Глупый. Дерзкий. Мой.

      Цзян Чэн провёл в компании Лань Сичэня уже почти неделю и всё ещё ни на йоту не приблизился к тому, чтобы уговорить того помочь Вэй Ину. Дни обычно проходили по одному сценарию: бессмертный приходил за ним, принося с собой чистый комплект одежды, и вёл наскоро приводившего себя в порядок Цзян Чэна на кухню. Он не доверял ему готовить, лишь приказывал помочь в самых простых работах, затем они завтракали в тишине и возвращались в зал с печатью.       Цзян Чэн не понимал, чем именно занимается Лань Сичэнь. Свитки, которые он изучал были полны формул талисманов, и те были настолько сложны, если в них кто-то и мог разобраться, так это Вэй Усянь, но никак не Цзян Чэн предпочитавший талисманам владение мечом.       Каждый день Сичэнь скрывался в соседней комнате на несколько часов, и это было бы отличной возможностью исследовать дом и побольше узнать о том, к кому он по собственной глупости попал в услужение, но бессмертный явно предвидел это, потому что всякий раз отдавал чёткие приказы, чем именно Цзян Чэну нужно заниматься и где быть, и ошейник не давал ему ослушаться.       Иногда Лань Сичэнь подзывал Цзян Чэна, чтобы взять его ци или же чтобы приказать ему использовать какой-то из очередных талисманов, но результат его всегда не удовлетворял, и он отсылал Цзян Чэна заниматься приборкой или ещё какой-нибудь рутиной, или же просто позволял сидеть с книгой в стороне. Главным требованием было молчать, но Цзян Чэн и так не видел смысла разговаривать, когда мужчина начисто игнорировал любые его вопросы и просьбы. Конечно, это не останавливало его от того, чтобы каждый день, раз за разом напоминать о Вэй Ине и его состоянии, но это больше походило на разговор со стеной, а настаивать Цзян Чэн не решался.       Вечером они неизменно возвращались в покои Лань Сичэня. Как и в первый вечер, Цзян Чэн помогал бессмертному разоблачиться, расстилал его постель, пока тот был в ванной, затем принимал душ сам, а после… Это по-прежнему было стыдно и унизительно, но всякий раз он сам опускался на колени между ног мужчины, и у Цзян Чэна всё хуже получалось лгать себе, что он делает это лишь вынужденно.       Правда была в том, что с каждым днём желания его тела становились лишь сильнее. Было сложно сказать, дело ли в потрясающей энергии ян, близость к которой начисто стирала у него ощущение стыда, становясь почти религиозным экстатическим переживанием, или же на него так влияла тяжёлая сила артефакта, которую Цзян Чэн подспудно чувствовал в себе всё сильнее, чем дольше оставался рядом с Тигриной печатью. Но какой бы ни была причина, его непреодолимо тянуло к Лань Сичэню, и к шестому вечеру он уже отчаянно желал большего.       По правде говоря, он был удивлён, что бессмертный ограничивался лишь минетом, поначалу с тревогой, а затем с волнением ожидая, когда тот захочет и большего. Этого так и не произошло. И, конечно, Цзян Чэну не хватало смелости и бесстыдства предложить или сделать что-то решительное самому. И всё же на этот раз, когда Лань Сичэнь уже настойчиво начал подаваться ему в рот, Цзян Чэн, вновь застонав, опустил руку между своих ног и начал ласкать себя. Мужчина, если и заметил это — а Цзян Чэн истово надеялся, что нет, — ничего не сказал, только перехватил волосы Цзян Чэна крепче и удержал его голову у своего паха особенно долго, отчего тот едва позорно не кончил сразу же.       Долго он всё равно не продержался и потерялся в удовольствии, едва Лань Сичэнь начал заполнять его меридианы своей ци. Оргазм, слившись с потрясающей мощной духовной силой бессмертного, касавшейся теперь его золотого ядра, растянулся во времени как будто до бесконечности. Цзян Чэн даже не понял, когда сам мужчина кончил — ци было так много и то наполняло его так полно, что он едва мог вспомнить собственное имя.       Пришёл в себя Цзян Чэн гораздо позже. Он тяжело дышал, прижавшись лбом к обнажённому бедру Лань Сичэня, а тот на удивление не торопил его отстраняться и уходить, позволяя сначала прийти в себя. Ещё больше Цзян Чэн удивился — хотя после таких сильных переживаний, и это ощущалось отстранённо, словно сквозь толщу воды, — почувствовав ласкающие пальцы в своих волосах. Не до конца ещё осознавая происходящее и не представляя, как себя вести, Цзян Чэн прикрыл глаза, пытаясь насладиться лаской до того, как очнётся та часть его сознания, которая напомнит, почему это неуместно. Он сам не заметил, как задремал, а пришёл в себя уже когда кто-то сильный и обжигающе горячий аккуратно подхватил его на руки.       — Не дёргайся, я всего лишь отнесу тебя в постель, — сказал Сичэнь, и сейчас, когда Цзян Чэн был прижат к его груди, он чувствовал богатый тембр его голоса мягкой вибрацией. От волос мужчины чувствовался запах кедра и сандала, и Цзян Чэн, ещё заторможенный в своей полудрёме, замер, делая глубокий вдох.       — Благодарю, — пробормотал он, чувствуя неподдельное облегчение от того, что ему не нужно было возвращаться в спальню самому. Он и так едва держался на ногах после ци бессмертного, а после оргазма вообще едва чувствовал себя в силах пошевелиться.       Лань Сичэнь уложил его на постель и укрыл одеялом, а затем одним движением руки погасил светильники. Он помедлил, хотя Цзян Чэн и не знал почему, а сил думать и открывать глаза у него не было.       — Я приду утром. Отдыхай, — сказал тот в конце концов и вышел, и Цзян Чэн, кажется, соскользнул в сон в тот же момент.       На следующий день, предоставленный самому себе, Цзян Чэн в который раз за последние дни сосредоточился на своём золотом ядре, отмечая, что оно стало ощутимо сильнее за такой короткий срок, даже несмотря на тяжёлое присутствие в нём силы печати. Это, конечно, едва ли было удивительно, когда он ежедневно занимался практически двойной культивацией с бессмертным, и всё же абсурдность того, как именно это происходило, невольно заставила Цзян Чэна покраснеть, и он хмуро вернулся взглядом к книге, лежащей открытой перед ним.       Лань Сичэнь принёс её ему этим утром. Он не давал каких-то конкретных указаний, и большую часть дня Цзян Чэн провёл в собственных мыслях, но теперь, когда в попытке сбежать от воспоминаний, он всё же сосредоточился на тексте, то понял, что тот был очень редким. А ещё удивительно полезным.       В трактате, который лежал перед Цзян Чэном было довольно нудное начало, через которое было тяжело продраться, но затем культивтор переходил к описанию строения и процесса формирования золотого ядра. Часть того, что здесь было написано, Цзян Чэн знал, часть видел впервые, но что заинтересовало его больше всего, так это раздел посвящённый потере возможности культивировать.       Среди целителей, приглашённых для того, чтобы помочь Вэй Усяню, ни один не смог определить, что же именно с ним произошло и как его можно было спасти. Собственное ядро парня как будто бы постепенно мертвело, переставая циркулировать ци в теле, поэтому единственное, что удерживало его в живых — это постоянные вливания чужой ци, и был ли в этом виноват яд или проклятье, никто не знал. Один из почтенных знахарей, случайно оказавшихся в то время в Юньмэне, подсказал, что помочь мог бы древний артефакт, который, якобы, испокон веков хранился в Гусу. Сам по себе он был опасен, но подчинённый чужой воле, мог бы помочь создать для Вэй Ина новое золотое ядро. Или хотя бы сохранить ему жизнь. Именно поэтому Цзян Чэн и оказался здесь, по собственной глупости связанный с Тигриной печатью. Но, если именно она была тем артефактом, о котором говорил знахарь, Цзян Чэн вынужден был признать, что с его стороны было ужасно самонадеянно надеяться подчинить её. Его собственных сил не хватило бы даже для того, чтобы не дать себя уничтожить, и он предполагал, что лишь сила Сичэня удерживает пугающе могущественную реликвию в относительном состоянии покоя.       И всё же книга, пусть и не дала ему ответов, но дала надежду, что Лань Сичэнь хотя бы отчасти прислушивается к его словам, и под конец дня, когда тот уже поднялся, чтобы уйти, Цзян Чэн попытался ещё раз.       — Бессмертный, — вновь обратился он, склонившись в поклоне, как делал каждый из этих дней, что находился здесь. — Этот Цзян Ваньинь просит прощения за дерзость. Могу ли я узнать ваше решение? Поможет ли Бессмертный моему брату?       В отличие от предыдущих дней, на этот раз Лань Сичэнь остановился, а затем медленно повернулся к нему.       — Откуда такая уверенность, что я или эта проклятая печать можем ему помочь? — спросил он в конце концов, а затем вздохнул так устало, что Цзян Чэн невольно поднял взгляд, одновременно удивлённый таким вопросом и обеспокоенный.       Лань Сичэнь смотрел на него, и сейчас он не выглядел таким отстранённым и невозмутим, как во все эти дни. Больше всего в его завораживающем золотом взгляде было печали.       — Пойдём, — сказал он вдруг и, развернувшись, направился к двери, за которой обычно пропадал на несколько часов.       Поспешно выпрямившись, Цзян Чэн последовал за ним.       Конечно, иногда он задавался вопросами, почему здесь нет второго Нефрита, неизменно присутствовавшего в легендах, а ещё бывшего на фотографиях, которые Цзян Чэн нашёл в первый день. И всё равно он не ожидал оказаться в комнате, испещрённой магическими знаками и талисманами так, что на мгновение у него зарябило в глазах. Здесь, в довольно просторном помещений, располагался плотный энергетический купол, внутри которого, лежал без сознания мужчина в белом, в котором Цзян Чэн без труда признал брата Лань Сичэня. Его лицо было бледным, а руки были сложены на груди, и Цзян Чэн невольно вспомнил Вэй Ина, который остался в Лотосовой пристани почти в таком же состоянии. На грани смерти.       — Что с ним? — наконец нарушил он затянувшееся молчание, повернувшись к Лань Сичэню.       — Ванцзи пытался обуздать силу печати. Подчинить её себе, чтобы с её помощью найти душу того, кто её создал, — ответил тот, не отводя взгляда от брата. — Мы сдерживали её силу вдвоём больше тысячиления, но мастер у печати может быть лишь один. И лишь он может её использовать. Всё ещё думаешь, что я могу тебе помочь?       — Мне… жаль, — Цзян Чэн болезненно поморщился, чувствуя как от слов бессмертного в груди задыхается теплившаяся до того надежда. — Один из лекарей рассказал об артефакте в Гусу, мы перепробовали всё, что могли, и я не мог не попытаться. И, выходит… всё зря.       Лань Сичэнь теперь всё же оторвал взгляд от своего брата, чтобы посмотреть на Цзян Чэна.       — Ты не можешь уйти до тех пор, пока связан с печатью. Это повредит Ванцзи. Но кроме того, ты можешь случайно выпустить силу печати из заточения. Я не могу этого позволить.       — Я понимаю, — тихо и ровно ответил Цзян Чэн. Он на мгновение прикрыл глаза, затем бездумно обвёл взглядом комнату, отчаянно пытаясь отвлечься от пронзившей грудь боли. И тут наткнулся на то, что напомнило ему именно о брате.       — Талисман для привлечения злых духов? — удивлённо нахмурился Цзян Чэн, разглядев знакомую формулу и посмотрел на Лань Сичэня. — Зачем это здесь?       Тот замер, будто в последнюю очередь ожидал этого вопроса, а затем непонимающе нахмурился.       — …откуда ты знаешь, как он работает? — спросил Лань Сичэнь, а затем указал на соседние талисманы. — В сочетании его свойства меняются. Но мы никогда не показывали эти знаки другим кланам.       — Мой брат придумал его лет пять назад, — озадаченно пояснил Цзян Чэн. — Это здорово помогало на ночных охотах. Я даже не знал, что у Гусу Лань есть такой же.       — Нет, не у Гусу Лань, — качнул головой Лань Сичэнь, продолжая озадаченно хмуриться. — Твой брат изобретал что-то ещё? Покажи мне.       Цзян Чэн, помедлив, кивнул, и достал из-за пазухи те талисманы, которые привык брать с собой всегда. Почти все из них были делом рук Вэй Усяня, и он протянул их Лань Сичэню, который удивительно осторожно принял те из его рук. По мере того, как мужчина изучал талисманы, разглядывая каждую линию, прослеживая некоторые из них пальцами, он, казалось, всё больше приходил в замешательство, и в конце концов поднял на Цзян Чэна открытый, почти уязвимый взгляд.       — Твой брат, — сказал мужчина и осёкся, будто ему требовалось перевести дыхание, чтобы продолжить. — Что с ним? Как его зовут сейчас?       — Вэй Усянь, — непонимающе ответил Цзян Чэн, и уже собирался продолжить, когда бессмертный пошатнулся, а затем цепко ухватил Цзян Чэна за рубашку и притянул к себе почти вплотную.       — Где. он. — не спросил, потребовал Лань Сичэнь, и раньше, чем Цзян Чэн успел осмыслить такую перемену в настроении бессмертного, ошейник заставил его ответить:       — В… В Лотосовой Пристани.       Уже в следующее мгновение Лань Сичэнь выпустил рубашку из своих рук и стремительно вышел, ничего не объясняя.       Следующие несколько часов стали для Цзян Чэна настоящим испытанием. Он не решился и дальше находиться в одной комнате с Лань Ванцзи, и вернулся туда, где провёл за эти дни больше всего времени — в помещений с Тигриной печатью. Он не понимал, что произошло, не знал, что бессмертный разглядел в талисманах его брата, но отчаянно надеялся, что что бы это ни было, оно убедило его помочь. О том, что будет с ним самим, оказавшимся связанным со смертельно опасным артефактом, Цзян Чэн сейчас не мог найти в себе сил переживать. В конце концов, если бессмертный и дальше продолжит так щедро …делиться с ним своим ци, вряд ли ему будет что-то угрожать в ближайшее время.       Время тянулось медленно, и Цзян Чэн успел исходить комнату вдоль и поперёк, попытаться медитировать, почитать, даже перекусить и принять душ, когда в дверях появился Лань Сичэнь, на руках у которого лежал бледный, но всё ещё живой Вэй Усянь.       — Что?.. Вэй Ин! — Цзян Чэн подскочил из-за стола и бросился к брату, в первую очередь проверяя его ци, но Лань Сичэнь заставил его посторониться и пронёс парня вглубь комнаты, после чего устроил на диване в углу и опустился на колено рядом, принимаясь передавать ему своё ци.       Цзян Чэн на себе знал, насколько то сильно, и потому не удивился, когда даже цвет лица Вэй Усяня стал более естественным. И хотя он был рад такой перемене больше, чем мог позволить себе показать, но всё равно взволнованно обратился к Сичэню:       — Я благодарен Бессмертному, но… я теперь вообще нихера не понимаю, — несколько потерянно закончил он.       Лань Сичэнь молчал всё то время, что продолжал передавать Вэй Усяню ци, и лишь когда поднялся с колена, встретился с Цзян Чэном взглядом.       — С ним всё будет в порядке, пойдём, — только и сказал он и направился на выход.       Цзян Чэн поколебался, не желая оставлять брата одного, но ему нужно было услышать хоть какое-то объяснение произошедшему, и в конце концов он торопливо последовал за бессмертным. Тот прошёл в собственную спальню и опустился на край кровати, глядя на собственные сцепленные руки, явно потерявшись в собственных мыслях. Он как будто бы даже не сразу вспомнил, что позвал Цзян Чэна за собой, и гораздо позже поднял на него, замершего перед кроватью, усталый взгляд.       — Вэй Усянь, — начал он, но замолчал, а потом начал снова. — Много веков назад, ещё до того, как мы с Ванцзи обрели бессмертие, жил культиватор, создавший Тигриную печать и талисманы, которые ты видел в комнате. Сейчас о нём уже редко вспоминают. Его называли Старейшиной Илина.       Цзян Чэн очень смутно помнил истории о злодеяниях Старейшины Илина, услышав о них примерно тогда же, когда и о бессмертных Нефритах.       — Я слышал о нём. Совсем немного, — осторожно ответил он, отказываясь признавать вслух то, к чему так явно вёл Лань Сичэнь, но тот наверняка увидел в его глазах зарождающееся понимание, потому что в ответ просто кивнул.       — Да, это был твой брат, — сказал он обезоруживающе прямо. — И его же Ванцзи так отчаянно пытался найти все эти годы.       — Вэй Усянь… создал Тигриную печать?.. — Цзян Чэн беспомощно уставился на Лань Сичэня, пытаясь понять, кто из них двоих сошёл с ума. И когда тот не поспешил опровергнуть его слова, Цзян Чэн лишь неопределённо махнул рукой в ту сторону, где предположительно остался лежать на диване его брат. — Этот… долбоклюй??       В глазах Лань Сичэня усталость сменилась удивлением, а затем, впервые на памяти Цзян Чэна, он рассмеялся. Так искренне и светло, и его голос при этом звучал так мелодично, а лицо выглядело таким расслабленным, что Цзян Чэн невольно замер, ошарашенный открывшейся картиной.       — Да, он, — отсмеявшись, подтвердил Сичэнь. На его губах лежала лёгкая улыбка, и она удивительным образом делала его мягче, стирая следы долгих лет жизни, хотя до этого момента Цзян Чэн даже не замечал, что они есть. — Вэй Ин и тогда был экстравагантным юношей. Но от того не менее гениальным.       — Ну охуеть теперь, — сказал в никуда Цзян Чэн, у которого окончательно отвалился словесный фильтр, но тут же нахмурился, посмотрев на Лань Сичэня. — Но если столько лет искали его душу, значит он…       — …умер, — закончил за него Сичэнь. А затем усмехнулся: — Куда делось почтительное «Бессмертный» и обращения по всем канонам вежливой речи?       Цзян Чэн осёкся, тут же вспомнив, с кем разговаривает.       — Я… этот Цзян Ваньинь просит прощения за свою дерзость и неуважение, Бессмертный, — торопливо склонился в поклоне он, проклиная свою несдержанность, однако ответом ему стал всё тот же очаровательный смех.       — Выпрямись, это вовсе не обязательно, — отозвался Лань Сичэнь, поднимаясь и, к удивлению Цзян Чэна, принимаясь самостоятельно разоблачаться. — Когда в себя придёт Вэй Усянь, сомневаюсь, что даже наша нынешняя разница в возрасте заставит его вести себя прилично. Ты можешь идти, уже поздно, — добавил мужчина, встретившись с Цзян Чэном взглядами. — Завтра будет сложный день.       — Вэй Усянь очнётся? — переспросил Цзян Чэн. Он боялся снова надеяться, прежде чем убедится наверняка.       — Да. С ним уже случалось похожее, я знаю, как ему помочь. И сейчас в нём достаточно моего ци, чтобы ему ничего не угрожало, — ответил Сичэнь, уже откладывая накидку в сторону и отворачиваясь, чтобы убрать её в шкаф.       Цзян Чэн выдохнул, чувствуя, как расслабляются до того напряжённые плечи. С придурком всё будет хорошо, и он сам сможет навешать ему за то, что тот заставил его и Яньли так переживать. И создал Тигриную печать. И умер, пусть даже много веков назад.       Он сделал шаг в сторону двери, но невольно задержался взглядом на изящных пальцах мужчины, принявшегося за свою рубашку, и раньше, чем успел сдержать себя, спросил:       — Разве Бессмертному не нужно… помочь? — только тут он понял, что говорит и, смутившись, добавил. — Разоблачиться. Перед сном. И расстелить…       Лань Сичэнь посмотрел на него с откровенным весельем во взгляде. Он уже успел справиться с половиной пуговиц, но опустил руки и шагнул к Цзян Чэну ближе, чуть склоняя голову на бок.       — Уже поздно. Ты разве не устал? Или что, по-прежнему готов всю ночь стоять для меня на коленях? — спросил мужчина, останавливаясь так близко, что Цзян Чэн чувствовал тепло его тела, даже не касаясь.       — Я… — Цзян Чэн прочистил пересохшее горло, чувствуя, как от близости мужчины голову покинули все членораздельные выражения. Он неотрывно смотрел в смеющиеся золотые глаза и в итоге смог только выдохнуть: — Да.       Лань Сичэнь не торопился отвечать. Он скользнул взглядом на его губы, коснулся пальцами скулы и провёл вниз, к подбородку, после чего тихо заговорил снова:       — Как так вышло, что талантливый молодой культиватор и наследник клана Цзян согласился каждый вечер прислуживать мне, пренебрегая собственной гордостью?       Цзян Чэн не выдержал этого взгляда и прикрыл глаза, чувствуя, как вспыхивают от стыда скулы. Он до последнего надеялся, что Лань Сичэнь не узнает, кто именно остался в его обители, но после визита в Лотосовую Пристань это, конечно, было маловероятно.       — Бессмертный велел служить ему, чтобы искупить мой проступок, — ответил он, хотя не мог этим обмануть даже самого себя.       — Неужели, — это прозвучало тихо и насмешливо, и хотя Цзян Чэн не мог видеть, он знал, что Лань Сичэнь шагнул ещё ближе и теперь чувствовал его дыхание на своём лице. — Этот Бессмертный настолько тебя испугал, что ты побоялся ему отказать? Хотя это ведь мне стоило отказывать, когда ты так беззастенчиво разглядывал мой пах.       — Он был у меня прямо перед лицом, — упрямо пробормотал Цзян Чэн.       — И ты поэтому так охотно и старательно принял в рот и проглотил всё до капли? — Лань Сичэнь теперь едва ощутимо прослеживал его нижнюю губу пальцами и от того, как близко он был и каким манящим был его тихий немного хриплый голос, Цзян Чэн невольно подался ближе, слегка приоткрыв губы.       Ему в любом случае уже нечего было сказать в своё оправдание, и Лань Сичэнь наверняка знал это, потому что в следующий момент касание пальцев сменилось настойчивым, жадным касанием губ, а в следующее мгновение Цзян Чэн почувствовал крепкую руку, удержавшую его за талию и касание стало полноценный поцелуем. Лань Сичэнь не отпускал его от себя ни на йоту, не давая вздохнуть, снова и снова проскальзывая языком в рот и вынуждая открываться ласке ещё сильнее.       Он отстранился только когда Цзян Чэн обнял его за шею, чтобы хоть так удержаться на ногах, ошарашенный натиском, от которого пылало всё тело.       — Если ты ляжешь в мою постель, я хочу, чтобы ты выбрал это сам, — так же тихо, как и прежде, сказал Лань Сичэнь ему в губы, продолжая удерживать прижатым к своей груди. А затем его пальцы коснулись шеи Цзян Чэна, вычерчивая на ней какие-то знаки, и ощущение плотно обхватывавшего ошейника исчезло.       Цзян Чэн не сдержал удивлённого вздоха, непроизвольно открывая глаза, но не успел что-либо сказать, когда Лань Сичэнь продолжил:       — Потому что, если ты действительно этого хочешь, я сделаю тебя своим.       От этих слов возбуждение словно ударило Цзян Чэна под дых, окатив тело горячей волной. Он при всём желании сейчас не смог бы что-нибудь внятно сказать, и вместо этого сам поцеловал мужчину, прижимаясь к тому всем телом.       Лань Сичэнь улыбнулся ему в губы, не разрывая поцелуя, а затем подхватил на руки, как уже делал прежде, и одним шагом преодолел расстояние до постели, чтобы опустить Цзян Чэна, тут же нависая над ним, вжимая его в мягкое покрывало своим весом и целуя снова, на этот раз жёстко, настойчиво, прихватывая зубами губы наверняка до крови. По крайней мере Цзян Чэн чувствовал привкус стали, примешавшийся к грубой ласке, но от этого лишь задышал чаще.       За эти дни он не раз касался, стягивал одежду с крепких плеч Лань Сичэня, но впервые это сам бессмертный касался его, торопливо расстегивал пуговицы рубашки, чтобы затем стянуть её с плеч, обнажая ключицы, и так и оставить болтаться на локтях. Лань Сичэнь дёрнул его ремень из шлевок, торопливо расстегнул ширинку, потянул брюки вниз сразу же вместе с бельём… Прежде сдержанный и отстранённый, сейчас он был требовательным и настойчивым, нетерпеливым, жадным в своих желаниях, и Цзян Чэн понял, что едва может вздохнуть, завороженный солнечным пламенем, плескавшимся в обжигающем золотом взгляде.       — Ты всё ещё можешь уйти, — выдохнул Сичэнь ему в губы, склоняясь для очередного поцелуя, но Цзян Чэн лишь снова обвил его руками его шею и горячо выдохнул:       — Заткнись и трахни меня уже.       Ответом ему был смешок и очередной поцелуй, и крепкие ладони на бёдрах, наверняка оставлявшие синяки. Даже сейчас Цзян Чэн уже чувствовал движение чужого ци в горячем теле и податливо развёл колени, как в тайне мечтал все последние дни, позволяя Сичэню, уже разделавшемуся и со своей одеждой, расположиться между ними.       — Красивый и бесстыдный, — прошептал Сичэнь ему в губы, проскальзывая пальцами между ягодиц и дразня чувствительное колечко мышц лёгкими прикосновениями. — Наверняка ещё и распутный. Но о других мужчинах тебе теперь придётся забыть. — Он снова болезненно поймал губу Цзян Чэна зубами, и приподнялся, чтобы дотянуться до смазки.       — Почему? — бездумно спросил Цзян Чэн, практически подрагивая от нетерпения, и не удержался от того, чтобы погладить ладонью чужую грудь и живот.       Он даже не успел выдохнуть, когда его шея оказалась в хватке крепкой ладони, а Лань Сичэнь навис над ним, впиваясь жёстким взглядом.       — Почему? — не предвещавшим ничего хорошего тоном переспросил он. — Ты согласился стать моим, а значит, я убью любого, кто посмеет к тебе прикоснуться. И неважно, будет ли это по твоему согласию или нет. Как насчёт такой причины?       Будь у Цзян Чэна сейчас чуть меньше затуманены желанием мозги, и он бы, может, нашёлся с ответом. Он никогда не хотел принадлежать кому-то, ещё с подросткового возраста привыкнув к вольной культиваторской жизни. Он не был ограничен ни в своих возможностях, ни в любовниках, с которыми, впрочем, предпочитал не заводить серьёзных отношений, ограничиваясь ни к чему не обязывающим сексом. И, может, в этом-то и было всё дело, потому что сейчас, когда Лань Сичэнь прожигал его взглядом, всё, о чём Цзян Чэн мог думать, так это что он хочет его, как не хотел ещё никого и никогда. Хочет не только в постели, но в гораздо более глобальном, почти пугающем смысле, хотя и почти ничего о нём не знает. А ещё хочет не только обладать, но и быть связанным с ним. И потому всё, что он слышал в прозвучавших словах — это подтверждение собственных желаний, и именно поэтому, облизнув губы, в конце концов выдохнул:       — Идёт.       Так и не отпустив его шеи, Сичэнь наклонился и жадно поцеловал, такой властный и обжигающе горячий, что Цзян Чэн мог только сбивчиво хватать воздух, отвечая, касаясь ладонями его боков, спины, бёдер, в бессмысленной попытке притянуть мужчину ещё сильнее, слиться с ним, снова почувствовать его ци в себе, подрагивая от нетерпения.       Когда чужие скользкие от смазки пальцы уверенно проникли в него, Цзян Чэн невольно выгнулся на постели одновременно от сладкой боли и того, как мало это было, когда хотелось несравненно большего.       — Молодой и нетерпеливый, — прошептал Сичэнь с улыбкой прямо ему в губы, прежде чем толкнуться снова, ещё сильнее раскрывая его.       — М, ещё, — не стал спорить Цзян Чэн, жадно подаваясь бёдрами навстречу. Он всегда был требовательным в постели, и теперь, когда перед бессмертным больше не нужно было расшаркиваться, быстро вернулся к привычному поведению.       — Если бы завтра мне не нужно было заниматься твоим братом, — хрипло сказал Сичэнь на этот раз прижимаясь губами к его уху и настойчиво проникая пальцами всё глубже, и пускай эти движения были неторопливыми, но то, как уверенно и сильно Сичэнь наполнял его, и в самом деле заставляло Цзян Чэна чувствовать себя так, будто его клеймят; будто после того, как он доверился этим рукам, ему и правда не останется ничего иного, кроме как отдаться им навечно, — я бы брал тебя до тех пор, пока ты не начал бы умолять тебя отпустить, — продолжил Сичэнь, и, хотя Цзян Чэн, захваченный удовольствием успел забыть начало его речи, нарисованная словами мужчины картина только заставила желание вспыхнуть сильнее.       Цзян Чэн представил, как Лань Сичэнь раз за разом доводит его до оргазма, пока он, уже не в силах снова кончить, беспомощно просит его остановиться, и как бессмертный, ещё и близко не насытившись, удерживает его руки и продолжает вбиваться в податливое тело, и тут же застонал, чувствуя, как дёрнулся его член, пачкая смазкой живот.       — Ты всегда можешь сделать это потом, — бездумно прошептал он, сжимая чужое плечо.       — Могу. Я никуда не тороплюсь, — жарко усмехнулся Сичэнь на этот раз наполняя его сразу тремя пальцами, и идеальное, такое приятное давление на простату выбило из Цзян Чэна очередной шумный вздох. — Я могу делать это каждый день, если мне того захочется.       — Да-а…ах, — согласно простонал в ответ Цзян Чэн, когда мужчина вновь двинул пальцами. — Ещё.       Вместо ответа Сичэнь выскользнул из него, но только затем, чтобы направить себя внутрь, и вместе с ощущением медленно раскрывающего его члена, Цзян Чэн задрожал от уже знакомого чувства чужого ян, теперь находившегося так близко к его золотому ядру. Он сам не заметил, как привычно впустил ци бессмертного, позволяя ей наполнить свои меридианы, как запустил пальцы в его волосы и нашёл его губы своими, смешивая их дыхания. Он дрожал, горел в этих крепких объятиях, захлёбывался удовольствием и чужой силой, но, когда всего этого вдруг стало слишком много, Сичэнь, словно почувствовав это, отступил, сбавляя натиск. Теперь его губы были ласковыми, а ци переплеталось с духовной энергией Цзян Чэна мягко, не подавляя её, и движения его бёдер всё такие же настойчивые, но неторопливые приносили с собой удовольствие, от которого Цзян Чэн плавился, будто мягкий воск.       — Да… так, так хорошо, — хрипло прошептал он, запрокидывая голову и притягивая Сичэня к своей шее.       Тот отзывчиво прижался к ней поцелуем, а после прихватил чувствительную кожу зубами, не переставая двигаться, и от каждого толчка, который был всё глубже, Цзян Чэн подрагивал, невольно подаваясь бёдрами навстречу и стараясь открыться ещё сильнее, пусть это и было невозможно.       Момент, когда Сичэнь наполнил его до конца, слившись с ним полностью, и замер, по-прежнему выцеловывая шею и ключицы, стал для Цзян Чэна почти откровением. Нет, он бывал снизу, пусть и редко, но никогда ещё никто не овладевал им так настойчиво, так властно, чтобы Цзян Чэн по-настоящему потерялся в этом ощущении почти уязвимой близости. Он был собой и своим, и одновременно был Лань Сичэня, принадлежал ему, как тот и обещал, и это одновременно было пугающе и приносило с собой такое потрясающее чувство защищённости, что Цзян Чэн только беспомощно застонал, сжимая пальцами его спину.       В конце концов Лань Сичэнь двинулся снова, и по мере того, как он распалялся, его ласка снова становилась жёстче, а толчки резче, его ци жадно переплеталось с силой Цзян Чэна, требуя от неё отклика, и оттого собственное золотое ядро ощущалось как пылающий удовольствием шар в паху. В первый раз Цзян Чэн кончил именно от этого. Он выгнулся, хватая воздух, цепляясь за широкие плечи, сбивчиво дыша и подрагивая всем телом, но Сичэнь вовсе не спешил останавливаться.       — Мн.. — Цзян Чэн обмяк, пытаясь хоть немного перевести дыхание, невольно вздрагивая от каждого нового толчка, и лишь с вымученным стоном рассмеялся наконец: — Ах..ха… ненасытное ты… ископаемое.       — Кто-то просил ещё, — напомнил Сичэнь, явно в отместку за нелестный эпитет толкаясь особенно глубоко. — Знаешь, я ведь могу затрахать тебя до бессмертия, — прошептал он ему в губы, прежде чем на мгновение поймать их своими.       — Звучит заманчиво. — Цзян Чэн никогда не мог проигнорировать брошенный ему вызов и теперь сам с силой укусил Сичэня за губу.       — Такой дерзкий и глупый, — отозвался Сичэнь, не отводя от него обжигающего взгляда и вбиваясь ещё сильнее, отчего Цзян Чэн быстро терял возможность связно мыслить. — Это будет значить, что тебе придётся провести со мной целую вечность. Отказаться от новых перерождений. Стать таким же ископаемым, — сказал он, и улыбка на его лице была одновременно опасной и лукавой.       — Пусть… — хрипло выдохнул Цзян Чэн, бывший не в состоянии оценить всю глубину слов бессмертного. Сейчас его заботило лишь крепко вжимающее его в постель тело, горячие губы и властный голос, и чтобы этот жар удовольствия не отпускал его никогда.       — Глупый, — прошептал Сичэнь снова, но одновременно с этим мягко коснулся пальцами его скулы, после чего запустил их в волосы, ласково сжимая. — Совсем молодой. — Он толкнулся опять, подхватывая Цзян Чэна под колено и вынуждая открыться сильнее, и тот задышал чаще в предвкушении. — Запомни, что ты согласился сам.       Цзян Чэн не смог ответить, потому что новая волна ци, ещё более мощной, чем прежде, захватила его так, что сорвалось дыхание. Сичэнь, больше не сдерживаясь, теперь жадно удерживал его на месте и наполнял снова и снова, распаляя удовольствие, заставляя золотое ядро вспыхнуть с новой силой, и Цзян Чэн мог только стонать, сдаваясь этому натиску, позволяя бессмертному творить со своим телом всё, что тому захочется, и когда оглушительное наслаждение заставило его излиться и опасть на постели без сил, он соскользнул в уютную темноту, слишком обессилевший, чтобы ей сопротивляться.