Я не умею доверять.
Мне было двенадцать, когда я впервые познакомился с Андрэ. Судя по всему, он, как и я, тоже был изгоем в обществе. Отличало нас то, что мне было сложно приспособиться в обществе и слиться с коллективом, а от лишнего разговора могла возникнуть паническая атака. Спустя время, конечно, стало немного лучше, но неприязнь к шумным компаниям у меня осталась всё на том же уровне. Забавно, в детстве моя странность проявлялась так, что я просто терпеть не мог других детей – улыбающихся, громко смеющихся, кричащих и плачущих. Андрэ не такой. Он может дружить с кем угодно, но дело в том, что не хочет. Ему больше нравится, комфортнее в лишний раз съязвить, тем самым втянув себя в неприятности. У Андрэ хорошие, понимающие родители, можно сказать, идеальные. Да и рос, судя по всему, он в хороших условиях, без давления со стороны, без беспочвенной ненависти. Он искал себе проблемы сам. А мне лично кажется, что вся моя жизнь – одна большая сплошная проблема.
Ещё задолго до того, как я встретил Андрэ, мне часто говорили, что я очень проницательный ребёнок. Что хоть я и очень эмоциональный, при этом я максимально эмпатичный, чувствующий других людей. К сожалению, я совсем не знаю, было ли это всё сказано серьёзно, или так, пустые слова чтобы заставить маленького Кэла поверить, что он не абсолютно безнадёжный. В любом случае, доля правды тут была – я и вправду часто сочувствую людям, у которых есть проблемы похуже, чем у меня. Это не жалость, нет, я просто хочу быть рядом, знать, что с человеком всё хорошо. Пусть и сейчас я наполовину утратил свою эмпатию по отношению к незнакомым мне людям, заменив её на чистую ненависть, я точно могу сказать, что когда моё “я” было именно таким.
Когда я впервые встретил Андрэ, он полу-избитый шёл домой. Я шёл за его спиной, и несколько минут просто молча следовал за ним, стесняясь и искренне боясь завести диалог.
К моему собственному удивлению, я сам случайно завёл диалог, когда с моих губ сорвалось:
– Эй, с тобой всё хорошо?
Андрэ обернулся и окинул меня холодным взглядом. Он остановился, принимая словно более подходящую позу для защиты.
– Ты кто? Тебе какое дело?
– Я Кэл, Кэл Гэбриел… – я смотрю на Андрэ, чувствуя, как мой голос слабеет и теряется в горле. – Я учусь с тобой в одной школе, в параллельном классе… Как тебя зовут?
В его глазах я читаю недоверие, даже некоторое отвращение, граничащее с презрением. Он делает шаг ближе ко мне, мне кажется, я всё-таки его заинтересовал. В конце концов, я точно не выгляжу как кто-то, у кого есть злые намерения (по крайней мере, я надеюсь, что это так, ибо мне очень бы хотелось видеть себя со стороны). Андрэ скрещивает руки на груди.
– Не твоё дело. Ты зачем ко мне вообще прикопался?
– Прости, я не это имел в виду! Просто, ты выглядишь, эээ… Искалеченным? – я снова оглядываю его с ног до головы ещё раз, желая прощупать, с каким человеком имею дело. – Я предположил, что тебе нужна помощь…
Уголки его губ слегка приподнимаются, образовывая манящую ухмылку. В его голосе сквозит насмешка, но я почему-то вообще не обижаюсь:
– Я похож на того, кому нужна помощь?
Я хочу ответить, но мне нечем отвечать,
Даже если б было, то неточные слова.
– Нет, я не это хотел сказать! Я просто, я… – хочу провалиться сквозь землю. – Меня тоже одноклассники не любят. В смысле, недолюбливают и, а… Обижают.
– Правда? – Андрэ делает ещё один шаг ближе ко мне, его голос слегка смягчается. – Ладно, допустим. Это было предложение дружить, или что?
И я ответил утвердительно.
***
Мы с Андрэ хорошо сошлись. Он быстро открылся мне, свободно говорил всё, что у него на уме, знал, что я никогда не осужу, не уйду, не брошу. Но дело в том, что в нём не было совершенно никаких чувств.
Он не делился ими, да и не выглядел так, будто что-то по-настоящему ощущает. В нём были первобытный гнев, сладостная околосатира, холодная отгороженность, но не было ни любви, ни нежности, ни тёплого искреннего добродушия. Это было для меня большим знаком вопроса. Неужели человек и вправду может быть полностью с головой погружён в рассудительность? А есть у него хоть намёк на привязанность ко мне?
Он открылся мне, но из-за этого некого недопонимания я не мог открыться ему. Диалоги были почти односторонние, а когда я попытался раскрыть ему свою душу через стих авторского сочинения – я получил лишь критику и ярость с его стороны. Пусть это и было частично связано с тем, что я чуть нарочно не затащил нас в драку, мне казалось, что он не был рад тому, что я поделился чем-то совершенно интимным, душевным, с ним.
И я закрылся. Я больше не мог позволить себе заговорить о чём-то, что заперто у меня в сердце. Я ни капельки не обозлился на Андрэ, я, скорее, потерялся в своём собственном сознании ещё больше. Он никогда не спрашивал меня, о чём я думаю, что чувствую. Поэтому я и не спрашивал его. В некоторой степени, я даже, наверное, боялся. Боялся снова быть отвергнутым в грубой форме тем человеком, который содрал моё старое мировоззрение и заменил новым, актуальным, пусть и бесчеловечно жестоким, неправильным. Это был кошмар наяву, и меня бросало в холодный озноб при каждой мимолётной мысли о том, чтобы наконец стать настоящим собой с тем, кто настоящий со мной. Я просто не могу. Не могу перебороть этот страх.
***
«Всю жизнь я до этого планировал свою роль, а я свою… И когда мы встретились, мы как бы сошлись в общей точке.»
***
Женщина в телефоне продолжала звать Андрэ, когда мы встали на колени. Я проверил патроны внутри своего ружья, а Андрэ внутри своего пистолета. Всё готово.
Мне очень, очень тяжело и сложно дышать. Мои руки мелко дрожат, но я подавляю ненужные мысли. Я не отступлю, потому что не отступит Андрэ.
– Итак, на счёт три.
– Погоди, до того, как ты скажешь «три», или сразу после?
– Конечно после. Все так делают. Итак… – его голос полон решительности. – Раз, два…
Я уже готовлюсь спустить курок ослабшим указательным пальцем, но вдруг слышу тихий, впервые нежный голос Андрэ:
– Я люблю тебя. Три.
Он воспроизводит выстрел, и его тело падает назад, на спину. А я, как идиот, всё ещё стою на коленях, неловко держа в руках дробовик.
Мне кажется, я наконец понял…
Я бы научился у тебя, как не молчать,
Но не научусь уже больше никогда.
– Три.
Мой палец нажимает на курок.
