — Ну что застыл, — Ли похлопал себя по коленкам. — Иди к папочке. У меня кое-что есть для тебя.       Словно фокусник из шляпы, он извлек из кармана брюк маленький пакетик, туго набитый кристаллами. Так фасуют чистый мефедрон дозами по 40 мг. Новичкам это много, бывалым, таким, как Хёнджин, мало. Но лучше, чем ничего. В конце концов, можно его снюхать, и тогда вштырит конкретно. Хотя кристаллы жгут слизистую, их почти всегда растворяют с чем-то и употребляют перорально или по вене.       Как крыса, услышавшая дудочку крысолова, Хёнджин пошел на зов, сладко улыбаясь и не отводя взгляд от пакетика с волшебными кристаллами, зажатого между длинными жилистыми пальцами мужчины.       — Раскатать тебе дорожку? — не дожидаясь ответа, Ли смахнул всё с низкого стеклянного столика у дивана и, подцепив ногтем краешек пакетика с наркотой, вскрыл его.       — Пап, у тебя еще есть? — Хёнджин вертким хорьком скользнул на диван и прилип к отцу, весь дрожа от нетерпения. Он обвил мужчину руками за талию и облизал пересохшие губы. — Этого мало. На пару часов только.       — Ничего, нам хватит, — умелым движением человека, который давно в теме, Ли Дон Ук высыпал кристаллы на стеклянную поверхность стола, сразу формируя ровные, почти одинаковые дорожки, без помощи пластика или бритвы. Кристаллы ложились, как сияющий снег тихой зимней ночью под тусклым светом фонаря, переливающийся тысячами ярких бликов. — Будешь хорошим мальчиком, папа тебе еще достанет. А Минхо мы ничего не скажем. Так ведь, детка?       Хёнджин дернулся, когда тяжелая ладонь отца легла ему на поясницу. Ли Дон Ук был примерным семьянином. Никогда не смотрел в сторону других женщин. Даже когда его жена потеряла волосы и зубы и не могла встать с кровати, он приходил к ней в палату и садился рядом, брал ее руку в свои горячие ладони и подолгу так сидел, разговаривая порою сам с собой, поскольку Хана уже не могла его слышать, будучи под действием сильных наркотических обезболивающих. Сыновья ни разу не видели, чтобы Ли-старший уходил к проституткам или любовнице, не говоря уже о том, чтобы привести кого-то домой. Сам факт того, что отец мог испытывать сексуальное влечение, был дикостью даже для Хёнджина, успевшего к девятнадцати годам перетрахаться с доброй половиной районного криминалитета. Он отсасывал мужчинам иной раз старше собственного приемного родителя, и делал такие вещи, осознавая которые на трезвую сразу же мечтал принять и забыться поскорее. Но тут его прошибло так, что он замер над пропастью, в которую его неумолимо затягивало головокружительным ужасом последнего барьера. Распахнув глаза, Хёнджин смотрел на отца и ощущал его руки на своем теле. Ли притянул парня поближе и усадил к себе на колени, пользуясь тем, что тот откровенно охуел и не знает, как реагировать на то, что отец нагло гладит его голые ноги и тяжело дышит, прижимаясь сзади к его спине.       — Я достану тебе сколько хочешь этого дерьма, — Ли Дон Ук стиснул худое тело сына в объятиях, вдыхая теплый сладковатый аромат юности и разложения. — У меня есть второй ключ от подвала, Джинни. Какая тебе разница, кто тебя ебет, если ты можешь вмазаться здесь и сейчас…       Золотые слова для каждого наркомана. Ли это знал как никто. Волк, которого ты кормишь, сжирает всё: совесть, мораль, страх, боль, отвращение. У зависимых этот зверь ненасытен, и его почти невозможно победить.       Хёнджин молча склонился над столом, изо всех сил пытаясь унять страшный тремор рук. Его колотило, словно эпилептика, от желания вкинуться и осознания того, что человек, который воспитывал его с детства и по-своему любил и защищал, сейчас стаскивал с него рубашку и целовал его голые плечи. Сверкающие дороги на мутном грязном стекле стола перед собой Хёнджин разглядывал всего секунду, перед тем, как, зажимая поочередно ноздри, снюхать их четким заученным движением, со временем ставшим телесной памятью, автоматизмом, неосознанным действием, легко выполнимым в любом состоянии…       В носоглотке вспыхнуло огнем желанной боли, мгновенно разбежавшейся по всему телу. Жилы на шее вздулись, а зрачки затопили радужку. Хёнджин лязгнул зубами, смыкая челюсти. От сильного прихода ему их просто свело так, что он не мог их разжать несколько минут.       — Иди ко мне, Джинни, — Ли дернул напряженное тело сына на себя. Хёнджин послушно откинулся ему на грудь, закатив глаза и постепенно расслабляясь. — Не надо было втягивать сразу всё, глупенький, — окончательно содрав с парня рубашку, отец гладил его бледное, покрытое синяками в разных местах тело. — Сейчас станет полегче, потерпи чуток.       Хёнджин почти не слышал, что ему говорят. Все неприятные ощущения покинули его физическую оболочку, и на сердце тоже становилось легко и спокойно. Пока мужчина его раздевал и лапал, он полностью погружался в эйфорию огня, бегущего по венам, и не желал возвращаться в реальность. Кроме сладких спазмов возбуждения между ног и обильного слюноотделения ничего не осталось. Сосредоточившись на приятном, Хёнджин плевал на всё, позволяя делать с собой что угодно. Отец крутил его, разворачивая лицом и усаживая на себе поудобнее. Хёнджин улыбался, обвивал нежными руками шею и тянулся за поцелуем.       — Мой сладкий мальчик, — шептал Ли, ощупывая расслабленную, давно растраханную дырку сына. — Хороший мой…       Хёнджин лез целоваться и стонал, пока длинные узловатые пальцы мужчины исследовали его внутри, погружаясь почти полностью в мягкое податливое отверстие…       Хлопнула входная дверь, и на пороге гостиной Минхо остановился, наблюдая вполне ожидаемую картину. Его пропивший остатки мозга папаша тискал абсолютно голого невменяемого младшего, собираясь трахнуть, как дешевую подстилку. Чего еще он ждал, оставляя в одном доме алкаша и шлюху? Знать бы только, где эта пьянь достал дозу. Хёнджин явно вкинутый. В здравом уме он на отца никогда бы не залез.       — Привет, Минхо, — Ли Дон Ук смотрел на старшего сына горящим взглядом таких же зеленовато-карих глаз. — Что-то ты сегодня рано.       …Хёнджин всегда думал, что всё случившееся произошло по его вине. Из-за него отец и брат кинулись друг на друга и сцепились насмерть. Ему никогда не приходило в голову, что Ли-старший спецом усадил его на себя, вкинутого и голого, посреди гостиной, чтобы Минхо сразу же увидел их обоих, как войдет в дом. Будучи гашеным, Хёнджин плохо понимал, что происходит, и даже не испугался, когда Минхо медленно прошел в гостиную, на ходу снимая куртку. Долгие годы спустя Хёнджин мучился совестью, испытывая чувство вины, но ни разу его не посетила мысль о том, что он был просто разменной монетой в противостоянии обоих Ли, превративших дом в поле боя двух альф, не способных больше уживаться друг с другом. Должен был остаться только один.       Словно откуда-то издалека Хёнджин услышал холодный голос брата.       — Я думал, ты в курсе, что эта дрянь моя сука и его трогать нельзя, — Минхо спокойно шел к дивану, намереваясь разбить отцу рожу и отпиздить своего гашеного братца, хотя тот мало что почувствует, но это неважно. Минхо нужно выпустить пар.       Он много раз видел Хёнджина с другими и сам был инициатором групповухи не единожды. Но секс под веществами с тем, чье лицо Хёнджин никогда не вспомнит после, и попытки отца наложить лапу на личную собственность Минхо – это разные вещи. В их доме только Минхо мог нагибать Хёнджина. Отец пусть найдет себе другую блядь и вообще валит из семейного гнезда, если что-то не устраивает.       — Да что ты, — Ли Дон Ук одним движением скинул с себя легкое тело сына. Хёнджин, растерянно хлопая глазами и облизывая зацелованные губы, не понимал, почему его перестали трогать и ласкать. Минхо мог бы присоединиться к ним. Младший не был бы против. — А я решил, что он общественная вещь и вставить ему разок-другой не зазорно.       Ли-старший вскочил на ноги, в последнюю секунду уворачиваясь от кулака Минхо. Хёнджин отполз в другой конец дивана, как в замедленной съемке наблюдая двух мужчин, оскалившихся перед схваткой.       — Ты в конец охуел, — прохрипел Минхо.       Отец набросился на сына первым. Всё, что накопилось за последний год, все унижения и боль вылились в этом отчаянном рывке к смерти. Быть может, Ли Дон Ук хотел бы умереть, отлично зная собственного сына, свою плоть и кровь. За то, что Минхо любит, пусть и извращенной, чудовищной любовью, он сотрет в порошок любого, не взирая на чин и родство. Сам Ли поступил бы также…       Хёнджин на коленях сидел на диване, из первого ряда глядя на жестокое избиение отца. Минхо рычал и рвал старшего голыми руками, зверея от сопротивления и попыток оспорить свою власть. Он годами работал на семью, был лишен детства, не доедал и старался, как мог, но пропивший все мозги отец всё равно залупается, считает себя здесь главным. Его время ушло. Теперь уже окончательно.       В отличие от Хёнджина, так никогда и не понявшего суть противостояния своего отца и брата, Минхо четко понимал звериные законы доминирования. Лишенный всего, Ли-старший отпустил вожжи и понесся во весь опор к пропасти, в которую его столкнул бы любой. Пьяный сосед, местный полицейский или мелкая шестерка из клана Ю. Родной сын даже лучше. Последний урок, который отец смог преподать Минхо, станет понятен парню спустя всего пару лет, когда он также сорвется с катушек, потеряв то, чем дорожил больше всего на свете.       Ли-старший сипло, придушено хрипел в железной хватке собственного сына, которого вырастил по-животному сильным, безжалостным. Хватался цепкими пальцами за одежду Минхо, разрывая ее, чтобы добраться до горла, но не мог. Силы были явно неравны.       — Минхо… — Хёнджин подполз к краю дивана и протянул к брату руку. — Пожалуйста… перестань…       В запале ярости Минхо поднял мутный взгляд на Хёнджина. Тот изломанный, напряженный, обнаженный и горячий. И так близко. Его тонкие пальцы дрожат… их целовать и целовать, прижимаясь щекой, колоть щетиной, забыв об осторожности…       — Смотри, принцесса… это всё из-за тебя!       Минхо со всей силы приложил отца головой об стол. Противно хрустнули передние зубы, жутким скрежетом впиваясь в барабанные перепонки. Первые мелкие брызги крови разлетелись в разные стороны и попали на Хёнджина. Теплыми микрокаплями легли на его бледную кожу. Хёнджин непонимающе глядел на них, причудливым рисунком расползающихся у него по ноге. Минхо резко выпрямился прямо перед ним и, подняв уже не сопротивляющееся тело отца, кинул его спиной на треснувший от первого удара стеклянный стол.       Словно завороженный, Хёнджин смотрел, как под тяжестью тела стекло разбивается вдребезги. Осколки летят во все стороны. Впиваются отцу в спину, плечи, бедра.       — Сука… — Ли Дон Ук булькал свежей темной кровью, заливающей рот.       Минхо усмехнулся и ничего не ответил. Только посмотрел на Хёнджина и, видя, что тот не отводит глаза, наклонился, схватил с пола длинный тонкий осколок стекла и, не раздумывая, вонзил в горло лежащему навзничь мужчине…       Хёнджин хорошо помнил тот момент, потому что не мог перестать смотреть, как Минхо сидит сверху на теле Ли Дон Ука и снова и снова вскрывает ему горло, с ритуальным фанатизмом пачкаясь в крови. Стекло впивается ему в руки, режет его самого, но Минхо плевать. Он холодно улыбается и даже не смотрит на свою бездыханную жертву. В его глазах отражается только тихо сидящий на диване голый парень…       Хёнджин хорошо знал этот взгляд, полный сладкого обещания боли. Минхо топил его в своей страсти, даже не прикасаясь, даже будучи холодным, отрешенным и немым.       Когда всё затихло, Минхо медленно поднялся, на несколько секунд замерев над телом отца. Его бледное лицо в алых брызгах, окровавленная рваная одежда, изрезанные руки, с которых капала густая черная венозная жижа… И бездонные зеленые глаза, магические, прекрасные… Хёнджин не смог бы их забыть, даже если бы попытался. С самого детства они снились ему во снах невинных и развратных, таких живых, почти реальных.       — Минхо…       Хёнджин едва шевелил губами. Звука не было, но Минхо бросился на зов, как будто его брат кричал. Он подался к Хёнджину и схватил его в объятия, прижал к себе, размазывая липкую теплую кровь по его телу, разделяя ее на двоих, как всё, что они имели.       — Иди сюда, Джинни, не бойся, — Минхо заваливал дрожащего плачущего парня на диван. — Я не трону тебя. Ничего тебе не сделаю. Не плачь.       Хёнджин не боялся, не теперь, когда Минхо обнимал его, ложась сверху и придавливая к дивану своим телом. Теперь всё хорошо. Он послушно обвил брата за шею, разомкнул губы в поцелуе, впуская в рот чужой горячий язык, и застонал от наслаждения, как всегда, когда Минхо брал его. Влажные от крови руки скользили по коже давно изученным маршрутом удовольствия. Минхо целовал Хёнджина с отчаянной нежностью, на разрыв. Уже понимая, что очень скоро они не смогут быть вместе постоянно, не смогут видеть друг друга каждый день, прикасаться, сливаясь телами, вспыхивая от малейшей искры.       — Скажи, что любишь меня, — прошептал Минхо. Он провел большим пальцем по влажным от слюны губам младшего, оставляя кровью их отца след, словно от смазанной помады, как символ страсти, испорченного макияжа сумасшедшей невесты джокера.       — Я люблю тебя, Минхо, — глаза Хёнджина никогда не лгут. В их кристальной глубине ровным светом горит огонь искренности. — Люблю тебя одного…