Игра по чужим правилам

Выступ камина был уставлен декоративными подсвечниками и несколькими фотографиями в аккуратных, минималистичных рамках. На одном фото — чей-то день рождения, судя по всему: группа людей с шапочками-конусами на головах, веселые улыбки, огромный и довольно несуразный торт с множеством свеч. На том фото третья справа стояла я. Да, именно я. В платье по колено голубого тона. И я на фото держалась под руку Джеймса, склонив голову ему к плечу. Как и все — мы улыбались. Другое фото с пляжа, селфи. На фото снова я и он. Фото в парке, фото в горах. Я и он. Улыбаемся. Я рассматривала фото в рамках тихо, молча, безэмоционально. Пыталась осознать происходящее, понять, стоит ли мне бояться. Я рассматривала фото, не касаясь их, толи не хотела их запачкать, не свою жизнь, толи не хотела наследить чужую. Медленными и кроткими полушагами передвигалась вдоль камина, нарочно минуя своим вниманием фото, стоящее в центре, и всё же вернулась к нему. Фото со свадьбы, моей свадьбы с ним. — Мне кажется, я не люблю розы, — проговариваю, не отводя взгляда от фотографии, а в соседней комнате затихают звуки. Пока я не открывала рта и молча существовала все эти полчаса тут, в гостинной возле камина, в соседней прихожей он заносил мои вещи из больницы; встречал курьера с доставкой еды; что-то еще — не вникала. Я подала голос, и он притих. — На этом свадебном фото так много белых роз, — прицокиваю я. — Неестественно много. — Какие же цветы ты любишь? — раздается сзади мужской голос. По моей спине мелкая зыбь рассыпалась от его спокойного тона. — Не знаю. Не помню. Но точно не розы. Смотрю на них, и они мне не нравятся, — говорю, а ответа нет. — Прости. Тебе, наверное, неприятно такое слышать от меня. Скажи, какие цветы я люблю? Свадебное фото спешно ставится на место, и я все же оборачиваюсь к двери за спиной, ведь снова не получаю никакого ответа от него. Он представился моим мужем. Он оперся плечом в дверной откос и так пристально меня рассматривает. По нему сейчас вообще сложно сказать, какие эмоции он испытывает — могу лишь предполагать: холоден, безразличен, спокоен или он просто устал? — Декораторы тогда знатно накосячили. Ты хотела, чтобы было больше розовых и красных оттенков, но наш заказ ошибочно уехал в пригород на другую свадьбу. Времени на исправление не было, и мы решили просто закрыть глаза и наслаждаться нашим днем, — отвечает мой муж, не сводя с меня глаз. Он так рассматривает моё лицо, словно это не я здесь потеряла память, а он. Словно это он пытается меня вспомнить. — Что ж, — продолжает он, разворачиваясь и делая шаг в сторону кухни, — разогрею нам ужин. Шаг, еще его уверенный шаг. На третьем замирает посреди коридора, так и не переступив порога кухни. Замирает, застигнутый моим вопросом: — Так какие цветы я люблю? — спрашиваю я. Время ожидания его ответа всплывает секундным отсчетом перед глазами. — Лилии, — не поворачиваясь, тихо отвечает Джеймс, и скрывается за дверью кухни. — Лилии…— еще тише повторяю я, с глубоким выдохом осматривая свой новый дом. Тишина сопровождала наш ужин. Небольшой обеденный стол, две тарелки с гарниром из тушеных овощей и стейки. Два стула и двое нас. И тишина. Нет, были звуки скольжения столового ножа по фарфору и… И всё. Было так неуютно, что я могла слышать не только шум проезжающих автомобилей мимо нашего двухэтажного дома, но и слышала, как напряженно дышит этот мужчина, что сидит напротив. Назвался мужем, а ведет себя, как неродной. Невыносимая давка вакуумом, и я не выдерживаю: — Расскажи о нас, — спрашиваю, медленно прожевывая кусочек мяса. Из-подо лба поглядываю, как скачут морщины на лбу мужа от смены его эмоций. — Прости, доктора запретили нагружать тебя общими воспоминаниями от моего видения. Его шейные связки напрягаются, и головой так покачивает взад-вперед, словно склоняет меня согласиться с ним. — Это как? — Ну, там консилиум целый был: нейрохирурги, травматологи, психиатры. Последние и запретили. Люди по-разному воспринимают ту или иную информацию, по-разному реагируют на события. Они пекутся, чтобы я своими рассказами не внушил тебе то, что сам ранее мог воспринять искаженно. — Например, когда в ссоре один кричит другому: «Я тебя ненавижу!», тогда второй мог интерпретировать по-своему и запомнить этот момент не как всплеск неуслышанных эмоций, а как… — Истерику, — заканчивает он. — Да, запомнить и говорить, что она истеричка. — ОнА? ИстеричкА? — высоко превысоко изгибаю бровью в вопросе, ловя напротив оторопевший взгляд. — Может, первым действующим лицом был он, и тогда правильнее будет «истеричК»? — Но, нет такого слова… — Почему нет слова «истеричка» в мужском роде? — в моём голосе столько невозмутимости, а мимикой я транслирую настоящую философскую озадаченность. Кажется, настолько философскую, что мой муж утратил дар речи. Он несколько раз, как рыбка, словил ртом воздух, а потом действительно задумался. — Думаю, теперь такое слово будет, — немного погодя отвечает Джеймс, протягивая ко мне бокал с вином, чтобы цокнуться. — Давай выпьем за твоё новое слово: «ИстеричК». Легкий перезвон двух бокалов теряется в моём звонком смехе. Дышать стало немного легче. — Хорошо, Джеймс. Не говори о нас. Расскажи мне обо мне. Я… Я чувствую себя такой пустой и в то же время понимаю, что во мне нет места. Эти крупицы возможных воспоминаний витают в моей голове, витают вокруг меня, но они разбиты вдребезги; едва ли не в пыль. Я не могу сказать, даже реальны ли они, потому что не могу собрать даже одного целого осколка из пяти минут своего прошлого. Кто я? Что я? Почему я Блант, а не Барнс? — Мы познакомились четыре года назад в Нью-Йорке. Я был там в командировке на неделю, и случайно встретил тебя на утренней пробежке в Центральном парке… — Оу, я бегаю? — восторженно перебиваю его, и он на мгновение сбивается, теряя мысль. — Нет… Ты фотограф. Бегал я, а ты тогда как раз начинала свою карьеру и проводила в парке фотосессию для одной девушки и её маленькой такой собачонки… — И ты сбил эту собачонку?! Снова неподдельный шок в его глазах. — С чего ты… С чего ты решила, что я… Как тебе это в голову пришло? — он не в силах даже рот закрыть от удивления, а я опять смеюсь: — Это было бы чертовски странно и дико. Блин, я уже представила себе этот шум и крики. Возможно, я бы даже фотоаппаратом тебя отдубасила! — Я не сбивал собачек в парке! — он так обеспокоено мотает головой, что и сам похож на испуганного щенка. — Я подошел познакомиться… — Угу, наверное, к девушке, которую я фотографировала? — Что?.. Нет, я… Стоп, а это ты с чего взяла? — Ну, ты красивый. — Ты тоже красивая. — Те фото на камине — я на них себе не нравлюсь. Словно и не я вовсе. Сомневаюсь, что ты подошел бы именно ко мне. А если бы и подошел — я бы опешила, раскраснелась и засмущалась бы так, что от шока отдубасила бы тебя фотоаппаратом. — Почему ты снова хочешь меня отдубасить? — спрашивает он, улыбаясь так красиво. Я потом уже поняла, как жаль было стирать эту его улыбку своим тихим, практически шепотом, ответом: — Я тебя боюсь… И его взгляд замер на мне. Он даже не шелохнулся. Самими глазами изучал моё лицо, и, кажется, даже дышать стал тише. — Прошу, не стоит… — Джеймс переключает внимание на свой бокал и спешно отпивает глоток вина. — Я благодарен тебе, что после выписки ты согласилась вернуться в наш дом, и обещаю, что не обижу тебя. Как не обижал и ранее. Однако, если тебе станет страшно или некомфортно — мы всегда можем вернуться к плану с гостиницей: я в гостинице, а ты здесь. — Жаль, что у меня нет семьи… никого, кроме тебя. Ты говорил в больнице, что я сирота. Где они похоронены, мои родители? — Мать в Австрии, а отец — отца ты не знала и нет никаких данных о нем. — У меня есть подруги? — Да. Есть несколько близких подруг, с которыми вы частенько устраиваете шабаш, — снова тень той красивой улыбки скользит по его губам. Мне с каждым разом становится чертовски интересно — замечает ли он, как я его рассматриваю. Мне так интересно его слушать. У Джеймса красивый голос — он задевает. И взгляд, и сам он очень даже красивый. Меня снова посещает та безумная мысль, которая мимолетно проскакивала при нашей первой встрече — мне очень даже повезло с мужчиной. Нет абсолютной уверенности в его характере, однако на колкости и все мои каверзные вопросы он реагирует весьма выдержанно. Чего только стоила истерика, которую я устроила в больничной палате. Я наотрез отказывалась верить, переваривать, да и вообще слышать какое-либо его слово. Я его не знаю. Все твердят о потере памяти, а для меня её словно и не существовало вовсе. Все мои двадцать шесть лет — нет толковых воспоминаний. Мне же двадцать шесть? Или двадцать семь? Так задумалась, уходя в свои туманы в голове, что и не вникала тому, что не одна ужинаю — не привычно. Локтями в стол и подбородком уперлась в переплетенные пальцы рук. Зависла, глядя в пол. — Ли? — Ли? — переспрашиваю в удивлении. — Эмили, сокращенно Ли, — поясняет Джеймс. — А-а-а… А как я называла тебя? — мне стало любопытно, а вино помогло немного расслабиться. Игриво веду бровью на свой вопрос и наклоняюсь ближе к столу, упираясь грудью в сложенные под ней руки на столешнице. — Баки. Мне нравится, Баки. Полное имя Джеймс Бьюкенен Барнс. — Что ж, Баки, — прежде с нотками озорства, мой голос разбавляется осторожностью, — сколько нам нужно еще выпить вина, чтобы ты рассказал мне о своей… руке? Да, глупо отрицать эту тему и оттягивать такой неизбежный разговор. Как бы он не старался не акцентировать внимание на руке, но я заприметила её сразу. Он у окна обернулся ко мне тогда в палате, и солнечные лучи дали по отшлифованному металлу краткий блик. Джеймс… Кхм, Баки, старался держать левую ладонь в кармане брюк, чтобы не было заметно за краем манжета рубашки; в день выписки, помогая мне покидать палату, то и дело уводил руку за спину, а на улице надевал перчатку. Сейчас тоже: локтем в подлокотник обеденного стула, и металлическая кисть скрыта под столом большую часть времени нашего ужина. Он не долго думал над своим ответом, и в полуулыбке уголок его рта немного дрогнул: — Можешь просто снова улыбнуться мне, и я расскажу всё, что ты пожелаешь. — Прямо всё-всё-всё? — Я не силен в теоретической механике, ядерной физике и тригонометрии, — его нелепая шутка снова вызывает у меня смех. — Вот видишь, если ты продолжишь так смеяться рядом со мной — обещаю записаться на курсы этой белиберды. Меня ранили на службе. Был боевой выход, ранение, ампутация. По возвращению в Штаты попал под программу восстановления для ветеранов от StarkTech, и мне сделали такой протез. — А рука… в плече все еще болит? — Очень редко. По ночам бывает. Мы говорили. Осторожно. Долго. Больше Джеймс говорил: рассказывал мне — обо мне. Это было интересно и дико. Больше интересно. Он ненавязчиво вплетал в мою голову нити моей жизни, которая мне и не моя сейчас вовсе. Рассказывает о моей юности, якобы то, что я когда-то говорила ему сама. Рассказывает мне, как талантлива я в фотоискусстве. Как фанатично отношусь к своей работе, да и вообще ко всему, за что бы я не взялась. А вместе с моей фанатичной преданностью делу, я настолько же глубоко переживаю неудачи. Он говорит, что Seventeen Harper's Bazaar были первыми, кто отказал мне однажды в сотрудничестве, и я на неделю впала в депрессию. Говорит, что я была разбита первым отказом настолько, что он отвоёвывал мой фотоинструмент у местных безпризорников, после того как я сама вышвырнула всё в мусорный контейнер. Неделя сопливых мелодрам о карьеристках, несколько тонн мороженого и его тихая забота помогли мне, и вот я уже во всю расцеловывала его за спасенное оборудование и рвалась к новым победам. — Чем бы ты хотела заняться завтра? Мне дали отгул на работе на неделю, после могу больше работать из дому, но завтра все равно придется заскочить в офис на несколько часов, чтобы закрыть бумажную волокиту. После я весь твой. — Я бы хотела встретиться со своими подругами, наверное. Ты поможешь мне организовать встречу, пригласишь их к нам домой? Они ведь могут прийти, ты не против? — Нет, разумеется, не против. Какой у нас завтра день недели? Ах, да — вторник. Конкретно на завтра организовать вашу встречу вряд ли получится: пускай Шэрон и работает со мной в соседнем офисе, но Наташу нужно будет дождаться, пока та вернется из Европы к выходным. Она риелтор, и у неё в пятницу подписание договора на аренду элитного особняка в пригороде Лондона. — Оу, ты и правда всё знаешь, — говорю я совсем быстро, и запинаюсь. Жжет в глазах, в носу. Скупая слеза всё-таки срывается с моих глаз, рассекая скулу, и я поторопилась вытереть её, наивно полагая, что эта слабость осталась незамеченной. Джеймс вздрогнул и кратко, с намерением встать ко мне утешить… Нет. Я думала, что всё должно было бы быть именно так, но он не шелохнулся. Проследил взглядом за той каплей моей беспомощности и, едва я стерла её со щеки, отвел взгляд в сторону. — Я не знаю, как мне вести себя с тобой, Ли. Я вижу, как ты разбита; ты сама сказала, что боишься меня, и это понятно. Я бы очень хотел тебя сейчас утешить… — Не стоит. Всё в порядке. — Не то чтобы я всё знаю, но Наташа звонила мне ежедневно, пока ты была в коме, присылала цветы… — Не видела лилий в палате. — Что? — Не видела лилий в палате. Просто ты сказал, что я любила лилии, а близкая подруга тоже должна была бы это знать. — Точно. Не помню их при выписке, — задумчиво отвечает он, отпивая глоток вина. — Но они были, — улыбается. — Точно были, так как я сам ставил их в воду у твоей кровати. Возможно, завяли, и персонал их убрал. Я не ответила. Молча прожевывала последний кусочек мяса, буравя взглядом полупустую тарелку, и больше не притронулась к вину. Джеймс сам убирал со стола, заботливо отгородив меня от этих хлопотов. Я и не спорила, боясь не разобраться, как открыть посудомойку, куда уж говорить о том, чтобы запустить её. Пока он стоял ко мне спиной, сортируя посуду, я бесцельно водила пальцем по столу, стараясь не бояться того, что мне даже не о чем думать — чистый лист бумаги. — Я могу ей позвонить? Обеим? — тихо-тихо проговариваю, а в горле першит от волнения. — Разумеется. Я сейчас закончу и дам твой телефон… — Только не здесь… Я бы хотела поговорить с ними не при тебе… Он обернулся со взглядом, полным пустоты. Несколько секунд смотрел на меня и вдруг улыбнулся. — Понимаю. Тебе не стоит так переживать, говоря подобные желания — я всё понимаю. Твой телефон наверху, в нашей спальне… Кхм-кхм, в твоей спальне. Я буду спать отдельно в комнате для гостей. На втором этаже было пять комнат. Первая дверь слева — моя спальня. Дверь справа — гостевая комната. Две ванные комнаты и еще одна. С осмотром последней я решила повременить. Я и так не узнаю ничего здесь. Ни одной вещи, ни одной фотографии в доме, ни одного запаха. Я чувствую себя чужой в этом месте. Открыла дверь в спальню и залюбовалась тем, как закатные лучи распластались по полу и стенам, наслаждаясь последними часами перед исчезновением. Здесь было им спокойно, а я словно потревожила их. Сквозняк из приоткрытого окна пронесся к полураспахнутой двери, будоража шторы, и те разбудили оттенки солнечных лучей, вынуждая их оживиться и танцевать по мебели. Села на край высокой, застланной кровати и, раз я не могу помнить прошлого — пыталась представить себе свое будущее. Что я буду делать, куда я буду ходить, с кем я буду общаться. Но я не могла. Я не могла представить это. Я не могла представить себя. Потеряна. Одна. Никто. Я вошла в спальню, которую он называл нашей; осмотрела ее, но не видела ничего запоминающегося: цвет стен, форму кровати, рисунок покрывала. Сгребла в охапку обе подушки с кровати и, уткнувшись в них носом, глубже сделала вдох. Едва различимый запах стирального порошка и тонкий шлейф кондиционера для белья. Я не знала ни одной фотографии на стенах, ни одной книги на полке, ни одного предмета на тумбочке. Я не знала ни одного запаха в воздухе, ни одного звука за окном, ни одного света за шторами. Даже солнечные лучи, мягкими бликами прыгающие по моей ладони, мне были не знакомы. Я не узнаю эту жизнь. Небольшая гардеробная: по одной стороне мужская одежда, по другой стороне женская. Моя? Потянула, чтобы открыть первый попавшийся ящик комода, и вот же блин… Кажется, я нашла своё нижнее белье. Пресвятая Дева Мария, помоги мне, это и правда моё белье и мои трусики? Двумя пальцами вытащила из ящика первую попавшуюся тряпичку и приподняла вверх, рассматривая… стринги? Красные. Блядско-красные стринги. Да и вообще оттенков красного в ящике было полным-полно, аж в глазах рябило. Немного покопошилась и смогла-таки найти выбивающийся цвет в палитре — черный. Хоть что-то. Платья, много платьев, юбок. С десяток пар разных туфель от каблуков размером «путана» до самых базовых «лодочек». Просторная ванная комната. Две раковины и огромное зеркало. Ванна, отдельная душевая кабина, шампуни и гели для душа… Боже мой, голова кругом! Я мотала головой, пытаясь разгрузить её, и направилась обратно в спальню. Сердце в пятки ушло, когда в дверях встретилась с Джеймсом, носом впечатываясь в его грудь. Ноющая боль в переносице, и я одной рукой прикрываю лицо, а второй на ощупь сзади ищу опору, испуганно пятясь к стене. — Прости, я… — пытается оправдаться муж, но я настолько испугалась, что даже не дослушиваю его слова. Сразу перебиваю: — Я хочу, чтобы ты стучал! — грубо произношу, стараясь изо всех сил говорить громко и четко. В ответ тишина и виноватый взгляд. Он делает несколько шагов назад, к кровати, освобождая вокруг меня больше пространства. — Я лишь хотел спросить, всё ли у тебя в порядке. Возможно, показать тебе что-то… — Если мне будет необходимо — я попрошу о помощи. — Да. Да, конечно. Я поставил замок на дверь — он открывается и закрывается только изнутри, чтобы ты не боялась, и… И окна — они тоже закрываются на замок изнутри. Никто не проникнет… — Спасибо. Повисла глухая тишина, которую нарушали лишь общие тихие звуки с улицы. Он не смотрел мне в глаза, поджимая губы в смятении. — Джеймс, спасибо. Всё это и правда очень кстати. Мне нужно чувство, даже уверенность в безопасности, пока я не привыкну. Давай договоримся: мы стучим друг другу в двери, и моя дверь будет пока часто на замке. Он ушел, даже не прощаясь особо. Сидя на краю кровати, я прокручивала в руках свой мобильный телефон и глазами сверлила входную дверь в мою спальню. Я слышала, как Джеймс передвигался по своей комнате — половица в его комнате совсем тихо, но поскрипывала; слышала, как скрипнули петли шкафа, а потом, спустя пару его шагов, открылась дверь в его ванну, и раздался отдаленный шорох льющейся воды. Отвратительная шумоизоляция и слишком «картонные» стены в этом доме. Будет слышно всё и максимально. Я прокручивала телефон и задавалась лишь одним вопросом: кому же позвонить первой, своей подруге Шэрон, работающей рядом с моим мужем, или подруге Нат, удачно пребывающей в Лондоне… Неделя до встречи с ними предстояла нелегкой, но в целом у меня было немало задач.