***
Его колдун был совершенно непостижимым человеком. Кто бы мог подумать, ведь раньше Владимир считал Мончинского очередным банальным простаком. Но хозяин, со своей заурядной внешностью, состоящей из каштановых кудрей и карих глаз, и со своими заурядными убеждениями, внедрёнными учебниками для колдунов и Академией, в сумме оказался довольно особенным человеком. И он что, действительно звал Владимира своим другом? А див-то думал, такие глупые сентиментальности были присущи только его сиятельству графу Аверину да его дурному красноволосому диву. К слову, тоже пылко называвшему Владимира другом. Что-то у него резко прибавилось вокруг людей и нелюдей, считавших себя близкими для него. Хотя он и не мог отрицать, что это парадоксально грело что-то внутри, смутно напоминавшее обычное бьющееся сердце. Поправив костюм, Владимир вышел из предоставленной ему в доме Мончинских спальни и направился в гостиную. Елена Николаевна отправилась спать сразу после ужина, а его колдун так и не поднимался, так что див решил найти его и обсудить завтрашнее задание. Большая комната встретила его глубоким полумраком: только тусклый боковой светильник отбрасывал мягкие клубы света на стоящее рядом фортепиано и мягко огибал чей-то силуэт в высоком драпированном кресле. Див невольно смягчил шаг и совершенно беззвучно приблизился к затенённой фигуре. Сергей, такой хрупкий и эфемерный, сидел, поджав к груди ноги и уместив между взъерошенной головой и спинкой кресла согнутую руку. Тихое сопение не оставляло сомнений: колдун мирно спал. На полу рядом валялась книга — судя по названию, колдовской учебник, а прямо на ковре стояла полупустая кружка какао. Как это было беспечно: спать вот так, в незапертой комнате, когда в твоём доме живёт один из сильнейших дивов Управления. Всё-таки хозяин слишком с ним расслабился. Будь на месте Владимира другой демон, от колдуна уже давно бы и косточек не осталось. Гордо изогнув губы в тонкой улыбке, Владимир поддался порыву и, отложив книгу и кружку на журнальный столик, уселся на пол рядом и опустил затылок на подлокотник кресла, — почти касаясь чужого плеча. Спокойствие разлилось по вечно напряжённому и готовому к бою телу, и он подумал, что, возможно, немного понимает привязанность Кузи к Аверину. Совсем чуть-чуть.***
Дни закружились перед Сергеем бесконечным калейдоскопом с почти одинаковыми картинками: сон, очередное расследование, столкновение с демоном, отчёты-отчёты-отчёты, ужин с матушкой и Владимиром, снова короткий и тревожный сон. Казалось бы, весной дел должно было поубавиться: по статистике, в это время года совершалось намного меньше колдовских и демонических махинаций, однако преступный мир Петербурга в этот раз будто решил отпраздновать завершение зимы. Радовало только, что во всех этих одинаковых днях и неделях рядом всегда было крепкое плечо Владимира. Они стали чаще есть только вдвоём — пусть это и был зачастую простой перекус бутербродами прямо в кабинете служащего. Иногда добирались до дома пешком, если позволяли погода и гудящие ноги. Даже молчали по вечерам в гостиной вместе — просто наслаждаясь тишиной и спокойствием. Это было странное, но очень приятное чувство. Такое тёплое, что заставляло не терять лица даже перед машиной на Невском, окатившей с головы до ног мутной водой, или взысканием старших за упущенного незарегистрированного дива. И пусть Владимир в первом случае поджимал губы, явно пряча смешок, а во втором — светил нечитаемым холодом глаз, это всё равно было хорошо. Интересно, так ощущалась настоящая дружба? Сергей, будучи надеждой одинокой матери, ещё со школьной скамьи вкладывал всё своё время и силы в учёбу. Не то чтобы рядом никогда не было подходящих ему людей… Просто в какой-то момент он понял, что совершенно не помнит, как настраивать эти дурацкие социальные связи вне рабочего коллектива. Да и с вечными авралами, с попыткой усмирить своего собственного саркастичного и властного дива, на званые ужины как-то совсем не оставалось сил. Поэтому к Владимиру он с каждым днём относился всё теплее, сначала — пытаясь загладить вину, затем — просто боясь потерять чужое расположение. С каждым днём он открывал для себя всё больше положительных сторон этого и так очевидно привлекательного не-мужчины с чисто арийской внешностью и высокими скулами. Особенно приятным было, конечно, видеть чужую растерянность и благодарность. Это заставляло что-то внутри вспыхивать и переливаться, подобно фейерверку или лучам солнца на гранёном стакане. Хотелось давать ещё больше этого нового, удивительного и непривычного для строгого дива. Хотелось стать ещё ближе, — и всё-таки было страшно. Когда Мончинский, ожидая Владимира со встречи с Кузей, быстренько приготовил ужин на двоих, за окном уже чернел весенний вечер. Обжёгшись пару раз о плиту, расставив тарелки по столу, он уселся в кресло, ощущая какое-то волнение. Они всегда были вдвоём, но редко оставались совсем наедине. С улицы послышался гул машины и перекат камешков на гравийной дорожке, — и сердце отчего-то подпрыгнуло к самому горлу. Право дело, что с ним? Неужели в его возрасте уже стоит воздержаться от двух кружек крепкого кофе за день? Владимир, как всегда строгий и прямой, а сейчас ещё и пахнувший ароматами холодной весенней ночи, появился на пороге бесшумно и тут же напряжённо замер, ловя сквозь дверные проёмы чужой внимательный взгляд. Глаза колдуна почему-то тепло улыбались, а в доме немного пахло горелым. — Добрый вечер, хозяин, — коротко склонил голову див, осматриваясь: кажется, дом не пострадал, дыма не было. И только восторженные карие глаза выбивались из привычной картины серых будней. — Случилось что-то хорошее? — Нет, просто ждал тебя на ужин. Матушка поехала в соседний город к дальним родственникам, так что я приготовил всё сам и не хотел есть без тебя, — снова мягкая улыбка. Это уже начинало настораживать. Большие сомнения вызывало только необъяснимое волнение под рёбрами, — связь, что ли, работала чрезмерно чувствительно? — Сергей… — он замер, подбирая слова и цепко следя, как оживилось молодое лицо от непривычного обращения. Прошёл в столовую, но замер на пороге, не смея сделать ещё хотя бы шаг навстречу. — Может ли быть, что вы… Воспринимаете меня несколько больше, чем друга? Вы же осведомлены об отсутствии у дивов плотского и романтического желания, верно? — горло как-то плохо слушалось, и собственные слова казались неправильными, слишком сухими. Карие, какие-то совершенно оленьи глаза расширились, лицо напротив побелело. Казалось, див даже не увидел — услышал, как тонкие пальцы впились в спинку разделявшего их кресла. Мончинский кашлянул, растерянно опустил взгляд. Затем снова резко поднял его, — и опять отвернулся. Сейчас он был воплощением не сильного колдуна, но загнанной добычи. Владимир проигнорировал иррациональное желание эту добычу совершенно по-охотничьи присвоить. — Д-дружба, — наконец, запинаясь, вымолвил колдун. В глазах плескалось какое-то отчаяние. — Разве это не дружба? — уголки губ дёрнулись в умоляющей улыбке. — Владимир, ты же такой умный див… Неужели я всё это время…? Ох, — он отвернулся спиной, резко проводя ладонью по волосам. Что-то внутри Владимира заболело. Кажется, люди называли это чувством вины? — Простите, хозяин, я… — Забудь! Ешь, — Сергей махнул рукой в сторону стола и опрометью бросился из комнаты. — Я не голодный! Див лишь успел заметить ожоги на чужих пальцах и красные уголки глаз. Еда в тот вечер была невероятно вкусной. Но совершенно не приносила привычного удовольствия.***
— И что, он тебя теперь избегает? — уплетая за обе щеки пирожок, спросил Кузя. Красноволосый паренёк сидел на своей кровати, скрестив ноги. Сегодня они решили остаться в комнате «племянника» Аверина: Владимир настоял, боясь, что внизу их могут услышать. Комната дива была привычно чистой и светлой, сквозь тюлевые занавески светило тёплое солнышко, а кактус посреди подоконника довольно топорщился иголками. «Он невкусный, я пробовал», — радостно заявил Кузя, когда друг при первом визите обратил внимание на это растение. — Именно так, — закинув ногу на ногу, кивнул Владимир. Повертев в пальцах пирожок, он снова отложил его на тарелку и устало потёр глаза. — Не понимаю… — Ну конечно ты не понимаешь! — просиял Кузя. — Ты ж не дал права что-то чувствовать ни себе, ни своему колдуну! Знаешь, Владимир, — он вдруг посерьёзнел и заговорщически наклонился к собеседнику. Див весь обратился в слух. — Ты вот вроде такой умный и крутой, а сейчас стремительно приближаешься к званию дебила, — а потом снова улыбнулся, не давая пролиться чужому холодному возмущению. — Но не переживай! Граф тоже сначала долго упрямился. Ему просто нужно было, чтобы появился пример, не вписывающийся в правило, — и вот он я! Сёрбнув ягодным чаем, Кузя откинулся на подушки. Почему-то сейчас его лёгкость и непосредственность раздражали не так сильно, как раньше, — даже наоборот, ситуация переставала казаться такой запутанной. — Просто подумай, что ты сам хочешь своему колдуну сказать, когда он перестанет убегать. Не стереотипы в тебе, а ты сам, — он поучительно ткнул в друга пальцем и схватил ещё один пирожок. Владимир изобразил на лице улыбку и откланялся: рабочий день ещё не был закончен, но разговор ощущался как та самая первая необходимость, ради которой можно было и взять небольшой перерыв. Рискнул поговорить он только несколько дней спустя: на улице лил ледяной дождь, работа удивительным образом закончилась вовремя, а дома ждал ужин — как и все последние вечера, накрытый только на две персоны: его и Елену Николаевну. Мончинский же предпочитал есть вне дома. Когда во всех комнатах были почти потушены лампы, див оказался у спальни хозяина: из-под двери лил слабый оранжевый свет. Всё внутри натянулось подобно струне, — прямо как во времена работы под прикрытием. Разница была лишь в том, что сейчас он удивительно чувствовал себя в безопасности. И страх был всего лишь перед чужими чувствами. Или своими. Их наличие он всё ещё не хотел признавать. Не было ничего страшнее для строгого служащего Управления, чем осознать, как внутри всё трепещет от чужого заливистого смеха. Или как сильно хочется своего колдуна сожрать, — только не буквально, а… По-другому. Обладать им полностью, не деля ни с кем прочим. А ещё — как до глупого страшно было, что, стоит им оказаться порознь, слабый хозяин мог пострадать. Тихий стук прервал мысли, и Владимир с удивлением посмотрел на собственную руку. Кажется, тело уже решало всё за него. — Войдите, — донеслось тихо изнутри, и див медленно открыл дверь — давая себе паузу на вдох. Разве дивам всегда было обязательно так глубоко дышать? Мончинский стоял у стола в спальных штанах и рубашке, под глазами залегли тени, запястья будто стали ещё тоньше, чем раньше. Странное желание грубо привязать колдуна к себе мгновенно сменилось ещё более странным — мягко взять чужие руки в свои. И, желательно, больше не отпускать. Сергей обернулся, и в его глазах отразился лёгкий испуг. Но молодой человек тут же взял себя в руки, выпрямляя спину и поворачиваясь всем корпусом. — Владимир? — Сергей… — Больше не «хозяин», да? — изогнул губы в блеклой улыбке Мончинский и отложил на стол книгу, которую до этого держал в руках. Сделал шаг навстречу, будто не желая, чтобы див сам приближался, ступая в спальню. Владимир быстро огляделся: он ещё здесь не бывал. Помещение было небольшим, но в нём чувствовалось тепло и юность хозяина: светлые тона, мягкая кровать у стены, большой стол, заваленный взятыми из Управления рабочими документами, высокий книжный шкаф. И запах… Выпечка? Книги? Цитрусы? Что-то мягкое и сладковатое — совсем не соответствующее званию боевого колдуна. Владимир вдохнул глубже, успокаивая вдруг очнувшееся сердце. — Вы определились в том, дружба это или что-то иное? — приподнял он бровь, решая, что нападение — лучшая защита. Мончинский дёрнулся как от пощёчины: кажется, он не ожидал, что див сам поднимет эту щекотливую тему. Поджал губы. — Это что-то меняет? — Это меняет всё. — Откажешься от меня? — Ещё чего, — хищно улыбнулся Владимир и всё-таки сделал шаг через порог, приближаясь к своему колдуну. Тот вздрогнул, напрягся, затеребил край рубахи. А потом глубоко и раздражённо вздохнул и посмотрел прямо в глаза. — Я понятия не имею, как люди влюбляются. Но, думаю, то, что я хочу тебя поцеловать, — достаточно важный фактор, — вспыхнули уши, щёки, — и Владимир поймал себя на совершенно человеческой мысли, что этот молодой мужчина абсолютно очарователен в своей слабости, за секунду становящейся силой. Дивы первого класса могут двигаться настолько быстро, что человеческий взгляд не способен уследить за ними. Поэтому Сергей только тихо охнул, когда его прижали поясницей к столу, нависая сверху и роняя на пол пару бумаг. Бледные руки, покрытые белой тканью рубашки, расположились по обе стороны от чужих бёдер, не давая и шанса на побег. Что-то внутри Владимира, похожее на инстинкт Пустоши или звериную натуру, довольно заурчало при виде чужого потерянного выражения лица и распахнутых розоватых губ. — Вам просто стоило сразу это сказать. Тогда мы бы так долго не играли в дружбу, — тихо и низко произнёс див, наслаждаясь чужой лёгкой дрожью. Жар удовлетворения растекался по телу, но этого пока было недостаточно. — Но мы были друзьями! — запротестовал Мончинский, однако в ту же секунду его рот накрыли чужие уверенные губы. Див не двигался, ожидая реакции, и наконец его старания были вознаграждены: колдун неуверенно и как-то неумело ответил на поцелуй, запутался пальцами в светлых волосах — ощущение было приятным и пускало волну мурашек по шее — и прильнул всем телом, будто бы и сам тоже хотел раствориться в другом, отдать себя без остатка, быть сожранным. Жар постепенно превратился в греющее изнутри тепло, Сергей в его руках краснел, дрожал и почти задыхался, вновь и вновь ловя чужие губы и цепляясь за холодные руки, — и Владимир улыбался всеми своими личинами и сущностями, ощущая невероятный, первозданный восторг. Теперь он точно никому не отдаст своего колдуна.