You're so much better off
With nothing but memories of
Memories of my face
Because I have no use now that
you're gone
and now I'm running out of faith
***
В детстве он очень хотел научиться рисовать и вообще творить что-то, о чем можно было бы сказать если не сейчас, то потом: "боже мой, это же шедевр". О нем всегда говорили, как о творческом ребенке с богатой фантазией, но конкретно в рисовании он ни разу не преуспел. Он много раз начинал и забрасывал маленькие скетчи, не доводя их до ума, потому что ему никогда не нравилось то, что вырисовывалось на бумаге, а терпения на переделывание не хватало. Это и злило, и расстраивало, и шатало хрупкую детскую уверенность в своих силах. Поэтому, в сердцах откидывая карандаш после двухчасового кропотливого труда, он прятал свои рисунки, не смея их кому-либо показывать, и мечтал однажды поучиться у какого-нибудь художника, набраться основ, чтобы в конце концов этот процесс доставлял не только страдания, но и удовольствие. Но что-то вечно шло не так - уроки совпадали с занятиями гитарой, которые шли в приоритете, или с трудом найденный учитель сам отменял встречи по неизвестным причинам, что невероятно угнетало мальчика. Позднее он, конечно, научился делать маленькие зарисовки, не без труда, но смог с относительной точностью срисовывать сюжеты картин, которые ему нравились, что-то убирать или добавлять на свое усмотрение и хранить эти рисунки, как пример своего видения. Он научился находить в картинах не просто красоту, а воплощение всего, что любил, он искал в искусстве вдохновение, а когда он начал ходить по выставкам, это стало его настоящей страстью. Ему безумно нравилось разглядывать разнообразные, непохожие ни на что полотна, прощупывать рельеф краски, наблюдать как из одного оттенка цвет переходит в другой и как неосторожное движение кистью нарушало этот плавный градиент, добавляя общему виду завораживающую изюминку. Он усердно работал, чтобы позволить себе удовольствие не только посещать выставки, но и создать свою собственную коллекцию, которая могла бы стать отражением его души и любви к картинам. Ник мечтал об этом, ещё будучи подростком, но безденежье и конкуренция много раз сбивала его с ног. Не без помощи родителей и знакомых, он медленно, но верно добивался своих целей. В конце концов это стало его личной медитацией, и он начал трактовать свое видение искусства, начиная от маленьких картинок, заканчивая целыми полотнами. Шаг за шагом, он смог превратить свое хобби в смысл жизни и научить других находить ценность и себя в картинах по-настоящему великих художников. Однако сколько бы Николас не рассуждал на эту тему, сколько бы статей не читал, он не хотел называть себя "настоящим" ценителем искусства, определяющим действительно хороших художников. Слово "коллекционер"-то он с трудом принял, сдался, просто потому что по-другому его страсть назвать нельзя и он это понял. Однако он всегда относился к искусству исключительно субъективно и знал, что в картинах ему нравится или не нравится больше всего. Он руководствовался своим внутренним чутьем, когда указывал на полотно, которое хотел купить. Став коллекционером, который всегда искал смысл, Николас в первую очередь пытался понять, что изображено на полотне. То, что давало лично ему пищу для размышлений, для работы, для вдохновения, относилось к тому, что Ник хотел видеть в своей коллекции. Поэтому он испытывал двоякие чувства, когда по его указке картина с аукциона продавалась втридорога, а начинающие и подающие надежды художники писали картины, ориентируясь на то, что могло бы понравиться многоуважаемому коллекционеру. Это льстило и напрягало, ему совсем не хотелось, чтобы его личный вкус определял "настоящих" деятелей искусства. Он часто спрашивал у себя, как смог вдруг добиться всего этого, этого статуса, почета и уважения, как так получилось, что в сфере искусства его имя приобрело такую значимость, известность, которую он в принципе не собирался добиваться, но вместо ответа вновь и вновь смотрел на те полотна, подарившие ему, наверно, истинное удовлетворение и настоящего себя. Находил ли он разгадку в них, не известно, это просто случилось и случилось потому, что Ник занимался действительно любимым делом. Все сложилось как нельзя лучше, и он, конечно, был доволен собой и своим положением. Нет ничего лучше, когда то, что приносит удовольствие, закрывает все существующие потребности. Деньги и знакомства - к этому стремятся многие подающие надежды, и Ник тоже искал свою выгоду. Ему, естественно, нужны были деньги и будущее. Однако он не из тех, кто ради цели пойдет по головам. Он избрал единственно верную тактику - медленно и постепенно собирать коллекцию, которую потом увидит весь мир. Он как-то не думал, что эта коллекция прославит и его тоже... Размышляя над этим в своем кабинете, он кинул взгляд на дверь, которую охранял один лишь телохранитель, и пришел к растерянному выводу, что если кто-то столь выдающийся предпочитает скрывать свое имя, это как минимум странно.***
Николас зашипел от резкой боли. На рукаве дорогой рубашки теперь зияла достаточно большая дыра, ткань медленно начала пропитываться кровью. Он накрыл рану ладонью и посмотрел на дверной косяк. Из идеально отполированного дерева торчал острый гвоздь со сломанной головкой. За него и зацепился Николас, неудачно вписавшись в поворот. Раньше этого гвоздя здесь не было, и его неожиданное обнаружение здесь вогнало мужчину в ступор. Однако это была не главная проблема. Рана оказалась глубже, чем хотелось бы, и все ещё кровоточила и неприятно саднила. Кровь почему-то не останавливалась долго, и Николасу пришлось использовать половину упаковки ватных дисков и последние остатки обрабатывающего средства, чтобы остановить кровотечение и обработать рану. Когда она оказалась закалённой лейкопластырем, Николас тут же направился в гостиную. Он ждал большую часть дня, чтобы снова взглянуть на картину, которую приказал доставить с выставки. Он ровно висела на большой стене, гармонично вписываясь в интерьер, будто была создана для этой комнаты. Дом Николаса был выполнен в темных оттенках с намеком на лофт. Стены обшиты темным мрамором, каменный гарнитур с матовыми ручками гармонично смотрелся со стеклянными дверцами в шкафах, в которых по вечерам иногда отражался свет от искусственного камина. Он стоял прямо под окном, закрытым плотными серыми шторами, которые были пошиты ровно в длину от потолка до верхнего края камина, и только новый, заваленный мини-подушками, большой диван ярко-красного цвета напротив стены выделялся на фоне "промышленной эстетики". Этот диван Николас выбирал не глядя, ему было все равно на цвет, главное, чтобы было на чем сидеть или удобно лежать. Все равно кроме горничной и его самого здесь обычно никого не бывало. В этом доме Ник прятался от суеты, от самого себя, даже от своих картин, но тут что-то случилось, и на большой стене вдруг появилось некое творение, в мгновение ока заполнившие сознание Николаса. Даже сейчас, войдя в гостиную, он сел на мягкую поверхность, не отдавая себе отчёта в этом, потому что взгляд был прикован к большому полотну, освещенному двумя настенными бра по бокам. Мрачная атмосфера картины подходила этому одинокому, навевающему тоску месту и не вписывающемуся в интерьер дивану. Возможно, дело было даже не в цветах - кроваво-красных, как огонь в камине, или иссиня-черных, как мрак, исходящий из камня на стенах, особенно сейчас, поздним вечером, когда городская суета немного стихла и луна настойчиво пытается пробить свой свет через плотную ткань штор. Пару минут Ник водил пальцем по холсту, внимательно изучая картину, временами щурясь и хмурясь. Оттенки показались ему необычными. Этот красный был будто с некой примесью и темнее того кирпичного оттенка, которым обычно рисовали тот же огонь или камни в камине. Мужчина не мог разобрать, что это за цвет. За годы работы у него собрался целый каталог цветов и красок, которые он когда-либо видел в работах художников. Он много анализировал тот факт, что художники предпочитают использовать либо дорогие импортные краски, либо намешивать свой индивидуальный цвет, который будет проблематично повторить при перерисовывание картины. В случае с этим художником, похоже, это был второй вариант, осталось понять, что же это за цвет. Он перерыл весь каталог, даже полез в google, но все было тщетно. Подбирая оттенки, он попытался даже рассчитать пропорции, при использовании которых можно получить нужный результат. У него ушло несколько часов, прежде чем он смог разгадать эту загадку. - Ты же не вырубал бразильские деревья и не давил жуков ради одного полотна, о таинственный мастер?.. Картина была выполнена в цветах кохинеола, крови дракона и бразильского дерева, чтобы подчеркнуть адскую атмосферу, и ее дополняли лазуритовые оттенки и вставки цвета кверцитрон в вспышках огня. Кажется, все было сделано так, чтобы как можно ярче изобразить противостояние и вызов Божеству. Глубоко погрузившись в мысли, он щупал полотно, слушая тихий треск искусственного огня, как вдруг его пальцы обожглись, когда прошлись по фрагменту полотна, где как раз было нарисовано адское пламя. - Ой, черт! - рука дернулась от фантомного ожога. Ник с удивлением посмотрел на свою руку, а затем перевел непонимающий взгляд на картину. Все выглядело нормальным, холст висел так же, как его и повесили, полотно было освещено холодными лампами и никаких странных или опасных явлений мужчина не наблюдал. На всякий случай он выключил лампы, погружая комнату во мрак и сел на диван. В свете ненастоящего пламени, нарисованное казалось живым, пожирающим все вокруг, а Человек словно управлял им, прожигая взглядом ненавистное ему Божество и сжигая все дотла. Николас пристально смотрел на изображение , практически не мигая, пока оно не начало расплываться перед глазами, поглощая пространство гостиной. Треск горящей древесины стал громче, сквозь него просочились безумные крики людей и зловещее пыхтение. Ему показалось, будто в мгновение ока он оказался в совершенно другом месте, словно он стал героем некой легенды, в которой вершил судьбы или должен был кого-то спасти. Навязчивое сновидение было похоже на безнадежную реальность, где все пропитано тупым отчаянием и горькими слезами, неизвестно чьими. Хотелось прогнать это нежеланное наваждение, сбросить со своей одежды пепел и смыть сажу с горячих кирпичей, но единственное, что чувствовал Ник - словно он тонет в этом котле без возможности выплыть наружу. Он начал задыхаться, то ли от дыма огня, то ли от нахлынувшей паники. Грудь вздымалась от тяжёлого дыхания, и пот медленно стекал по лбу, когда кто-то протянул ему тонкую руку, обожженную полностью от длинных пальцев до локтя, она безмолвно просила помощи, умоляла, нашёптывала мелодию, которую не дано было вспомнить, и Ник почти потянулся к ней, почти поймал, почти вспомнил слова доносившейся из бездны музыки, почти поверил...