Игра по чужим правилам

Мой кабинет — моя крепость. Крепость, через стеклянную дверь которой я наблюдал, как Наташа с просто до чертиков отвратительным довольством на лице собирала с проигравших деньги, что ставили ставками… на меня. Проигравшие сотрудники ШИТа проходили коридором мимо моего кабинета, и каждый всучивал двадцатку ей в руки, горько усмехаясь. В чем был спор, спросите вы? В том, что я не проведу со своей женой три дня подряд, именно дней — с утра и до вечера, вместе. Уж не знаю, как Наташа это предугадала, возможно, такая опция присуща исключительно женщинам, но Эмили в первый же день, как я вернулся с работы, попросила меня не переходить на график из дому. Говорит, ей не хватило тех нескольких часов, что она была дома без меня, чтобы… отдохнуть? Чушь. От чего отдыхать? Говорит, раз хочет все вспомнить, значит и нужно войти в правильное русло жизненное, что было ДО её амнезии — так пишут в блогах пережившие амнезию. Конечно, там пишут и о том, чтобы «войти с ноги в самое пекло» своей прежней жизни, но Эмили не горит желанием «гореть в пекле». Чертовы метафоры. В блогах так пишут. Советами, видите ли, они делятся. Ладно, скрытое наблюдение и история браузера подтвердила её слова — она и правда три часа торчала в блогах. Ранее план был таков: я наблюдаю за ней из непосредственной близости дома, а Шэрон должна была следить за всем из офиса параллельно — через трансляции нескольких камер, установленных внутри самого дома. Сейчас я сижу и с утра и до самого вечера, уже третий день подряд смотрю на быт своей жены, пока Наташа за стеклянной дверью моего кабинета уже насобирала приличную пригоршню двадцатидолларовых купюр. В первую ночь вместе я не спал. Пока Эмили спала в нашей спальне, я был в своей кровати, читал книгу и каждый раз вслушивался в шорохи ночи. Время от времени просматривал камеру, установленную в углу, противоположном от её постели, замечая, как беспокойно спит девчонка. Она сотню раз, наверно, вертелась ночью. Десяток раз взбивала свою подушку, а в последний, для пика её нервов раз, она ту подушку просто избила, в конце с психами вышвырнув её прочь из кровати. Шумоизоляция в доме отвратительная — в тот момент я слышал её отчаяние. Она вышвырнула подушку, одеяло запуталось в её ногах, и Эмили судорожно замахала ими, пытаясь высвободиться. Победив одеяло, и, видимо, запыхавшись на последних силах, распластавшись звездой на кровати, громко-громко отчаянно простонала. Удивительно, но только после такого ночного «родео» с несчастными одеялом и подушкой, вот так вот лежа в позе звезды, окончательно вымотавшись, она уснула. И больше не шевелилась — так и проспала до самого утра. В какой-то момент, ближе к семи утра, я даже забеспокоился — не отдала ли она концы, но система сканирования ЩИТа вывела на экране смартфона мне её жизненные показатели с умеренным сердцебиением. Дверь моего кабинета открылась. Наташа вошла и, озаряя всё вокруг своей улыбкой, шла к моему столу, звучно шурша купюрами в руках, пересчитывая свой улов. — Вот, — с хлопком кладет мне на стол двадцатку, — твоя доля, как утешительный приз. — Вау, двадцатка! — наигранно взываю к её игре, и Нат подхватывает, играя бровями. — А на свои остальные ты что сделаешь? Дашь Фьюри взятку, чтобы позволил тебе иметь свой личный и отдельный кабинет, а не шататься, как беспризорница по чужим? — Ха! А ты хорош! Как бы не так, Барнс, я — свободная птичка, и горжусь своей свободой. Горда я, понимаешь, что мой потенциал не схоронен между стопкой макулатуры среди толпы офисных агентиков, — огрызается, тыча изящным пальчиком в стопку бумаг на моем столе, которую мне еще предстоит разобрать. — И тем не менее, свобода твоя подущемиться немного, пока девчонка все не вспомнит. Так что, бери свой комп и приступай к работе. — Знаешь, Фьюри, ведь не говорил, что ты мой начальник в этой операции. Он сказал, что мы работаем вместе. Но, — как-то щурится подозрительно, — он такого не говорил о Шэрон в нашей команде. Так уж и быть, разрешу тебе подмять её под себя… — Ох, блин, и ты туда же? — Прекращай. Весь отдел знает, что она трижды уже пыталась вытащить тебя после работы на выпить с продолжением… — С каким продолжением? — переспрашиваю с полным недоумением на лице так ярко, что Нат опешила, теряя свою сладкую улыбку. Шокирована. — Попалась! — подлавливаю её, когда она уже действительно хотела за голову хвататься. — Заканчивай хоть ты с этой ерундой. Я не смешиваю работу и личное. Да и благодаря вам всем я теперь женат. Нат заполняет раздражающие её отчеты, связывается со своими ищейками, чтобы раздобыть хоть на йоту больше информации о девчонке, чем у нас есть. А я вдруг вспоминаю утро после первой, да еще и бессонной, ночи Эмили в её новом доме. Нашем доме. Нужно учиться говорить именно так — с лилиями я уже едва не сплоховал. Эмили порой задавала отличительно точные вопросы, часто дестабилизируя мой и без того хрупкий план. Спихнем все на то, что я совершенно не агент под прикрытием, тем более таким. Я больше передовик, пехота, иногда артиллерия, но ни сколько ни шпион. А Эмили, судя по всему, была ранее достаточно умной, и сейчас её ум норовит прорваться сквозь пелену амнезии. Лилии… Ну надо же. Ляпнул первое, что пришло в голову. Точнее, первое, что вспомнилось. Отец всегда дарил матери лилии — она их обожала. Столько десятков лет прошло, а я словно сейчас помню тот тонкий аромат тех цветов. Бывало, мы вместе с ним покупали маме букеты. За несколько таких раз я научился различать, где именно были куплены цветы, если он покупал в тот раз без меня. Если нижние листья на стеблях не срезаны — цветы куплены на прилавке восточного Бруклина у Генри Дойта. Дойт не парился о стеблях — он не был женат и не понимал, зачем нижние листья, что потом опустятся в воду, нужно убирать. Если в букете каждый стебель аккуратно зачищен и весь букет обтянут, пускай и тонкой, но пестрой ленточкой — это лилии из маленького бутика Элизы Берц или Герц. Впрочем, неважно. Элиза знала своё дело, так как сама была женщиной, и она умела продавать не просто цветы — она продавала мужчинам прекрасное настроение и счастье в глазах их женщин. Был ещё третий тип букета: в нём стебли были без ровных острых срезов, больше рваные потрепанные концы, а листья на стеблях были убраны с характерными заусеницами по самому стеблю. Такие цветы могли появиться в нашем доме только в сезонный период их цветения, прямиком из палисадника тётушки Райды. Иногда отец любил хулиганить, и мама это всегда подмечала — ходила и ворчала на него, причитая нравоучениями, в которых однажды он выхватит скалкой по голове от заметившей его бедной старушки, у которой слишком часто пропадают высаженные ею лилии. Мама ворчала, но крепко прижимала к груди букет. Ворчала и вдыхала запах цветов, так прекрасно улыбаясь взглядом… — Эй, Барнс, — громко окликает меня Наташа. — Я тут с ним разговариваю, а он завис. Ты в порядке? О чем задумался? — Думаю, куда потратить свою двадцатку. Что ты говорила мне? — Спрашивала тебя, как сегодняшнее утро прошло? Утро. Да так же, как и предыдущие. Я вообще-то об этом и начинал свои мысли, пока в голову не влезли воспоминания о цветах. Утро: я просыпаюсь (если я, конечно, спал), выхожу из комнаты и смотрю в напрочь запертую дверь напротив; завтракаю; пью кофе, читая новости, а на верху тихо и дверь все еще заперта; я одеваюсь, чтобы выйти из дома, и на моменте, когда собираюсь открывать входную дверь, слышу: «Хорошего дня», с самого верха лестничного пролета на второй этаж. Эмили в самой пижаме, босая, стоит на верху лестницы, цепко сжимая обеими руками перила, и смотрит на меня так пронзительно, что впервые мне становится даже не по себе. В прочем, в отчете я отметил, что с каждым утром её «Хорошего дня» становится все более нежным. — Как ты думаешь, — смотря куда-то сквозь пространство, я удобнее откидываюсь в спинку кресла, — почему нет слова «истеричка» в мужском роде? Да, признаю, у меня весьма цепко осели в памяти некоторые фразы или манеры поведения Ли. Просто якорем. Они всплывали рандомными воспоминаниями, которые я абсолютно не вызывал в своей голове. Я ожидал от неё совершенно иного. Нам то всего несколькими язвительными колкостями удалось перекинуться, пока сидели в бетонной западне, а моё подсознание уже составило для себя образ. И главное, я даже не знаю КАКОЙ. Вот он… Я не знаю, он… Другой. — Джеймс Бьюкенен Барнс, — разделяя маленькими паузами каждое слово, удивляется Романофф, — если ты сам додумался до этой мысли, то тебе просто гарантированы дополнительные очки к карме от возмущенных такой несправедливостью женщин! «Истерия» от слова «матка» на греческом. Древние неотесанные мужланы, мнящие себя светилами науки, считали, что истерики присущи лишь женщинам из-за наличия у них матки. Я скажу больше: некоторые и сейчас в этом убеждены. Но! Но! Я живой пример их тупости: у меня нет матки, но я могу устроить такую истерику, что земля под ногами сколыхнется. Свербело просто до невозможного, и я послушно молча выжидаю десять секунд, чтобы всё же подшутить: — Но, ведь раньше у тебя была матка…– уголки моих губ предательски тянутся в улыбке. Я едва сдерживаюсь, рассматривая возмущение на лице Нат. — Сукин сын, у тебя что, земля под ногами лишняя, или свербит заполучить еще и стальной протез вместо яиц?! — Ладно, ладно, — хоть мы оба и смеемся, но я на всякий случай выставил ладони в знак безаппелляционного признания, — прости, я должен был. Хендрикс! Рой Хендрикс из отдела разработок! Он яркий пример истерии у мужчин. Помнишь, в каких эмоциональных припадках он извивался, как он орал, когда Старк привел к ним в инженерный блок того мальца из Квинса? — Какой-то школьник сопливый мне будет тут рассказывать, как делать мою работу! — Нат прекрасно скопировала все тогдашние эмоции Роя. — Я учился бла-бла-дцать лет, имею бла-бла-дцать дипломов, а вы, мистер Старк, привели этого сопляка!.. Смешно, мне было очень смешно. Романофф прекрасный человек и чертовски комфортный друг. Она едва ли не единственная, с кем можно было даже просто молчать, а в душе царило спокойствие. Неожиданно нас обоих привлек едкий звук из монитора с выведенными камерами видеонаблюдения моего дома, а следом на экране всплыло уведомление тревоги пожарной системы в доме. — Блин, снова, — с грустью вздохнул я. Вся кухня в дыму, дым валит из духовки, и Эмили в панике пританцовывает у той плиты. — Сдаётся мне, кто-то сегодня снова будет ужинать едой из доставки, — не сдержала смешок Романофф. — Да кто ж против то? Я вот не против! Я только за, Нат! Но она третий день подряд устраивает файер-шоу. Зачем? — Может, потому что она верит в то, что она твоя жена и пытается соответствовать этому статусу? Ты вон смотри какой: тебе питаться нужно так, чтобы по одному буйволу в день съедать. — Ха! А может, потому что кто-то все же прописал в сценарии нашей жизни ту огромную книгу семейных рецептов и теперь Эмили испытывает на прочность систему пожарной безопасности, твердо уверенная, что раньше готовила по этим рецептам?! — Это проверенные рецепты мамы Кортни Джекс из отдела аналитики, я лично проверяла каждый из них! — Прямо таки каждый? — щурюсь я, на что Нат хмычет, подергивая плечами. — Я люблю готовить. И Шэрон любит… Последнее я стойко проигнорировал. Достали. Моё внимание было приковано к Ли, вытанцовывающей у дымящейся плиты, с полотенцем в руках, которым она размахивала скопившимся вокруг неё дымом. Не хотелось, да и нельзя было, пропустить ни малейшей детали, которая в будущем может стать полезной. Чувствовал себя гребанным сталкером, одержимым своей жертвой. Кажется, что Ли обожглась, пока доставала из духовки противень. На противне испускал дымок огромного куска угля, который ещё несколько часов назад был курицей. Бедняга. Курица, не Эмили. Эмили не была бедняжкой, потому что я не знаю Эмили. Никто её не знает. Она была всем, но точно не ущемленной и не жаждущей жалости к себе. Столько лет скрывалась от радаров ЩИТа, и столько крови нам попила. Никто её не знает, и я не шучу. Единственные данные о ней покоятся в той тоненькой папке с имеющимся на неё досье. В ней сказано, что неизвестна даже её точная дата рождения. Год 1988 или 1989. Месяц и день придумайте сами. Место рождения — неизвестно. Её нашли в возрасте двух лет, подброшенной под двери женского католического монастыря на севере Франции. Дальше — школа-интернат при том же монастыре. В возрасте двенадцати лет она пропала. Пропала из записей монастыря, потому что и записи пропали, и сам монастырь с интернатом пропали — сгорели к чертям. Остались редкие записи докладных переданные в мэрию для постановления девочки на учет. Я смотрел на Эмили и с грустью воображал, какую дальнейшую нелепую ложь мне придется рассказывать ей, чтобы легенда была более убедительной. Было бы лучше, если бы она по-быстрее все вспомнила сама, ведь при всех идеально продуманных планах ЩИТа был один момент, который меня совсем не радовал. Нормальные муж и жена не только делят одну жилплощадь, смотрят фильмы или общаются о чем-то. Они еще делят одну постель. И пусть у Ли амнезия, но она женщина, и скоро её начнут беспокоить вопросы о нашей интимной жизни ДО амнезии. Я даже не знаю, стоит ли проявлять к ней какие-то знаки внимания, как к женщине, что меня привлекает, или держаться от нее подальше, списывая все на её состояние. Она красивая девушка. Чего-чего, но миловидности ей не занимать. Видимо, долгие годы тренировок тоже оставили свой след — она была стройной и в меру подкачанной. Порой даже не верится, как она, не обладая более мощными физическими данными, могла так легко вступать в бой с нашими агентами, чья масса в несколько раз превышала её, и выходить победительницей. У неё также красивый цвет глаз — янтарный. Стройная и хрупкая, а дальше что? Кстати, этот момент мы с Фьюри так и не обсудили до конца. Стоило мне поднять тему интима в нашей прекрасной супружеской жизни, как он ехидно ухмыльнулся, изгибая бровь над своим единственным видящим глазом. И в этом взгляде скорее был риторический вопрос в стиле: «Неужели ты такой трус, Сержант, а не девственник ли ты часом?» Ему, вероятно, весело, а мне совсем нет. Я не шпион, и уж тем более не сволочь. Одно дело присматривать за девчонкой, а совсем другое — пользоваться ею. Да, она точно обожглась. Держит руку под струей воды и что-то рассматривает на ладони. Замечательно, там и так не хватает одного пальца, а теперь еще и ожог добавился. На мгновение меня посетила мысль заехать в аптеку по пути домой и купить ей средство от ожога. Но я сразу осек сам себя — как я объясню свою проницательность? Эмили закрыла кран с водой, поморщилась, крепко сжала губы. Склонив голову, она прислонилась спиной к холодильнику и бессильно сползла к полу, все еще рассматривая свою обожженную ладонь. Горечь разлилась внутри моей грудной клетки, и под вопросительным взглядом Романофф я уже набирал номер моей жены на мобильном. Гудок за гудком в ухе, и кажется, что Ли, находясь по ту сторону монитора, отреагировала на рингтон ее мобильного. «Алло», — все еще сидя на полу у холодильника, она ответила на мой звонок. — Привет. Это Джеймс, — зачем-то констатировал я, хотя знал, что мой номер сохранен в ее телефонной книге. — Я тебе не помешал? «Привет. Нет, не помешал», — она ответила тихо, отстраненно, и в конце едва различимо шмыгнула носом. — Просто захотел узнать, как твои дела. У тебя все нормально? «Все прекрасно». Гордая лгунья? «Ты сегодня домой приедешь как обычно?» — Да. Или мне не приезжать вовсе? Ты хочешь побыть одна? «Что? Нет, нет, я не о том спрашивала», — и снова тихо-тихо шмыгает носом. — Эмили, у тебя точно всё в порядке? Я слышу, что ты расстроена. «Я снова сожгла чертов ужин», — в конце я расслышал, даже прочувствовал, как её голос дрогнул. Казалось, что она сейчас расплачется. — И хрен с ним, Ли. Я слышал сейчас фаза ретроградного Меркурия, — моя попытка отшутиться была обоснована, я и правда слышал эту ересь от Романофф вчера за обедом. Не совсем уверен, что это значит, ведь я больше о своем в тот момент думал, нежели вникал в астрономический лепет Нат, но моя шутка сработала, и я услышал от Ли в ответ тихий смех. — Это не ты виновата в провале ужина, это все Меркурий. Прекрасный повод поужинать в ресторане, да? «Я обожглась». — Сильно? «Угу. Сейчас поищу в аптечке что-нибудь. Баки, а где у нас в доме аптечка?» Почему я чувствую себя мудаком? — Нет, Ли, дома ничего нет от ожогов. Дай мне тридцать минут, я скоро буду и все привезу… «Ты что, нет, работай. Я справлюсь…» — Никаких «Я сама». Тридцать минут, я скоро буду. Отключаюсь и сразу собираюсь на выход, когда сбоку доносится голос Романофф. А ведь я и забыл, что не один в кабинете. — Малышка, — говорит Нат. — Чего? — Тебе стоит придумать для неё ласковое прозвище. Ну, знаешь, влюбленные так делают — дают друг другу ласковые прозвища — малышка, детка, зайка, солнышко. — Это обязательно? — Какой же ты сухарь! Парковка, автомобиль, несколько кварталов без пробок и в моих руках уже крафтовый пакет с медикаментами первой помощи при ожогах. Я успел даже за половину отведенного времени и глазами случайно зацепился за довольно приметную вывеску рядом с аптекой… — Ваш букет, сэр, — пубертатный мальчик выволакивает меня из моих мыслей своим жужжанием. Он протягивает мне в руки пышный букет белых лилий. Я хотел тут же взять цветы, но остановился. — Зачистите стебли, — отвечаю парню, встречая его недоумением в его глазах. — Уберите лишние листья. Дилетант. Ли в доме не пришлось искать. Едва я повернул ключ в замке входной двери, как на другой стороне уже раздались торопливые шаги ко мне навстречу. Я держу букет за спиной, как-то вовсе позабыв о его существовании, и только открыв дверь, я сразу же встретился со взволнованным женским взглядом. Её янтарные глаза светились тревогой, словно два солнца, обрамленные припухшими, слегка покрасневшими веками. Плакала. Переминается с ноги на ногу, теребя края кофты. — Не стоило, правда, — шепчет Ли, спрятав глаза в пол и сразу же забрав у меня пакет из аптеки. Отгоняя скрежещущее чувство где-то между ребрами и позвоночником, я с трудом натянул на лице свою самую милую улыбку. Снова. А потом мне на мгновение показалось, что я снова падаю в пропасть, когда протянул ей букет, и её эмоции на лице взорвались восторгом. Потом я еще раз пережил падение, когда она робко, но довольно крепко обняла меня, утыкаясь в мою грудь носом. Черт, может быть, она и правда любила лилии, и я наугад попал точно в яблочко?

***

— Разве доктора работают по субботам? — кричит Ли из своей комнаты, когда я уже спускаюсь по лестнице вниз к подвалу. Вчера, в пятницу, я ей объяснил, что перед её вечерней встречей с подружками нам нужно посетить терапевта, чтобы скорректировать её лекарства для восстановления памяти. Но с тех пор, вот уже сотый раз, Ли только ворчит. Один и тот же вопрос, только под разными углами. Она не хочет идти к врачу, потому что боится. Чего именно она боится — неизвестно. Она так и не призналась, избегая ответа. Она готовится у себя в комнате. А я, пока, разбираю белье из сушилки. Я уже час как готов и собран. Складываю полотенца, а мои мысли возвращаются на несколько дней назад. В тот день, когда она обожглась, когда я обрабатывал её рану на руке. Она сидела за обеденным столом, а я рядом, на втором стуле, сосредоточенно распылял спрей от ожогов по её ране. Она так притихла, подумал бы даже, что не дышит, но мой слух отчетливо различал её размеренное сердцебиение. А потом стук сердца ускорился. Я это и по пульсу её понял, когда держал её руку и ненарочно пальцами отыскал на её кисти трепещущую вену. Она смотрела на меня. В упор. Широкораспахнутыми галазами, даже глазищами. Янтарь горит, зрачки в миг выстрелили и расширились, когда я поднял к ней глаза и словил её взгляд. И эта её тонкая, тихая улыбка самими уголками губ. Я не шпион, за то я мудак. Лучше бы меня отправили зачищать сектор от супертеррористов, чем пудрить мозги ни в чем не повинной девчонке. Немного не вяжется, и всё же. Та Ли, которая казнила агентов без малейшего зазрения совести; та Ли, что проникла в ЩИТ и устроила взрыв; вот та Ли однозначно стоит того, чтобы с ней разобраться. Но эта, Эмили, которую я забрал из больницы; которая уже который день живет со мной под одной крышей; которая переживает из-за сгоревшей курицы, и по утрам провожает меня грустным взглядом; та Эмили, которая каждый вечер перед сном напевает какую-то непонятную мелодию в ванной; дрожит, когда я обрабатываю ей рану, а сейчас, когда нам пришлось выйти из дома, вцепилась мне в предплечье бионической руки мертвой хваткой, словно боялась потеряться в промежутке десяти метров от дверей дома до припаркованного рядом моего автомобиля — эта Эмили, мне казалось, не заслуживала лжи. Между дрянью Ли и трусихой Эмили был только один размытый общий фактор — тот момент под завалами после взрыва. Момент, где она все еще агрессивна, но уже с человеческими чертами. Она с такой осторожностью косится на мой Рендж Ровер. Я открыл для неё дверь, приглашая сесть, а она, как лесная зверюшка, как какая-то дикая кошка, реагирует на все новое: высматривает салон, вытягивая шею, всматривается внутрь автомобиля. — В чем дело? — Ты ведь сказал, что я разбилась в автомобильной аварии. Что я в аварию попала, потом больница, кома, амнезия, — нахмурилась, рассматривая салон, и теребила пояс платья. — Я, наверное, должна на подсознательном уровне избегать теперь машин… — Наверное? — Угу… Но знаешь, эта меня не пугает. Ты ведь хороший водитель? Ли подняла ко мне свои огромные яркие глаза, взволнованно ожидая ответа. Я на автомате поджал губы и сразу улыбнулся. Искренне: — Да, я хороший водитель. Со мной ты в безопасности. Присаживайся и пристегнись. Квартал за кварталом, молча, лишь негромкая мелодичная музыка из радиоприемника. Сейчас полчаса осмотр у врача, оценить её продвижение в исцелении, новый рецепт на нейроблокаторы и нейростимуляторы. Снова не логично? А вот и нет. Одни должны подавить агрессию, которая, по мнению лучших докторов ЩИТа, вот-вот должна начать проявляться с той же силой, как до амнезии. Вторые пилюли, при подавленной агрессии, должны плавно привести разум к составлению разрушенного пазла памяти и безболезненно вернуть ей воспоминания. Это если говорить отдельно. Если вкратце, ЩИТ хочет напичкать её таблетками, которые сделают из нее не агрессивную и жизнерадостную девушку, которая, возможно, даже против своей воли, расскажет мне абсолютно все, чтобы я у нее не спрашивал. Мы останавливаемся на светофоре, и я краем глаза подмечаю, как Ли с осторожностью отгибает козырек солнцезащитный, рассматривая карман в нем. Она вертится в сидении, заглядывая в карманы на двери, в слоты на подлокотнике между нашими сиденьями, потягивает к бардачку. — Ты что-то определенное ищешь? — мой вопрос явно ее спугнул. — Ой, прости, нет. Я… мне просто любопытно, — Ли виновато поджимает плечи. — Мы часто ездили в твоей машине? — Да, пока ты не купила свою собственную. Ты можешь открывать и смотреть абсолютно все, что тебе интересно, — я даже не успел договорить, как она, улыбнувшись, уже открыла бардачок. — Я просто думал, что если тебе нужно что-то конкретное… — Почему здесь нигде нет моих вещичек? — Вещичек? — Заколки, резинки для волос, фантики от моих любимых жвачек? Это было просто десяток самых нелогичных и абсолютно не понятных моему разуму вопросов. А ведь Наташа предлагала, даже настойчиво продвигала внести в дело эти пункты по осквернению моей машины. Нет, нет и еще раз нет! Я тогда на такие дыбы встал. Ну это же идиотизм. Зачем? Да кто в здравом уме, хоть и после амнезии, будет искать в тачке своего мужа свои заколки для волос только для того, чтобы в чем-то там убедиться? В чем убедиться? О, а потом Нат еще предлагала один из блесков для губ оставить в бардачке, мол это блеск Ли. Шэрон едко прыснула: «А если она решит, что блеск принадлежит любовнице?» Хвала всем богам, что я тогда не согласился с Нат — я ни разу не видел, чтобы Эмили красила губы. Все ее карандаши для губ, помады и блески лежали на трюмо абсолютно нетронутыми. Она только подводила свои огненные глаза стрелками и красила ресницы. Время летело неумолимо. Ли стойко выдержала все расспросы доктора и манипуляции медсестры, а потом мы уже припарковались у ресторана, где Эмили имела назначенную встречу с ее любимыми подругами. У входа в ресторан уже стояла Наташа, в очень облегающем черном платье с глубоким вырезом на спине. Пока я открывал дверь для Эмили, я насмешливо поднял бровь, осматривая Нат, как бы спрашивая ее немым взглядом «Ты серьезно?». Наташа в свою очередь вернула мне такой же взгляд, в котором читалось «Ты хоть сейчас не сплоховал?». Но в чем я должен был сплоховать? — Она шикарная, да? — послышалось у меня под боком, и я опустил взгляд к Ли. Она явно была взволнована, теребя пояс своего платья. Ее изумрудное платье на тонких бретелях и объемная юбка, колыхавшаяся от легкого ветра, делали ее образ невероятно привлекательным. Ах, вот оно что. «Какой же ты сухарь!» — вспомнились слова Наташи. — Она вызывающая, — ответил я, стараясь звучать уверенно. — Шикарная и запоминающаяся, но здесь только ты. Так хоть нормально? Нет, не то чтобы я потерял навыки флирта, просто сама ситуация и само задание… я упорно противился играть роль, сам не знаю почему. Ли ответила мне радостной улыбкой и, едва подняла ко мне глаза, я оставил короткий поцелуй на её виске. Ступор. Девчонка впала в легкий ступор и прожигала меня своим янтарем. Наши гляделки прервала Романофф. Она, будто ничего не было, поздоровалась со мной и торопливо забрала Ли, сказав, что Шэрон уже устала ждать их за столиком. Договорились, что я заберу Эмили по ее звонку, около девяти вечера. Отлично, у меня еще три часа, чтобы расслабиться. Один спортивный канал, затем другой. Иисусе, я мог бы заняться чем-то по работе, заполнить какие-то бумаги, но ничего из этого не шло мне в руки. Выбрал спортивный канал с баскетболом в котором ничерта не нахожу интересного, только потому что именно отсутствие интереса не дает мне раздражаться от потока сообщений мне на мобильный телефон: 19:30 Эмили: «В ресторане сидим классно! Наташа такая крутая, а вот Шэрон меня смущает. Это нормально?» 19:30 Романофф: «Ресторан отстой. Это ты жене посоветовал выбрать эту богодельню? В твоём стиле. Кстати, девчонка забавная.» 19:31 Романофф: «Она так смешно косится на Шэрон))) Кажется, Картер ей не нравится. Еще бы, она с таким лицом сидит, словно мы хомяка её хороним. Ты знал, что у Шэрон был хомяк? Он сдох на той неделе)))»

19:31

Барнс:

«Наташа, ты пила? Вы там пьете?»

Барнс:

«Я об алкоголе»

19:32 Романофф: «А ты думал мы заказали себе газировку, когда агентство угощает?! Все, чао, мы перемещаемся в бар через дорогу» 19:32 Эмили: «Баки, не беспокойся, Наташа настояла на смене места. Мы идем в бар через дорогу» Зачем мне знать о том, что у Шэрон сдох хомяк? Слегка расслабившись, я оставил вещание в телевизоре и открыл ноутбук. Попробую заполнить несколько отчетов. 20:20 Эмили: «Милый, мы в караоке на Пирсон Стрит» Караоке? Милый?! Какого х… 20:21 Романофф: «Ты в панике, милый? Лол) Твоя жена явно не такой сухарик, как ты) Дай мне еще час, и еще два шота текилы, и мы с ней созреем к зайчикам и котикам)»

20:21

Барнс

«Ты спятила? Мне не нужны эти сопли. Они никому не нужны.

Зачем это всё, Нат? Как это относится к заданию?»

20:23 Романофф: «Она вспомнит. Начнет вспоминать отрывками, кусками. И ты должен быть тем, к кому она придет самому первому со всем этим киселем в голове. Если ты продолжишь и дальше вести себя с ней, как я сестренкой — мы провалимся. Ты и только ты. Не я, и не тот симпатичный бармен, который пытается с ней флиртовать)»

20:24

Барнс:

«Какой бармен? Адрес?»

20:26 Эмили: «Ух! Наташа одному надоедливому бармену едва не оторвала его причинное место))) Она всегда такой боевой была, да?» 20:27 Романофф: «Я порешала, выдыхай, сухарь» Голова кружилась. Кошмар в чистом и неприкрытом виде. Мне стало страшно, действительно страшно, лишь от одного воображения того, чему там сейчас Романофф может способствовать, и что она может заселить в пустую от воспоминаний голову Эмили. Фантазия у Нат была безгранична. Равно так же она была огромна, как и мала ее совесть. Время уже приближалось к десяти часам, и я лишь об этом и беспокоился: о том, какие зерна высадит ушлая Черная Вдова в голову Ли. Телефон снова подал сигнал. Вот только теперь это был телефонный звонок от Романофф: «Ну, всё, здоровяк, можешь забирать свою ненаглядную. Мы кончили. То есть закончили…» — Романофф была точно навеселе. Дьявол. Я припарковался через дорогу от бара, караоке-бара. Выходя из машины, первым делом заметил Шэрон. Она стояла сбоку выхода одна и явно тосковала. «У нее же хомяк умер», подумал я, подбирая самое подходящее оправдание ее состоянию. — Почему стоишь тут одна? — остановился я рядом с Картер и быстро осмотрел людей вокруг, что вышли на перекур. Не дожидаясь ответа, обернулся назад к Шэрон: — Где еще двое… Мертвый хомяк точно поплавил ей рассудок, раз она, практически срываясь с места, обхватывает мою шею и впивается в мой рот поцелуем. Ушлая, успела слюной испачкать мне губы. Я даже не раздумывал о вежливости или тактичности — она же не думала — оторвал, по всей видимости, невменяемую Картер от вылизывания моего сомкнутого рта и прижал к стене. Ладонью бионики ей в ключицу — припечатал, чтобы не рыпалась. На вытянутой руке держу, пока второй рукой, рукавом вытираю рот от ее безобразия. — Охренела? — Да что с тобой не так, Барнс? — Это со мной-то?! Реально? Ты совсем из ума выжила? Хотя о чем это я, конечно, ты тронулась. Где Нат и Ли? — О, милашка Эмили… Идеальная и прекрасная Эмили! Взбесила. Мгновенно сокращаю расстояние с этой тронутой и перехватываю ей подбородок, чтобы точно мне в глаза смотрела. Чтобы уловила мою злость. Уловила, судя по тому микроинсульту в ее глазах. — Сегодня же, как домой приеду, я отправлю Фьюри и Пирсу доклад, в котором я не просить буду, я буду требовать твоего немедленного отстранения от дела, Картер. Еще один закидон, и я добьюсь, чтобы тебя спустили в подвал, сортировать туалетную бумагу по этажам. Усекла?! — Эй, — вмешалась Романофф практически оттаскивая меня от Картер, — вы что, мать вашу, творите?! — Подружку свою спрашивай. — Да пошел ты, Барнс! — выплевывает Картер свою ярость вперемешку с горечью, и спохватившись, просто уносится прочь. Я же оборачиваюсь к Нат: — Где Ли?! — Оу, была где-о тут. Пробовала курить… … Сверчки. В моей голове просто стоял перезвон сверчков. Ну, знаете, как бывает в моменты полного АБСОЛЮТНЕЙШЕГО шока. — Чего сказала? — Да расслабься, здоровяк! Ей не понравилось. Она закашлялась и пошла окурок в урну выбрасывать… Не слушал. Дальше я уже не слушал. За что мне это? Меня поставили фиктивным мужем, а не нянькой. Весь вечер — просто одно огромное цирковое представление! Толпа людей у входа в бар: кто-то вышел покурить, кто-то стоит в очереди на вход. Несколько фонарей освещают эту часть улицы, всецело подчиняясь свету огромной неоновой вывеске над центральным входом. В этой толпе мне предстоит найти маленькую пьянчужку с амнезией. Надеюсь, она хотя бы помнит о существовании мобильного телефона. Набираю её номер и продолжаю выискивать её глазами, вслушиваясь в звонок её телефона. Есть. Есть знакомый рингтон. — Отпусти меня, мудак! Чего ты прицепился? Ты хоть знаешь, кто мой муж?! — Кто, сладкая? Я мог бы описать, как мудак пытался дернуть Ли за руку, с каким оскалом он смотрел на неё, или с какими довольными рожами стояли позади него трое его друзей-мудаков. Расскажу лишь о том, что мне было чертовски приятно выплеснуть весь свой гнев. Я появился из-за спины Ли, словно торнадо, готовое разнести все на своем пути. Я суперсолдат, я сильнее мудака. Я это помню. Глухой хлопок звучал в воздухе, напрягая каждого в радиусе нескольких метров. Правой ладонью я сильно ударил его по голове, попав точно в ухо. Разрыв барабанной перепонки и временная глухота были гарантированы. Судя по его дезориентированности и падению — сотрясение мозга тоже. Его друзья-мудаки заткнулись, один даже подавился сигаретным дымом, но с испугу стоял и удерживал его сжатым ртом, словно приглушая его рвотные позывы. — Я. ЕЁ. МУЖ. — Ой, привет, — щебечет под руку одна мелкая пьянчужка. Эмили пошатывается и, кажется, подташнивает. Встреча с «подружками» прошла на ура: моей жене удалось напиться самой, споить Шэрон, и, черт побери, прийтись по душе Нат; сломать два микрофона в караоке баре и каблук на туфле; закашляться до помутнения перед глазами, проверяя, действительно ли она не курила до амнезии, и дорваться до таких же пьяных мужиков у бара. Невзирая на дозу алкоголя в крови, Ли задорно переплетает ногами, выпрыгивая рядом со мной по пути к машине. Щебечет о том, насколько же сильно та компания мужиков осела ниже плинтуса и побледнела, едва я подошел к ним и грозно рявкнул, что это я её муж. Щебечет, щебечет, действует на нервы, когда вдруг резко затормаживает. Оборачивается ко мне с размахом рук по сторонам, и, хватая своими ледяными ладонями мои, резко сжимает, что есть сил. — Баки, — держит меня за руки и скулит шепотом, смотря на меня снизу вверх просто щенячьим взглядом, — не иначе, — знаешь, что я хотела спросить? Это важно! Вдох. Выдох. — Ну? — Баки, а где мой мизинчик?

***

Поездка домой прошла в тишине. ДА ЧЕРТА С ДВА! Ли просто ни на минуту не умолкала, рассказывая об этом вечере. Она рассказывала о посиделках в ресторане и извинялась за то, как вечер закончился. Как они топили шоты текилы с Романофф на брудершафт, и снова извинения за то, что курила, хотя я об этом ей и слова в упрек не сказал. Она с восторгом в голосе делилась тем, как здорово они с Нат попадали в ритм песен Кэти Перри в караоке. Когда речь заходила об Шэрон, ее голос понижался на несколько пунктов счастья, и Ли лишь сухо отвечала, что либо подруга изменила к ней свое отношение, либо амнезия помогла Ли трезво смотреть на их дружбу. Она пнула меня в плечо, когда я расхохотался на ее словах о трезвом взгляде. Зареклась, что раз их дружба с Шэрон длилась так много лет, Ли даст ей второй шанс и обязательно еще раз встретится с ней. Я не стал пока разрушать ее планы. Не скажу же я Эмили, что Шэрон теперь и на пушечный выстрел не подойдет к своей подружке, потому что я уволил ее с этой должности. Я помог Ли разуться, пока она, сидя на пуфике в прихожей, вдруг начала хныкать об испорченных туфлях, ведь ей почти по душе пришлись эти, цитирую, «шлюшьи каблуки». Интересно, она всегда такая, когда выпьет? Это она перебрала или недобрала? Усмехался сам про себя, придерживая ее за талию, подстраховывая пьяньчужку, пока мы поднимались на второй этаж. Сейчас в спальню ее закину, глядишь, она уснет, едва голову к подушке прижмет. — Зайчик? — вырывается нечто непонятное из ее рта, и я, словно ударенный громом, поворачиваюсь на этот звук. Либо мои реакции сегодня дают сбой, либо женщины стали проворнее. Ли встает на носочки, обвивает рукой мою шею и, закрыв глаза, прижимается ко мне в поцелуе. Крепко, губами в губы. Мелькающая, песчаная дрожь крупицами пробежала по моей спине. Всего несколько секунд. Я не ответил, оторопев, но и не оттолкнул девчонку. Она сама разорвала поцелуй, слегка отклонившись от меня, своими янтарными глазами метаясь по моему лицу. Наблюдала за реакцией. Смотрела мне в глаза, на губы, снова в глаза. Черт его знает, что она там увидела, но улыбнулась. Кончик ее языка скользнул по ее верхней губе, и вот она уже прикусила нижнюю. — Будоражит… — разливается ее шепот так близко возле моих губ. Ее вторая рука все это время упиралась мне в грудь, и, когда шепот прекратился, я почувствовал, как она ногтями все сильнее впивается через рубашку. Не отпускает. «Ты не зайчик, Барнс, ты мудак. Боже, вместе с Шэрон нужно было и самому уволиться.» Ли восприняла мое остолбенение как безмолвное согласие, не иначе. Секунды прошли, прежде чем она снова потянулась ко мне. Она крепче обвивает шею, ладонью теряясь в моих волосах. Вторая рука скользит от груди к моему лицу. За эти доли секунд я успел заметить столько всего, включая ее саму. Я сглотнул. Шумно. Чертова задуха в груди требовала воздуха. И мне едва хватило вздоха, чтобы перехватить ее руки и аккуратно оторвать от себя. Какой-то приглушенный выдох с отчаянием. И он был мой. Эмили лишь вздрогнула. — Тебе стоит отдохнуть, Ли… — Да, ты прав, прости, — протараторила она, а на ее губах была фальшивая улыбка. Сделав два неуверенных шага, она закрыла за собой дверь в свою спальню. Дьявол. Хлопок двери для меня был как пощечина. Он отрезвил меня и опустил на землю. Позорная пощечина, после которой я чувствовал себя отвратительно. Я хотел было возмутиться сам перед собой, начать полемику со своими тараканами в голове о том, что вообще творится с этой девчонкой. Я вошел в свою спальню, словно в другой мир. Идиот, что еще может твориться в ее голове, когда все вокруг утверждают, что мы с ней муж и жена? Отвратительная игра, и самое отвратительное в ней — беспрекословное продолжение. Игра должна продолжаться, пока не будет достигнута цель. Или пока я не сдамся. Я никогда не сдавался, но она так смотрела на меня. Алкоголь творил невиданную чертовщину в ее голове. А в моей? И это я трезв. Я уже снял с себя рубашку, когда вспомнил, что не поднял стирку из подвала, а вместе с ней — все чистые полотенца. Гадость. Протер лицо в усталости, мнимо надеясь, что этот простой жест чем-то поможет, и вышел из комнаты, чтобы спуститься в подвал. Возвращаясь к лестнице с полной охапкой белья, услышал шорох на кухне. Усмехнулся мысли, что пьянчужка, должно быть, достаточно проголодалась, чтобы спуститься и опустошить холодильник. Это преимущество — пока она внизу, я смогу незаметно оставить полотенца в ее спальне и вернуться к себе, чтобы принять душ, и больше до утра мы с ней не пересекемся. Дверь в спальню Ли была слегка приоткрыта, и через щель пробивался в темный коридор тонкий тусклый свет ночника у ее постели. Сама кровать была освещена ярче от включенного света в ванной комнате. Шум тропического душа и легкая дымка пара скользила по полу из распахнутых дверей ванной. Мои глаза машинально закатились в недовольстве — я не оставляю ничего включенным, когда покидаю комнату — армейская привычка. Я могу оставить телевизор в зале, если мне всего-навсего нужно выскочить на кухню за бутылкой пива. Прошел к кровати и положив на нее чистые полотенца, я уже собирался уходить, когда мой взгляд вцепился в зеркало в пол напротив двери в ванну, у изголовья кровати. Оно не здесь стояло. Оно было в гардеробной. Только вот в гардеробной комнате зеркало не открыло бы мне то, что я мог видеть сейчас. Черт побери, я старался. Я, черт возьми, честно старался, я заставлял себя оторвать взгляд. Я слышал истощенный вопль моего рассудка, который пытался докричаться… да хрен его знает, кому он и что орал, придурошный. Как вообще можно орать сейчас, даже если ментально? Мне казалось, что даже мой лишний вдох может спугнуть картинку, что залила мое воображение. Душевая кабинка приоткрыта, ее стекло частично запотело, частично просвещает через капли и потеки воды обнаженную женскую фигуру. Ли стоит под тропическим душем, наслаждаясь его потоком, а я наслаждаюсь, как душ смывает с ее тела пену. Пенные потоки изумительно огибают ее фигуру. Они скатываются с плеч, по позвоночнику стекают между лопаток, ниже — к пояснице. Я следил, одержимым взглядом, как потек пены стекает к ягодицам, встречается с новыми линиями пены с ее ребер. Я следил, как вода огибает ее тело. Я наслаждался. Я говорил, что девчонка красива, просто красива, но, черт возьми, я не хотел признаваться сам себе, что сейчас я боролся со всеми демонами внутри себя, чтобы не сорваться. Нет, не к ней сорваться, нет. Я хотел, думал о том, как я зайду к ней под душ и очерчу каждый изгиб ее тела, как самыми кончиками пальцев повторю по ее коже путь каждого пенного потока. Я запомнил каждый из них со спины, а те, что не видел спереди, моя фантазия уже дополнила. Я был уверен, что воспроизведу своими касаниями, как вода обтекала ее шею, ключицы, грудь. Я буду аккуратен на ребрах, чтобы не щекотать, чтобы наслаждаться. Мои касания догонят пену у ее бедер… Сейчас я борюсь со всеми демонами внутри себя, чтобы не сорваться и не уйти. Чтобы не поддаться отвратному скрежету совести в моей груди. Тот скрежет мешает мне чувствовать волнение в паху. Я любовался Ли, пока она не видела. Так позорно и низко с моей стороны. Наблюдала бы она так за мной? Вошла бы она так ко мне в душ? Спустилась бы передо мной на колени?.. Я бы сейчас с удовольствием стал на колени перед ней, еще бы просил, чтобы она закинула мне ногу на плечо и крепче сжимала мои волосы, пока я… Гребанный случай. Шум воды стих — Ли выключила душ, и меня словно в ледяную прорубь окунули. Я собрал свое сознание в одну стальную груду и тихо, неприметно покинул комнату, пока она выходила из кабинки. Она должна была запирать двери. Она сама поставила эти правила! Она обязана была запереться. У нее там нет полотенец в ванной. Она будет их искать и найдет на кровати, тогда как в момент, когда она входила в ванну, их там и в помине не было. Черт. Я только несколько дней назад об этом размышлял — об еще одной немаловажной стороне брака, пускай и фиктивного, пускай и у одного из пары амнезия — чертов секс. Сейчас же отправлю Фьюри докладную на Картер с требованием ее немедленного отстранения, и в догонку вышлю дополнительное условие: пускай докторишки на варганят в истории болезни Ли полное воздержание половой жизни в связи с какими-то там опасениями за ее здоровье. Мне насрать, пускай хоть придумают вред оргазмов на исцеление травмированных участков мозга. Если понадобится, я все отделов соцмедиа ЩИТа посажу на сверхурочные, чтобы они все блоги и форумы заспамили этой информацией и отзывами от женщин, которые ввели в свою жизнь целебат, чтобы быстрее вспомнить. Я зол. Очень зол. И у меня стояк. Господи Иисусе, где я свернул не туда? Я остановился на втором этаже, у спуска с лестницы, было лишь одно желание… Точнее, два, но я не вернусь. Значит, мне нужно на свежий воздух, и как можно быстрее. Ступил на ступень лестницы, чтобы спуститься вниз, и половица под ногами заскрипела. Тут-то я и вспомнил, что не слышал её скрипа, как если бы Ли спускалась на первый этаж, тогда, когда я ходил в подвал за полотенцами. Но на кухне был шум… В метре от меня стоял большой вазон с какой-то зеленой фиговиной, Романофф называла её фикусом. В горшке, в земле, спрятан запасной Glock 17 с полной обоймой. Тут весь дом нафарширован оружием. Я быстро оборачиваюсь к цветку, и снова ступор. — Баки? Полумрак коридора. Лунный свет из окна за её спиной очерчивает силуэт Ли, а полоса тусклого света ночника в спальне освещает те самые изгибы её тела. На ней какое-то шелковое платье, едва прикрывающее то, что я хотел бы видеть. Оно на тонких бретелях, такое тонкое, что казалось, оно растает, если намочить его. И снова я думаю не о том. Этот кусочек ткани будет спадать к полу, как сахарная вата, если бы я опустил каждую из этих бретелей. Хотя… Её соски, они набухли и тверды. Уверен, платье бы зацепилось на них на какое-то мгновение. Моё воображение ликовало и чертовски истощено, приятно сливалось с возбуждением, укрепляя и без того каменный член. А потом я поднял взгляд к её глазам, и я пропал… Пропал в осознании, что она все это время стояла и рассматривала меня, без рубашки. Медленно, неторопливо, без какого-либо зазрения совести. С легкой тенью одуренно соблазнительной улыбки она смотрела, и ей нравилось. Я определенно спалился — то, как она проследила глазами к брюкам и выпирающей ширинке; то, как она теперь застенчиво увела взгляд в пол — готов поклясться, что видел в полумраке на её лице вспышку румянца. — Спокойной ночи, Баки, — улыбаясь, шепчет Ли и все никак не может приземлить свой взгляд. Уводит его в сторону, теперь уже скрывая толи смущение, толи что-то подобное моему воображению. — Сладких снов… Я не моргал, чтобы успеть рассмотреть каждую её эмоцию, каждое изменение в ней, каждый взгляд. Эмили, босая, на носочках тихо вернулась в свою спальню, оставляя со мной в коридоре запах её геля для душа, фикуса, мой стояк и тусклую полосу приглушенного света ночника из её спальни. Она снова не закрыла дверь. Теперь умышленно. Мои губы пересохли. Я облизал нижнюю губу, закусывая её, понимая, что теперь её дверь всегда будет приоткрыта. Мне определённо нужно решить эту проблему супружества.