Sing to me I am not doing well Getting tired of my own words
Дождь барабанил в окно уже не первый день – его унылая трель превратилась в постоянного спутника, на которого перестали обращать внимание. Как это всегда бывало при затяжной непогоде, людям начало казаться, что небо всегда было серым, и призрачное существование солнца где-то за тяжёлыми тучами представлялось не более, чем игрой воображения. Стоя у окна, Грэм отрешённо смотрел, как по стеклу стекают тонкие струйки, сливаясь вместе и раздваиваясь снова, оплетая окно густой паутиной. Окмонт не был городом первой величины, но было в нём и что-то приятное. Городские улочки казались Карпентеру вполне уютными и исполненными какого-то особенного шарма. Для него их не могли испортить даже недовольные жизнью пьяницы, почему-то всегда неизбежно возникавшие из тени по вечерам и заполнявшие местные пабы до верху, или запах тухлых водорослей, которым иногда щедро делилось побережье. Крики чаек кому-то могли показаться раздражающим шумом, но для него они были естественной частью уличного шума, и его куда больше встревожила бы внезапная тишина. Однако мокрый Окмонт даже для него выглядел жалким – и страшно унылым. А прогнозы были неутешительные. Конца и края этой облачности было не видно, и всё говорило о том, что окмонтцам предстояло мокнуть ещё долгие пару недель. Будучи жителями приморского городка, они стойко сносили такие перепады влажности, но столь аномально долгий ливень, случившийся посреди весенней поры, нагонял тоску. Деревья, распухшие от ледяной воды, стояли чёрные, ощетинившиеся почками. Садовник Карпентеров уже жаловался, что, если перемен к лучшему не случится, от розовых кустов в этом году может ничего не остаться. Глядя на полупрозрачный пенящийся поток, захлестнувший Голдбридж-роуд, Грэм начинал подозревать, что ущерб вряд ли ограничится испорченным садом. Отвернувшись от окна, он окинул долгим взглядом свой кабинет. Тусклого солнечного света не хватало для работы, и на столе у него непрерывно горела тёплая жёлтая лампа. Аккуратные стопки документов и писем – просмотренные слева, ещё не начатые справа – заметно истощились по сравнению с тем, как они выглядели бы всего неделю назад. Такой дождь неизбежно начинал влиять даже на их бизнес, лишний раз напоминая о том, что и самый современный человек подчинён природе, сколько бы он с ней ни воевал. И именно об этом Грэму предстояло завести разговор со своим отцом – он предчувствовал, что это будет нелегко, и потому медлил в тишине кабинета, раз за разом прогоняя в голове подготовленный текст. Бесконечно оттягивать неприятный миг было невозможно, и Карпентер, наконец, покинул своё уютное убежище. Неторопливо прошёлся по коридору – по мере приближения к лестнице музыка с первого этажа доносилась всё отчетливее. Какая-то новомодная мелодия лилась из недр недавно приобретённого граммофона, и пластинка, которую успели загоняли до дыр, изредка уютно потрескивала, прерывая голос юной певички. Дождливая погода воздействовала на Брутуса Карпентера угнетающе. Он не любил признавать свой возраст, молодился изо всех сил – и всё равно его одряхлевшее тело не могло справиться с неизбежным увяданием. От сырого воздуха начинали противно ныть суставы, не помогало даже чудо-средство, выписанное с материка и скоростной почтой доставленное прямо к его порогу. Брутус мысленно сделал себе пометку – надо бы переломать к чертям колени тому докторишке, который посоветовал ему эту дрянь. Пусть тоже помается. Воздух в гостиной напитался запахом сигарет, которые он медленно курил одну за другой, сверля взглядом пустой подиум – настроение у него было испорчено напрочь и не располагало к живой музыке. Огонь камина отбрасывал на его щёку рыжеватые отблески, которые особенно подчёркивали его старческую сухость. Надо было бы пригласить кого-нибудь, развеять тоску, но Карпентер так и не смог выбрать между Мэри, Лиззи и Кэтрин – а на всех троих его бы уже не хватило – и это разозлило его ещё больше. Когда в гостиной появился Грэм, Брутус остервенело тушил очередной бычок прямо о столешницу, промахнувшись мимо пепельницы. – Отец, ты не занят? – вежливо поинтересовался младший Карпентер. – Мы можем поговорить? – Нет, не занят, – ответил ему Брут – тон его слов намекал, что Грэму стоило быть осторожнее. Когда его родитель пребывал в дурном настроении, он имел привычку искать себе оппонентов для ссоры – просто чтобы выпустить пар. И последний такой «выпуск пара» закончился для них заменой пробитого пулей оконного стекла. – Что ты хотел? – Я насчёт того происшествия в парке аттракционов, – Грэм махнул рукой в сторону входной двери. Там, за ней, прямо на соседней улице раскинулась одна из редких окмонтских достопримечательностей, особо гордившаяся своим колесом обозрения. – Из-за этих дождей проводку закоротило… – Какой кошмар, теперь у этих мелких спиногрызов из Шеллз не будет поводов сюда таскаться, – сварливо вставил Брут, но Грэм, привыкший к его ремаркам, неумолимо продолжал: – … Несколько соседних домов тоже остались без света. А в Гримхэйвен-бей затопило два причала – уровень моря поднялся. Ты не находишь, что нам стоит обратить на это внимание? – Почему меня должно заботить, что творится в Гримхэйвен-бей? – спросил Брут, соблаговолив оторвать взгляд от подиума. Теперь его холодные голубые глаза сверлили Грэма. – В тамошних складах разве осталось что-то наше? Я был уверен, что всё заняли рыбомордые. – Да, местная промзона теперь полностью принадлежит Блэквудам, – терпеливо подтвердил Карпентер. Территориальные разборки в Окмонте никогда не носили особого смысла, и всё же отец болезненно переносил потерю каждого клочка земли, уходившего из-под его непосредственного влияния. – Но… – Значит, это их проблемы, и нам на них насрать, – отрезал Брут. – Если для них это вообще проблемы. Может, они там себя как рыбы в воде почувствуют? – он коротко рассмеялся, явно довольный своей шуткой. Грэм его юмор не оценил – его лицо оставалось всё таким же серьёзным. Бруту это не понравилось. – Что хмуришься? – мрачно спросил он, сломав в пальцах очередную сигарету. – Давай, говори уже. Небось, думаешь, что мои ребята должны всё здесь побросать и пойти чинить это чёртово колесо? Или, может, в порту с рулеткой и молотком бегать, строить причалы повыше? И заодно у всех тамошних проходимцев осведомились, не нужны ли им платочки для этих двух дыр, которые они зовут носом! А может, ты ещё хочешь, чтобы твой старик-отец въехал к Блэквудам в гнездо и взял у местного пахана в рот по самые… – Отец! – возмущение вскипело в Грэме моментально и бурным потоком рвануло наружу. – Я ничего подобного не говорил! Но если мы так и будем сидеть здесь и делать вид, будто ничего не происходит, то, когда вода подступит к нашему порогу, будет уже поздно. Это уже не просто дождик, от которого можно отмахнуться, это… – … Погодная аномалия? – закончил за него Брут, зло ухмыляясь. – Кто тебя таким словечкам обучил, старая обезьяна через дорогу? Кое-кто говорит, ты снюхался с мелкой мартышкой – может, он? Научил уже тебя, как по деревьям лазить за бананами? – Альберт не мартышка! – Грэм вспыхнул, сжав кулаки с такой силой, что ногти вонзились в кожу. – И Трогмортоны тут ни при чём! Это ты не хочешь видеть дальше собственного носа, упрямый ты… – О-о, значит, он самый! – воскликнул Брутус с таким видом, будто совершил великое открытие. – Он, и эта девка из университета, которая за ним увивается… Уже звали тебя посмотреть на те камни, которые в парке из земли повылезали? Обсудили толщину породы? Если хочешь кому-нибудь рассказать, как лучше потратить своё время, сходи к его папаше – он на этих камнях уже помешался. И не заикайся при мне больше про колёса, проводку, уровень моря и прочую чушь! Я тебе не ремонтная служба. Нечего делать – так я подыщу тебе работёнку, не беспокойся… Грэм стоял, болезненно прямой, с красным лицом и изо всех сил стискивал зубы. Хотелось ответить отцу что-нибудь едкое – такое, чтобы он, наконец, заткнулся и перестал сыпать колкостями. Может, хоть тогда он услышит, что ему говорят. Однако разумом Карпентер понимал, что Брутус только этого и ждёт – пока ему отвечают, спор может продолжаться бесконечно. – Хорошо, отец, я тебя понял, – процедил Грэм и резко развернулся к лестнице. – Не буду больше тебя беспокоить. – То-то же, – довольный своей победой, Брутус откинулся на спинку дивана. – Передай Питеру, чтобы принёс сюда портвейн. И пусть позвонит Мэри – я хочу её видеть… Сдержанно кивнув, Грэм быстрым шагом направился к лестнице и почти бегом взлетел наверх. В висках стучало он перенапряжения, и ему пришлось то треска стиснуть перила, чтобы немного успокоиться. Чем тратить время и силы на злость, лучше было сосредоточиться на том, что он может сделать – прикрыв глаз, Карпентер постарался обратить свои мысли к тем ресурсам, которые имел на руках. Положим, у него есть несколько верных людей – он сможет послать их проверить, как идут работы по восстановлению электросети, и не понадобится ли там помощь. Пока отец развлекается, он не интересуется расходами – может, на каком-нибудь складе найдётся моток запасного кабеля. Для проверки в порту хватит одного человека – нужно всего лишь взглянуть, так ли всё плохо, как рассказывают рыбаки. И неплохо бы позвать сантехника – проверить, нет ли риска затопления подвала… Пульсация в висках плавно перетекла в головную боль, и Грэм устало потёр переносицу. Как всего этого было мало! Просто чудовищно мало.
***
Бостонская психиатрическая лечебница была достаточно свежим заведением – её отстроили каких-то лет десять-пятнадцать назад, однако она уже успела заполучить определённую известность. На нечто подобное были обречены, пожалуй, любые подобные здания, возводимые в крупных городах. Пока ещё находились такие, кто путали её с бостонским же приютом для убогих – заведением значительно старше, с более приятной репутацией и населением, состоявшим из одних осиротевших девочек. Однако эта мрачного вида коробка, выкрашенная в тёмно-серый цвет, производила на прохожих неизгладимое впечатление и грозилась в будущем затмить свою «сестру», обретя прочное место в умах горожан. Возле новенького забора из прочной металлической сетки стоял молодой человек в длинном светлом пальто. То и дело тревожно проглядывая в сторону серой глыбы лечебницы и щуря глаза под тусклым пасмурным солнцем, он снова и снова перечитывал какие-то записи, убористо разместившиеся на крошечной страничке его карманной записной книжечки. Лука Джентиле, личный врач Лоренцо Розетти, повидал на своём коротком веку немало госпиталей. Сперва – во время учёбы, потом – когда собирал хозяйских молодцов по разным койкам, куда их развозили скорые помощи. Но никогда ещё дорога не приводила его сюда, в это мрачное здание, от одного вида которого по спине начинали бегать мурашки. В ней не было ничего похожего на стереотипный бедлам – никто не бегал по двору, не кричал в окнах, не спешил повиснуть на сетке забора и забиться в бешеном припадке, истекая пеной. Однако эта стерильная тишина пугала только сильнее – Лука слишком хорошо представлял, что должно было твориться внутри. Мессир Розетти дал ему достаточно простое задание. Джентиле предстояло быть лишь скромным исполнителем – агенты Лоренцо обо всём договорились заранее. Луку не посвящали во все тонкости операции, и о том, для чего именно его боссу понадобился местный заключённый, он имел весьма смутные представления. Однако его принцип действий был прост – если его босс требует, значит, его босс получает. И чем меньше вопросов он задаёт в процессе, тем лучше. В очередной раз пробежав глазами текст на листочке и убедившись, что совершенно точно не ошибся адресом, Лука захлопнул книжечку и спрятал её в карман пальто. Поправил круглые очки, так и норовившие слететь у него с носа, пригладил каштановые кудри и, набрав в грудь побольше воздуха, зашагал к входным воротам. Чем быстрее он разберётся с этим поручением, тем скорее окажется дома, со своими книгами и горячим чаем. Холодный ветер дул совсем не по-весеннему, торопя его спрятаться в негостеприимных на вид стенах лечебницы. На пропускном пункте охранник хмуро посмотрел в его документы, но от комментариев воздержался. Джентиле подозревал, что никто из местного персонала не в восторге от идеи сотрудничать с Розетти, однако сделать со своим недовольством ничего не могут. Когда Розетти хотел, он становился очень щедрым, и главный врач уже получил своё небольшое вознаграждение за то, что опустил все бюрократические вопросы, которые обычно нужно было решать перед визитом к больному. Насколько Лука понимал, он здесь был троюродным кузеном своей цели, прибывшим из глухой деревушки в Род-Айленде – или что-то похожее. Лечебница встретила его просторными коридорами, выложенными светлой плиткой, с гладкими отштукатуренными стенами. Встречу назначили в диагностическом крыле – здесь нашлась подходящая комната, а посетитель был избавлен от необходимости глазеть на все прелести стационара. Обстановка здесь была такой же, как в любой обычной больнице – в воздухе пахло дезинфицирующим средством, и из кабинетов, мимо которых проходил путь Луки, доносились негромкие спокойные голоса. В провожатые ему выделили санитара, тоже вполне обыкновенного – не считая того, что форменная бледно-голубая рубашка сидела на его плечах так плотно, что, казалось, должна была разойтись по швам от любого неудачного движения. Джентиле привели к диагностическому кабинету, возле двери которого санитар заставил его повторить несколько простых правил, которые требовалось соблюдать неукоснительно. Никаких резких звуков, никаких острых предметов, никаких угрожающих жестов. Вопросы задавать коротко и по делу. При малейших признаках недомогания разговор прекращается…. У Луки начинало складываться впечатление, что он заходит по крайней мере в клетку с тигром. Кабинет оказался довольно просторной комнатой. Вдоль стен здесь стояло несколько шкафов, заполненных пузырьками, медицинскими инструментами, ватой и прочей утварью, которая могла понадобиться доктору. В углу пристроился небольшой умывальник. Большую часть комнаты занимал длинный стол, горизонтально деливший её на две неравные половины. Возле той, которая была ближе к входной двери, стоял стул с высокой спинкой, выкрашенный облупившейся белой краской. Напротив стоял такой же стул, но с подлокотниками. В нём сидел человек – очевидно, именно тот, ради кого Лука сюда и явился. Чарльз Рид оказался невероятно худым, бледнокожим брюнетом с острыми чертами лица и большими глазами, которые сейчас, из-за впалых щёк, казались почти идеально круглыми. Он был одет в форменную рубашку бледно-жёлтого цвета с отпечатанным на груди номером, и такие же брюки. Он сидел, сложив руки на коленях, неестественно неподвижный – его взгляд был обращён на пустой стул, отделённый от него столешницей. За его спиной стояла пара таких же крепких санитаров, как тот, который привёл сюда Луку – он как раз подошёл к стулу, чтобы указать на него приглашающим жестом. – Вперёд, – сказал он вполголоса. – У вас пятнадцать минут, как договаривались. Нервно прочистив горло, Джентиле просеменил к стулу и сел, придержав полог своего пальто – ему так никто и не предложил его снять. Сиденье оказалось жёстким и плоским, как у табуретки, а ножки тоскливо скрипнули – от этого противного звука у Луки дёрнулся глаз. Торопясь вернуть себе самообладание, он торопливо достал из кармана записную книжку и припасённый для этого разговора карандаш. Своими нервическими жестами он напоминал студента, проверяющего перед экзаменом последние неловкие конспекты. Ёрзая на неудобном сиденье, Лука переводил нервный взгляд со своей записной книжки на человека напротив и обратно. Его снова одолевали сомнения. Точно ли господин Розетти всё верно просчитал, посылая его, семейного врача, в лечебницу для душевнобольных? Психиатрия никогда не была ни сферой его интересов, ни тем более – сильной стороной. Однако, когда начальство приказывало, сама мысль о том, чтобы спорить казалась кощунственной. Снова прочистив горло, Джентиле попытался завязать разговор: – Добрый… День? – неуверенно поздоровался он, изо всех сил подавляя предательскую нервную дрожь в голосе. Луку страшно смущало то, какого крепкого вида охранники стояли у двери за спиной пациента, готовые в любой момент вмешаться в их разговор. Его щуплый собеседник не особо походил на одного из тех сумасшедших, что бьются в конвульсиях, богатырским рывком превращая в клочки смирительную за смирительной. Ответом ему было молчание. Пациент не сводил с него взгляда, но в его глазах не было ни капли осмысленности. Джентиле сильно сомневался, что его вообще слышат из-за пелены своих собственных мыслей. Он попытался всмотреться в чужие глаза, но выдержал всего несколько секунд – в них было что-то неестественное. Лука ни разу не видел, чтобы у людей была роговица такого насыщенного изумрудного цвета, словно кто-то капнул на белок зелёнку. На миг ему показалось, будто они слегка светятся, и он тут же отвёл взгляд в сторону, крепче сжав блокнот. По спине пробежал холодок – должно быть, от того, насколько безжизненным был чужой взор, только и всего. – Мистер Рид… Мне нужно задать вам несколько вопросов, – торопливо продолжил Джентиле, так и не дождавшись ответа. – Это касается, э-э, того инцидента, который с вами произошёл. Я понимаю, что вам может быть тяжело об этом говорить, но дело чрезвычайной важности… Невыносимо зелёные глаза напротив дрогнули, сместившись в своих орбитах, и Лука почувствовал почти физическое облегчение. Теперь уже пациент не сверлил жутким пустым взглядом его лицо – вместо этого глубокие чёрные зрачки остановились на карандаше в пальцах Джентиле. Повисла неловкая пауза. – … Э-э, да, это мой карандаш, – пробормотал Лука, постукивая ластиком по уголку блокнота. – Мне нужно записать всё, что вы скажете. Уверяю вас, что никуда дальше меня и моего начальника ваши ответы не уйдут. Всё строго конфиденциально… Медленным, слишком медленным жестом Рид поднял руку из-под стола и, не обращая внимания на попытки Джентиле завязать разговор, протянул её к карандашу. Лука инстинктивно отклонился назад, избегая жутковато дрожащих пальцев, и ладонь пациента повисла в воздухе на полпути к своей цели. Подождав немного – вдруг он её всё же опустит? – Джентиле повнимательнее присмотрелся к чужой руке. – Вы, м-м… Вам нужен мой карандаш? – спросил он. Никакого ответа – только протянутая ладонь. – Хорошо, только потом верните… Я и блокнот могу дать, если вам нужно… Продолжая бубнить себе под нос какую-то чепуху – замолчать и снова остаться в полной тишине было бы слишком страшно – Лука осторожно поднёс карандаш к чужой ладони. Пальцы Рида тут же судорожно сжались, стискивая тот в кулаке, и он по-прежнему неторопливо поднёс карандаш к глазам. Несколько секунд он пристально изучал серый грифель и тёмное дерево, и Джентиле казалось, что он слышит, как карандаш трещит в его руке, сдавленный до предела. Следующий жест Рида был молниеносным. В одно мгновение остро заточенный грифель оказался у его горла, и быстрее этого движения были только санитары – Лука едва сумел уследить за тем, как они оказались возле стола. Его испуганный вскрик прозвучал в полной тишине, а за ним последовал мягкий гулкий удар, когда две пары рук впечатали пациента лицом в столешницу. Ещё мгновение спустя один из санитаров уже победно сжимал в руке карандаш, пока скрюченные пальцы Рида скребли по столешнице, бездумно пытаясь дотянуться до него. Вдруг они обмякли, и лишь тогда один из парней позволил пациенту выпрямиться, заломив руки ему за спину. Лицо пациента сохраняло всё то же омертвелое выражение, при виде которого Джентиле передёрнуло. – Пуф, – выдохнул санитар, протягивая ему карандаш. – Сказано же было – никаких острых предметов… Теперь ждите его через недельку. Дрожащей рукой Лука забрал у него карандаш, с перепугу пролепетав «Grazie» вместо «спасибо». Санитар вернулся к своему товарищу, и уже вдвоём они поволокли пациента прочь. Джентиле наблюдал за этой сценой, не в силах отвести взгляд, до той самой секунды, пока за ними не закрылась дверь. И даже тогда – он видел это – глаза Рида ни на секунду не отпускали карандаш в его руке.***
– Нет, это совершенно исключено. Ни при каких обстоятельствах. Я решительно возражаю. В кабинете лечащего врача Рида – доктора Мортона – царила чистота, порядок и засилье книжных шкафов, уставленных медицинской литературой. Особенно Луку впечатлили толстые стопки журналов, перевязанные бечёвкой и втиснутые на высокую полку, которая грозилась проломиться под таким грузом. Доктор Мортон был достаточно любезен, чтобы предложить ему мятный чай – в качестве компенсации за неприятный опыт – но на этом успешная часть их беседы завершилась. – Поймите, это совершенно необходимо, – увещевал Джентиле, стискивая тонкими пальцами небольшую фарфоровую чашку, украшенную голубым узором. – Мессир Розетти готов компенсировать вам любые расходы. И я лично буду сопровождать его, так что с ним ничего не случится. Полчаса назад завершился срочный телефонный звонок, который Лука совершил, чтобы доложить о своей неудаче. Лоренцо принял новости стоически – как, впрочем, он принимал всё в этой жизни – и предложил новый план действий. Согласно нему, нужного больного необходимо было изъять из лечебницы и переправить прямиком в Окмонт. Розетти, похоже, ожидал провала – билеты на «Харон» были куплены заранее, и уже завтра Рид, Джентиле и тот частный детектив должны были отплыть на нём прямиком к незнакомому берегу – в новостях сообщили, что сухопутную дорогу совсем размыло необычайно сильным и долгим ливнем. Однако Лоренцо также предполагал, что правильно отмеренная сумма в долларах решит все проблемы. Доктор Мортон таким образом решаться не желал. – Мне плевать, сколько мне предложит ваш начальник, – заявил он, отпив из своей чашки – такой же голубой, как та, которую держал Лука. – Это мой пациент, и я за него отвечаю. Я не могу позволить, чтобы его увезли черти куда, под присмотром – простите великодушно – совершенно не подходящего специалиста. Мистеру Риду требуется специальный уход, который вы ему, очевидно, предоставить не сможете. – Но это дело чрезвычайной важности! – пытался возразить Лука. Его сковывало собственное незнание – даже если бы Мортон задал ему уточняющие вопросы, он бы всё равно не сумел на них ответить. Все подробные инструкции ему должны были дать только сегодня вечером. – Я обещаю, что буду хорошо за ним присматривать, и он вернётся к вам в целости и сохранности. – Я не хочу рисковать, – Мортон отрицательно покачал головой. Под взглядом его синих глаз – совершенно ледяных, так и норовивших вывернуть наизнанку – Джентиле чувствовал себя ничуть не лучше, чем когда ему приходилось беседовать с Ридом. – Он останется здесь, под моим надёжным присмотром. Можете так и передать. Лука втянул голову в плечи. Его взгляд панически метался по кабинету, пока он лихорадочно соображал, что ему делать. Вернуться домой с пустыми руками означало подвести доверие мессира Розетти – этого он себе позволить никак не мог. Уломать этого упрямца на согласие тоже казалось невозможным, а пока они будут решать вопрос силой «Харон» успеет покинуть причал. Вдруг мысль вспыхнула в его голове яркой отчаянной искрой, и Джентиле ухватился за неё, как за соломинку. – А что… – робко начал он. – А что, если он останется под вашим присмотром? Что если вы поедете с ним? С компенсацией всех дорожных расходов, разумеется… Мортон чуть прищурил глаза и медленно отпил из своей чашки. Луке казалось, он молчал целую вечность, прежде чем с резкой отчётливостью произнести слова, от которых грудь его наполнило ликование: – Я вас слушаю.