Общие места памяти

Что значит проиграть в войну? Это значит стыдиться наград Это значит вернуться в родную страну Где тебя сторонятся точно ты конокрад

       — Используем как вещдок, — наконец, усмехается Драко, забирая смятую записку из рук Поттера. «Гарри», может быть? Или все-таки «Поттер». Пусть пока фигурирует под фамилией.        — Ха, хорошо, — Поттер тоже улыбается ему, они улыбаются друг другу, и это создает какую-то совершенно неописуемо счастливую обстановку, как будто на все вокруг совсем-совсем плевать, а во всем мире хоть какую-то значимость имеет лишь их маленькая авантюра, — но ты все равно проиграл мне бутылку, помнишь?        Драко не может заставить себя вернуться к нормальной мимике — он видит улыбку, и на автомате тоже улыбается. Сейчас бы изобразить загадочность, но дурацкая улыбочка так и липнет к лицу, поэтому выходит что-то не совсем вразумительное.        — Тогда тебе придется мне посодействовать.        — Хотел бы я знать как, ведь я предполагал, что у тебя есть деньги, а у меня есть маггловский паспорт, и из Хогсмида не так-то сложно добраться до ближайшего маггловского городка.        Драко делает пару шагов в сторону Гарри. Точнее Поттера. Но когда люди общаются по фамилии, наверное, они улыбаются как-то более формально и выверенно. Ну, в рамках гипотезы — не то, чтобы Драко мог бы быть совершенно уверенным, отвечая на этот вопрос.        — И у меня есть маггловский паспорт, вот только какой в этом интерес, если и так продадут? Надо быть неординарнее, Поттер! Бутылка твоего крестного за бутылку моего, кабинет Северуса опечатан, но мы можем что-нибудь придумать.        Непонятно, нравится ли Поттеру то, насколько он рисуется, насколько старается понравится, но, как будто, сейчас Поттер выглядит весьма счастливым и вовлеченным. Осталось дождаться от него каких-то решительных действий.        — Смотри, план веселый, но у нас есть еще полчаса до отбоя, или ты хочешь, чтобы мы проникли туда прямо сейчас?        Можно поставить вопрос ребром:        — Тебе решать, насколько ты благоразумен.        — Хватит брать меня на слабо.        Последнюю реплику Поттер проговаривает весьма серьезно, но, судя по его лицу, сложившаяся ситуация веселит его до крайности, и, кажется, дело даже не в перспективе бутылки. Нет, в ней, конечно, тоже — и о ней Драко думает далеко не в последнюю очередь, прекрасно понимая, что его бравады не хватит надолго. Если нужно, чтобы в итоге вышел скандал — придется. Как будто любой другой их разговор слишком быстро уйдет не в ту степь, и каждый выстроил чересчур крепкую стену вокруг себя и своей личности.        Или ощущения, что никакой личности у тебя больше и не осталось.        Усилием воли Драко заставляет себя снова разулыбаться, попробовать вернуться в то состояние, что так увлекало его всего с пару десятков секунд назад.        — А ты попроси.        — Черт с тобой, все, пойдем, — Поттер совершенно бесцеремонно хватает его за рукав школьной мантии и тянет за собой в коридор.        — И даже без твоей мантии-невидимки? — как будто в шутку спрашивает Драко, сразу же осознавая, что, быть может, ступил на слишком тонкий лед. Может, еще чуть-чуть, и этой шутке конец, нужно срочно исправлять положение, и, черт возьми, не лезть в сли-ишком уж личные темы, — шучу. Как тогда из этого мы сделаем большой скандал, да?        Ощущение, что он говорит не свои мысли присутствует, и он еще больше усугубляет его решением хлопнуть Поттера по плечу. Фу. Больше никогда — это ощущается в высшей степени неправильным, но Драко никак не набраться смелости сделать что-то еще. Даже не из боязни получить по лицу — скорее из-за того, что он все еще приходит в ужас от перспективы выдать себя с головой.        И совершенно, совершенно уверен, что для Поттера это все — большая шутка, шалость. А для него самого, ну, — единственная возможность получить настоящий подростковый опыт. Нечего выбирать, берем того, кого дают. Даже если оно и не будет по-настоящему, ничего. Драко хочется думать, что он не хочет по-настоящему — боится, что просто снова будет плохо. Ведь не может же быть хорошо, правда?        По коридорам они пробираются совершенно по-дурацки, скрывая смешки, и то один, то другой пропускает кого-то вперед, отходит на пару шагов назад, и в целом прикидывается, что просто идет по своим делам. Нет-нет, это никак не шалость, и они совершенно точно не вместе — просто каждый по своим делам, да?        Они, хихикая каждый в свой рукав, доходят до коридора, куда никто больше не совался — преподавательские спальни и кабинеты у гостиной Слизерина. Кто явится? Да разве что Слизнорт. Сердце Драко колотится совершенно лихорадочно, и он не совсем понимает, куда деть руки.        — Вот кабинет и спальня. Соединены. Опечатаны.        Он резко, весело разворачивается на каблуках, так, чтобы Поттеру в лицо смотреть. Тот кривовато улыбается, и очки сидят на носу тоже криво, но ему будто бы на это совершенно плевать.        — Ну, дай-ка погляжу!        Поттер садится на коленки перед замочной скважиной — это не проем-портрет, а просто дверь на замке, причем, возможно, маггловском. Это было бы в стиле крестного. В кругах детей Пожирателей ходила байка, что по юности он был настолько стереотипным полукровкой, почти что магглорожденным, что разок явился на магическую дуэль с пистолетом. Драко всегда считал, что это бредятина, пусть и красивая очень.        Настоящему крестному не хватило бы духу, а отец был поднял его на смех, рассказывал бы потом о таком конфузе при любом удобном случае.        Да что там Поттер смотрит? Драко опускается на корточки тоже, и тянется рукой к замочной скважине. Толком не знает зачем: по правде он ничего не понимает в замках и их взломе.        — Эй!        Поттер сдавленно шипит и немедленно бьет его по руке.        Да какого?..        Хочется, ох, хочется тут же взбелениться. Кем себя возомнил? Получается только заткнуться и принять, просто остаться рядом.        — Все, не, хватит. Дверь точно опечатана.        Он поднимается с колен первым, и произносит это уже глядя на Драко сверху вниз. Хоть язык ему показывай! Но об этом только думать выходит, с реализацией пока туговато.        Поттер уходит куда-то по коридору, и Драко не понимает, что происходит. Чувствует себя как будто немного пьяным, немного туго соображающим, не понимающим, почему не может среагировать, сказать, что ему неприятно такое отношение? И боится все сломать, и почему-то не чувствует себя обидевшимся, только обиженным, не видя в последнем никакой проблемы. Видит, как будто, проблему разве что со стороны — и в упор не может ее разглядеть, отложив в сторону социальную маску, чуть расслабившись.        Он стоит, мнется с пару секунд, и идет за Поттером, осторожно, как будто слишком сильно контролируя собственные шаги, заботясь о том, чтобы не стучать каблуками ботинок по полу, осторожнейшим образом наступать на доски, чтобы не ничего уж точно не скрипнуло. Поттер обнаруживается у ближайшего же окна, скрытого от остального коридора выступом стены.        Драко ничего не говорит — просто тихо встает рядом, прислоняется плечом к каменной кладке внешней стены, и наблюдает за тем, как Поттер ощупывает раму, что-то явно ища.        — Так, смотри, окно открывается, но ручки у него нет. Если Слизнорт ложится рано, то никто не заметит. Будем рисковать?        Хотелось бы понять — куда подевалась вся веселость — у Поттера она явно еще есть, а вот Драко только глаза в пол спрятать хочется. Ответит что-то невразумительное — ничего не получит. Он больше не уверен в том, что хочет идти копаться в вещах покойного крестного, и, черт если бы это было хотя бы из-за крестного, нет, это происходит из-за Гарри. И Драко определенно хочет сделать сейчас так, чтобы вышло… Абстрактно круто?        Он сдержанно кивает.        — Ну-ну, где твоя решимость? Там выступ есть, и до ближайшего окна добраться, ха, — Поттер забирается на подоконник, открывает окно, и, удерживаясь рукой за раму, тянется к окну, ведущему в кабинет крестного. Слышится щелчок, затем — глухой удар, видимо, окно совсем распахнулось, — давай за мной уже.        Поттер снова появляется перед ним во весь рост, но исключительно чтобы устойчиво поставить обе ноги на оконную раму, и потянуться куда-то в ночную пустоту и темноту.        — Не ссы, ладно? Тут в любом случае полная хуйня, если падать, ничего не переломаешь, а я если что подстрахую.        Слова едва различимы — большую часть уносит ветер. Драко все еще чувствует себя оцепеневшим, ему кажется, будто он наблюдает практически со стороны.        — Ха!        Возглас совсем стирается ветром, но ноги Гарри исчезают с подоконника, но, судя по следующими за ним ликующим возгласам, все прошлом успешно. Приходится все-таки следовать за ним, и, стоит Драко высунуться, он тоже обнаруживает, что до земли… Ну от силы метра два, но если опустить ногу — едва ли подтянешься, просто физической подготовки не хватит.        Ладно, ну надо, надо, и Драко опасно высовывается из окна, стремясь уцепиться за раму окна, ведущего в кабинет Северуса. Не успевает он уцепиться достаточно устойчиво, как Поттер едва ли не втаскивает его внутрь, так, что Драко приходится больно удариться тазовой костью о раму.        Ну вот, он в кабинете Северуса, и в нем совершенно темно — пока что никто не позаботился о том, чтобы зажечь хотя бы подсвечник. Драко казалось, что он смог бы зажечь его на ощупь, не промахнувшись ни на миллиметр, если только никто не решил «прибраться», нарушить идеальный порядок по версии крестного. Кошмарный срач по версии отца.        Руки Поттера оказались на его, Драко, плече и ребрах, и в целом они стоят слишком близко, еще пара миллиметров — и Драко вовсе бы к нему прижался. Отстраняться не очень хочется, и оцепенение сменяется общим ощущением запретности, того, что он может почувствовать дыхание Поттера на своей щеке. Его четкая дислокация непонятна, и стоит Драко чуть повернуть голову, как он сталкивается кончиком носа с прохладной дужкой очков.        Очень близко.        Кажется, еще одно неловкое движение, и он сможет ощутить скользящее, скрипучее прикосновение не слишком гладко выбритого подбородка Поттера на своей щеке.        Можно? Можно потянуться за поцелуем? А если ничего не выгорит, если не сработает, если Драко останется в дураках?        Он едва ли не теряет равновесие — сначала делает полшага вперед, фактически вжимается в грудь Поттера, и тут же оказывается вынужден отпрянуть. Черт, как же все не так.        Может, все-таки можно? Он приближает лицо наугад, и, кажется, его губы упираются в нос Поттера, а стоит Драко попробовать выпрямиться — мажут по щеке. Как будто он не видит закономерной реакции со стороны Поттера, как будто тому и вовсе некомфортно.        Черт, ох черт! Поттер отстраняется, и Драко отшатывается, теперь уже бедром едва ли не впечатываясь в угол стола.        — Люмос.        Поттер закономерным образом прерывает клоунаду, и Драко пугается одного его выражения лица, хотя бояться нечего. Лицо просто… Обеспокоенное? Почему? Он не хотел этого? Это все-таки шутка, блядь, ну конечно, шутка?!        — Здесь кое-что для тебя. Прости, я нашел.        Поттер выглядит виноватым, когда протягивает ему очередную записку, глупую записку, на котором почерком крестного нацарапано «моему дорогому Драко».        Драко вздрагивает всем телом, и то, что Поттер кладет руку на его плечо, совсем не помогает, совсем наоборот. Свет от чужой палочки заставляет все вокруг казаться еще более пугающим. Он определенно выбрал неправильное хранилище — сама комната как будто пахла крестным. Может, Драко просто казалось, что оно было именно так. Да, скорее всего, он просто окончательно утонул в своей скорби.        — Зажги свечи, пожалуйста, зажги свечи.        Он жмурится, опасаясь открывать сверток, опасаясь смотреть по сторонам. Чернота зажмуренных век становится красноватой.        Одна свеча, вторая, будет третья? Ну, будет третья? Краснеет еще больше — третья. Драко медленно открывает глаза и автоматически оглядывается. Зря. Пока дрожащие пальцы распутывают веревочку на свертке-письме, невольно воскрешает в памяти все те колдографии, по которым едва успевает взглядом скользнуть.        Крестный с отцом, молодые, смеющиеся, и это вовсе маггловская цветная фотография — это была одна из первых моделей фотоаппаратов-мыльниц. Фотографию сделала мама, и на ней крестный пытается закрыть лицо рукой, из-за чего его пальцы чуть расплываются на картинке, а отец… Отец просто смеется и смотрит на крестного, будто ему нет никакого дела до того, что кто-то потом будет эту фотографию рассматривать.        На другой — уже маленький Драко, и это колдография, и ему где-то пять. Он слишком сосредоточен на своем конструкторе, а рядом, на диване — отец. Просто сидит и наблюдает, так долго и так неподвижно, что если сосредоточить взгляд вовсе на нем, то колдография покажется простым маггловским фотоснимком.        Нет, нет, нет не смотреть туда, не вспоминать остальные. Едва ли письмо успокоит. Но вдруг? Драко силится сфокусировать взгляд, и не понимает, хочет ли он разрыдаться прямо сейчас, или снова начать хохотать.        «добрался таки, засранец :)»        Три слова и кривая улыбка не менее кривым, угловатым почерком. Вот же… У него не получается подобрать слов, да и слова в принципе не идут в голову.        Драко кажется, что он сейчас задохнется — он содрогается всем телом, разрываясь между тем, чтобы немедленно обнять себя руками, и продолжить хаотично шариться руками по полу.        «Дайте мне что-нибудь, хотя бы что-нибудь физическое, чтобы зацепиться, хотя бы что-нибудь, небольшой намек, случайный подарок, ” — соломинку, за которую он вряд ли даже уцепится — скорее переломает пополам по собственной неосторожности.        Лицо Гарри плывет в мареве случайно выступивших слез. Заткнуться, заткнуться, сука, нельзя позволять себе ни слезинки, блядь, ничего нельзя себе позволять. Соломинка-соломинка, а ты выйдешь погулять, если я тебя попрошу? Кто будет моей соломинкой, что станет моей тихой гаванью? В голове у Драко практически нет мыслей, или нет, напротив, их слишком много, они слишком сильно захлестывают сознание, меняясь, подобно цветным стеклышкам в калейдоскопе — но это не калейдоскоп, нет, много хуже, гораздо. Как будто бы этот калейдоскоп, детскую игрушку, кто-то взял, да и выронил из рук. Нет, блядь, злой мальчишка просто взял и разбил, бросил на бетон, да еще и прыгнул сверху, специально перенося вес то на одну, то на другую ногу. И снова пнул — так, чтобы отлетел в стену, и цветные стекла разлетелись взаправду, складываясь уже не в выверенные узоры, а хаотичные паттерны, такие, что никогда и не повторишь.        Северус, отец, дядя, кто ты? На кого ты оставил меня?        Воображение среди прочего рисует отцовское лицо — и Драко ненавидит в себе каждую черту, доставшуюся от него. Почти что каждую — блядь, нос, прозрачные глаза, как будто отец, Люциус. размножился без посторонней помощи. Новый осколок стекла — Драко кажется, что он видит в очередном осколке памяти самого себя. Будь волосы чуть длиннее, а лицо — на двадцать лет старше, то они могли бы сойти за идеальных близнецов.        Откуда-то из реальности слышится голос Поттера — слова сливаются в один ком, ничего и не различишь. Пытаться не хочется, с собой бы справиться. Драко запускает руки в волосы и с нажимом проводит по коже головы ногтями — хотя бы что-то почувствовать, хотя бы какое-то чувство. Но почти никакой боли, и он заходится в беззвучном плаче, рядом с фигурой отца совершенно как будто бы автоматически возникает снова Северус. Кто ты, дядя, папа, кто ты такой? Почему ты ушел, я не разрешал тебе уходить, мама бы расстроилась, отец бы расстроился, зачем ты меня оставил? На кого ты меня бросил, я не справляюсь, я… Я тебя подвожу.        Драко не понимает, как это происходит, но смыкает зубы на собственном предплечьи. Чуть щекотно — кончиком носа ворошит почти прозрачные, невидимые волосы, всхлипывает, и сам не замечает, что сжимает зубы сильнее.        Блядь, вот блядь, — вот это очень больно. Драко вынужден отстать от собственной руки и перевести почти невидящий взгляд куда-то вперед — силуэт Поттера плывет, и сосредоточить взгляд едва ли возможно.        — Драко, мать твою!        Голос звучит как будто из-под толщи воды, и на секунду добавляет в калейдоскоп дополнительных оттенков. Эти — про сожаления о нереализованном, о Турнире, о той рождественской вечеринке на пятом курсе, обо всех каникулах, которые вместе и не провели, обо всех тех случаях, когда Драко дрочил в ванной старост, выдумывая все новые сюжеты.        — Твою же налево…        Может, все-таки направо? А может, ну его все нахуй, и никто и разговаривать с ним не будет. Ну, блядь, навыступался — хочется свернуться совсем-совсем в комочек, спрятаться от всего мира, и чтобы уложили в кровать да и заверили, мол, ничего, молодец.        Ухо глохнет раньше, чем щеку обжигает ударом.        Пощечиной, это просто пощечина.        Взгляд все еще затуманен, в голове гудит, а лицо напротив — раскрасневшееся, гневное… Все вместе ощущается как хорошо продуманное издевательство, коварный план по полной аннигиляции самооценки Драко Люциуса Малфоя.        Ах, отец был настолько самовлюбленным типом, что назвал его в честь собственной сиятельной персоны.        Драко давится мыслями, не может вымолвить ни слова.        Вот перед ним Поттер, и голова наотрез отказывается соображать. Поттер, равно как и его свитер в полоску, немного расплываются. Что-то внутри дало сбой, хочется скулить, извиняться и… поддаться? Просто поддаться.        Проходит не больше пары секунд — и уже болезненный удар зубами по зубам. Поттер медленно соображает, разве что доходит до того, что рот лучше держать открытым, а Драко… Драко хочет сожрать его немедленно, да так, чтобы ему запретили, чтобы его самого обездвижили, догнали, поймали, связали по рукам и ногам, завели руки за голову, крепко удерживая, привязали к спинке кровати, надели слишком тесные наручники. Чтобы заставил гнуться — выворачивать шею, руки, запястья до боли, скулить и бесконечно извиняться. Ползать в ногах прямо по колючему ковру, так, чтобы встал, и на коленях отпечатки. Синяки на шее, следы укусов по плечам — пожалуйста, покажи мне мое место, пожалуйста, используй меня, выброси меня на помойку, избей меня — ведь это почти что как секс.        Драко отстраняется на секунду от поцелуя, все пытаясь сфокусировать взгляд. Ничего не понятно, и если его не бьют прямо сейчас, то все хорошо? И если бы били, то было бы, может, тоже очень хорошо? Заскулить хочется прямо сейчас, свернуться в ногах, будто покорный пес.        Мой случайный спаситель, моя попутная койка, умоляю, заставь меня жалеть об этом опыте, а не о том, что я тот еще гад, что я предатель, трус, клятвопреступник и вхожу в топ-3 худших сыновей в мире. Позволь мне стать вещью, сделай что ты хочешь, и, о мой Бог, как бы я хотел, чтобы у тебя были хоть какие-то желания, ведь я совсем-совсем не обладаю субъектности. Может, меня совсем не существует?        Декларативное несуществование забавляет Драко, и, не отводя взгляда, все еще не будучи способным вовсе взгляд сфокусировать, он широко улыбается. Пробирает на смех — и он смеется Поттеру в лицо.        — Поиграем?        Драко сам не знает, что имеет в виду — но Поттер стягивает с себя очки, и это… Приглашение? Губы невольно расходятся еще шире. Играть — так играть.        Абсолютно не заботясь ни о заплаканном лице, ни о раскрасневшемся носе, он закидывает руки Поттеру на плечи, притягивая к себе, втягивая в поцелуй, и теперь это не то, чтобы насильственный, злой поцелуй — так, тоже приглашение. Давай, двигай мозгами, действуй.        Поттер определенно производит впечатление восковой статуи, и приходится пускать в дело грязные приемы. Драко зарывается рукой ему в волосы, на секунду отстраняясь, шепчет:        — Ты и вправду можешь сделать, что захочешь.        И это, черт возьми, работает.