Море клянётся, гора присягает

***

      Ван Ян, после всех выпавших на его голову испытаний, потерял многое. Но и многое приобрёл.       Война закалила его и без того довольно твёрдый, даже резковатый характер, и теперь чиновники в Судебной Палате, куда он был направлен служить, сполна ощущали это на себе.       Он сумел привести в порядок разнузданное ведомство, разобрался с архивами, и под его руководством всё теперь работало исправно.       Так Ван Ян получил успех в карьере и продвижение по службе.       Ван Ян даже сумел наконец наладить свои личные дела, поговорив с господином Лань начистоту и разрешив все недопонимания, исключив все недомолвки, что между ними оставались после его отъезда на поле боя.       Лань Цзюэ, кажется, когда полностью осознал, что Мовэнь сумел вернуться с войны живым и невредимым, уяснил для себя что-то. Что-то очень нужное, важное, но Ван Яну неведомое. И нерешительность, столь Лань Цзюэ присущая, из его отношения ушла, уступив место сокровенной близости. Ван Ян это чувствовал: и по тёплому взгляду господина Лань, и по его ласковым словам, и по его мягким прикосновениям.       А недавно Лань Цзюэ даже решился привезти в своё поместье молодого господина Лань Хуэя.       Мовэнь давно знал, что у Лань Цзюэ был ребёнок, но ни разу не видел его, поскольку из-за обвинения рода Лань в предательстве, Лань Цзюэ перевёз сына в какую-то глушь, где мальчик и рос.       Ван Ян отлично помнил тот день, когда вечером, лёжа в постели, Лань Цзюэ мимоходом, будто это было чем-то неважным или само собой разумеющимся, сказал:       — Я собираюсь привезти сюда сына.       — Значит, мне стоит уехать из твоего поместья обратно к себе? Жаль, а мне тут нравилось. Да и привычно стало, — Ван Ян попытался перевести всё в шутку.       Лань Цзюэ нахмурился:       — Мой сын уже столько лет растёт без отца. Но теперь в столице безопасно, и имя моего рода очищено, потому я хочу возместить это время. А ещё… — он немного замялся, — я хочу познакомить его с тобой. Давно пора нам уже остепениться.       «Давно пора нам уже стать семьёй».       У Ван Яна, после этих слов, внутри всё вмиг заледенело от страха и неуверенности.       Сможет ли он поладить с Лань Хуэем?       Ван Ян не знал. Но ему было очень лестно, что Лань Цзюэ считает его настолько важным для себя человеком, что даже готов познакомить со своим сыном.       Благо, выдержка, полученная в боях, помогла Ван Яну скрыть замешательство. Он мягко улыбнулся, погладив Лань Цзюэ по растрепавшимся волосам, и ответил:       — Хорошо. Ты уже решил вопрос с перевозкой? Или тебе помочь? Всё же, на пути вам могут встретиться разбойники, потому нужно быть осторожными.       Лань Цзюэ несколько раз недоумённо похлопал глазами:       — Что?       — Говорю, я волнуюсь о том, как вы будете добираться, — Ван Ян повторил ещё раз, решив, что, наверное, Лань Цзюэ плохо его расслышал.       — Я думал, ты будешь против… — признался господин Лань тихо-тихо.       — Отчего же? Вовсе нет, — Мовэнь слегка покачал головой.       Лань Цзюэ, услышав такой ответ, со всей признательностью заглянул Ван Яну в глаза и вдруг притянул его к себе ближе:       — Знал бы ты, как сильно я тебя люблю, — произнёс господин Лань на выдохе, пока его руки опустились к полам халата, а губы впились в губы Ван Яна страстным поцелуем.       Мовэнь, конечно, ответил с не меньшим рвением. И после такой ночи, какая у них была в тот раз, он даже невольно засомневался, что им действительно пора «остепениться».       Но, как бы то ни было, до дня судьбоносной встречи, тревога ни на миг не покидала душу Ван Яна.       Как оказалось, зря: Лань Хуэй оказался прекрасным ребёнком, очень смышлёным, упорно трудящимся и совсем не капризным. Он вовсе не держал зла на Лань Цзюэ за то, что тот его отослал, а наоборот, был искренне благодарен за спасение.       И внешне, и внутренне, Лань Хуэй был очень похож на самого Лань Цзюэ, чем вызывал в сердце Ван Яна особое принятие. Так он и не заметил, как полюбил сына господина Лань как своего собственного.       И Лань Хуэй, к удивлению Мовэня, отвечал ему взаимностью: всегда прислушивался, любил вместе ездить на лошадях, стрелять из лука или читать. И, как говорил Лань Цзюэ, тянулся к нему даже больше, чем к родному отцу.       Так, Ван Ян чувствовал себя по-настоящему счастливым.       Пока кое-что, глупое и неправильное, не произошло и не разбередило его застарелую рану.       Однажды господин Ван пришёл домой со службы раньше, чем планировалось. Лань Цзюэ дома не было. Мовэнь прошёл в глубину поместья, в их с Лань Цзюэ комнату, и увидел на кровати белый, вытянутый цветок эпифиллума, чьи лепестки простирались острыми иглами, напоминающими лучи звёзд.       Цветок одиноко лежал на обложке книги, которую читал Лань Цзюэ, и, видимо, забыл убрать с кровати.       Ван Ян вообще не очень-то интересовался цветами, а уж эти цветы и подавно видел лишь несколько раз в своей жизни.       В то время, которое ему хотелось забыть навсегда.       Тогда Ван Ян вот-вот должен был отправиться на войну. Их отношения с господином Лань уже давно вышли за рамки дружеских, но ещё не были особо доверительными, как бы Ван Ян ни старался.       Он долго не понимал, почему Лань Цзюэ не хочет открыться ему до конца.       А потом в усадьбу к Лань Цзюэ заявился он.       И вот тогда господин Лань потерял голову.       Ван Ян же понял всё без лишних объяснений, и приходить в ставшую родной усадьбу в одночасье стало для него невыносимым.       Гу Цинчжан в белом, как облако, ханьфу был самим воплощением изящества. Бледнолицый, с утончёнными жестами, нежными руками и возвышенными речами, он казался куда более подходящей парой такому же воздушному Лань Цзюэ.       Шулинь, как его называл господин Лань, расхаживал по периметру поместья, точно был его хозяином. Ну а настоящий хозяин дома, собственно, был не против.       Ван Ян чувствовал жгучую ревность и горькую обиду. Ведь понимал, что то место в сердце Лань Цзюэ, куда он так отчаянно старался попасть, уже давно было занято другим.       Из-за своей нерешительности Лань Цзюэ, наверное, не мог Ван Яна просто-напросто прогнать, а потому лишь делал намёки: то поправлял складки на одежде у Шулиня, то слегка касался его пальцев, когда они все вместе стояли на мосту у небольшого декоративного прудика и держались за перила.       А однажды Лань Цзюэ, вроде как, даже в шею Гу Цинчжана поцеловал. Хотя последнее, надо сказать, не предназначалось для глаз Мовэня.       Тем не менее, Ван Ян продолжал настырно приходить в усадьбу каждый день: превозмогая себя, стараясь не замечать смятения в глазах Лань Цзюэ, которому, должно быть, было сложно лавировать, когда оба его возлюбленных — настоящий его возлюбленный и лишь временная замена — находились в одном с ним доме.       Ван Ян продолжал приходить просто потому, что, пусть это и было по-детски, ему хотелось насолить этому Шулиню: белому, чистому, идеальному. Раз уж Гу Цинчжану достался Лань Цзюэ, то пусть он хотя бы пострадает от постоянного присутствия Ван Яна. Пусть знает, что, когда он пропал, Лань Цзюэ не хранил ему верность.       Даже если для Лань Цзюэ всё то, во что Ван Ян вкладывал всю душу без остатка, и было просто ничего не значащей интрижкой.       Тогда, стоило Ван Яну прийти в поместье Лань, он обнаруживал в комнате Лань Цзюэ эпифиллумы.       Те цветы, которых до появления Гу Цинчжана, Ван Ян у Лань Цзюэ никогда не видел.       И что же Мовэню нужно было подумать сейчас, когда он вновь увидел эти ненавистные ему цветы? Когда он только позволил себе поверить, что они с Лань Цзюэ…       Сердце тут же обожгло кипятком ревности.       — Мовэнь? — тихий голос прерывает его размышления.       — Откуда этот цветок? — вместо приветствия, неожиданно ядовито и зло, спрашивает господин Ван.       Лань Цзюэ заглядывает через плечо Ван Яна и, увидев причину их зарождающегося раздора, недовольно поджимает губы.       — А ты как думаешь, откуда?       — Он вернулся? — сквозь зубы цедит Ван Ян, — или… Ты сам купил цветок, чтобы он напоминал о…       — Ничего из этого, — тут же прерывает его Лань Цзюэ, — цветок подарил мне А-Хуэй. А ты до сих пор ревнуешь, да? И вспоминаешь того, о ком не вспоминаю уже даже я?       Ван Ян, после такой отповеди, вдруг почувствовал себя пристыженным. Ему было по-настоящему совестно за свой порыв злости. Он обидел Лань Цзюэ.       — Прости меня, я…       Господин Лань лишь вздохнул и подсел к Ван Яну, осторожно обняв его:       — Знаешь, почему Шулинь всегда носил с собой эти цветы? Он поведал мне как-то, что его мать дала ему прозвище Тань-эр.       — И? — Мовэнь не знает, что ответить на это разъяснение.       — Именно тот эпифиллум, что появляется лишь на мгновение. Имя очень подходит Шулиню. И его любви, кстати, тоже, — Лань Цзюэ вжимается лбом Ван Яну в плечо, — забудь это. Это всё проходящее, А-Ян. А с тобой… С тобой всё иначе! С тобой я наконец понял, что такое «надолго». Что такое «навсегда». Ну как же мне ещё доказать тебе?       Лань Цзюэ кажется действительно расстроенным, а Ван Ян смотреть на это не может:       — Иди сюда, — он прижимает возлюбленного к себе ещё сильнее.       — Его я никогда не считал своей семьёй, понимаешь? — бормочет Лань Цзюэ в грудь Мовэню, — а ты и А-Хуэй — вы и есть моя семья.       И Ван Ян знает: это никогда не изменится, пусть хоть весь сад в поместье Лань будет расцвечен белым светом эпифиллумов.