***
Ричи теперь ворочается и уснуть долго не может, не потому что снова ждет чего-то, теперь мысли его раздирают и жар в груди. Закрыв глаза, он снова испуг на бледном лице видит, и отчего-то дурно ему, что страх он вызывает. Уговаривать себя, что это прелесть его окутала, он больше не может. Себя не обмануть. Разве можно так пропасть в ком-то, кого всего два раза видел? Он же убить его должен был или страже сдать. Эти твари смерти их хотят. Ричи тяжело вздыхает и снова амулета касается, приподнимает его, рассматривает. Солнце, лучи узорами украшены, камень в крепкой огранке. Он должен быть хорошим воином, добиться расположения короля, к матери с сестрой вернуться, земля у него своя будет, он туда жену свою приедет, они детей родят. А если? Он глаза прикрывает, представляя, как всё хорошо может быть. Дом его, жена красавица, дети… А потом… Юноша с бледной кожей, распластанный под ним, он в любви ему вечной клянется и руки к щекам тянет, оставляет поцелуй на сухих губах. Он его весь, преданный. Его единственный. И Ричи у него единственный. Разве еще что-то ему нужно? — Эй! Эй! — звонкий голос Денбро по ушам бьет, — полегче, парень, — он от себя его отталкивает, и Тозиер в миг просыпается, подскочив на лежнике. Палатка приоткрыта. Уже вечереет. Значит, он долго спал, — ты чего ко мне во сне прижимался? Я не девка тебе. — И-извини, — Ричи даже способность связно говорить теряет, — приснилось просто. — Ладно, брось, — Билл отмахивается, видимо, заметив, что товарищ немного не в себе, — мне тоже бывает снится всякое. Сегодня в лес идем, будем дальше прочесывать. Тоска. Если здесь упыри и прячутся, то явно очень хорошо это делают. Вчера тоже ничего не нашли. На один только след босой напали, но это оказалась блаженная местная. Грибы по ночам собирает босиком, зимой. Может, это она вообще была всё время, — рассказывает Денбро пока торопливо одевается. Тозиер вовремя язык прикусывает, чтобы не сказать, что здесь явно упыри есть, но понимает, что не может. Когда придет время, он сам поймает. Но другим позволить это сделать не хочется. Именно в этом себя уверяет. Но, охота снова проходит неудачно, в западной части ничего абсолютно не находится, только небольшое ведьмачье поселение, которое они запугивают. Но от них немного полезной информации получается добыть. Местная староста в лесу магию чувствовала, на юге. Но магия эта не обладала природой ордена. Она была чуждой, не здешней, темной. Теперь им становится понятнее, что можно в следующую вылазку проверить. Ричи думает о том, что возможно, с тем упырем, правда, ведьмак может рядом быть. Амулеты такие тот не мог просто так достать, еще и так разбираться в них. Значит, если они на его след нападут и загонят, как лисицу, то скорее всего, смогут и часть подполья раскрыть. Тозиер теперь сомневается, что правильно поступил, не схватив того сразу, кто знает, встретятся ли они еще, или уже убежать успел. Но потом он сам себя одергивает. Вспоминает напутствие Билла о том, что думать ему меньше надо. Не должен убежать. Они обязательно увидятся. Сердцем чувствует.***
— Если я тебя попрошу сегодня никуда не ходить, ты не послушаешь? — Бен останавливается на пороге в комнату, когда видит Эдди, собирающего снова свою сумку. — Да. От Стэна письмо пришло. Он попросил меня продолжать собирать сведения. Он приедет через три недели, Бен. И мы вместе уедем, — друг сияет весь, как начищенный пятак. Хэнскому аж встряхнуть его хочется, — надо сегодня у лечебницы побродить, там часто вояки лясы точат. Может, узнаю чего. Три недели! Чертов Урис, их за дураков держит. Но пока Эдди верит ему, он не может ничего с этим сделать. Только если силком отсюда тащить. Но, ему тоже время нужно, чтобы следы они смогли замести. Он точно Эдди увезет тогда, куда никто из псин не сунется. Они вдвоем лишь с ним будут. — Бен, мы дождемся. Нам надо верить Стэну. Он заберет нас. Чуть-чуть совсем осталось, — Каспбрак руку ему на плечо кладет и сжимает. Хэнском мнется, губу закусывает, во взгляде полном надежды пропадает и снова соглашается.***
На площади сегодня особенно многолюдно. Даже не протолкнуться становится. Видимо, опять публичная казнь грядет. Эдди сквозь толпу пробирается, потом на узкую улочку сворачивает, лечебница находится в нескольких поворотах, сразу недалеко от публичного дома. В спину ему доносятся радостные крики и смех, глашатай что-то объявляет, но он старается уши прикрыть ладонями, затем раздаются звуки барабанов, трубы. Эдди даже чуть ведет от этого, и перед выходом на еще одну небольшую площадь он о стену опирается. С каждой новой казнью, страх возможной гибели возвращается к нему. Дыхание перехватывает. Он сжимает сумку крепче, готовый упасть на колени. Невозможно. Не стоило сегодня идти. Бен был прав. В глазах темнеет, он рот ладонью прикрывает и всхлипывает, крики обреченного до него доносятся. Главное, не оборачиваться. А воображение ему еще хуже видения подкидывает, как он перед толпой сам стоит на эшафоте и кричит о помощи. Ноги подкашиваются, он всё-таки падает, медленно, будто внезапно воспаряет над землей, но в полете задерживается и чувствует руки чужие, которые посреди живота обхватывают. — Тихо, — голос чужой шепчет, — тише. Стой, торгаш, — его прижимают к себе, капюшон снимают и волос касаются, — ты чего? Казней боишься? Я их тоже не люблю. Стой, — сильные руки не отпускают, наоборот, еще крепче сжимаются, — дыши- дыши, - гладят, - удивительно, что мы снова встретились, —произносит голос, и Каспбрак вздрагивает, глаза распахивает и наконец-то может глубоко вздохнуть. Он дрожащей рукой чужую нащупывает и оторвать от себя пытается, но ему не дают. Хватка железная. — Ты на ногах не стоишь. Куда собрался? — он лица псины не видит, но кажется, что тот улыбается, — пошли в харчевню сходим, я напою тебя, накормлю. Тебя от голода так повело еще, наверное. Ричи знает, что это неправда. Еда упырям не нужна, но отчего-то весело ему становится посмотреть на то, как тот выкручиваться будет. Да и отпускать это тщедушное тельце ему не хочется. Так просто тот не сбежит от него. Возможно, с первым проколом, он его и поймает, а потом сразу к страже. — Н-не стоит, — единственное, что может выдавить из себя Эдди, и голос его так жалостливо звучит, высоко. Самому противно от себя становится. Он чувствует себя бабочкой насаженной на иглу жестоким коллекционером. Но его не слушают, лишь ненадолго из хватки выпускают и за запястье тут же перехватывают, чтобы за собой повести. — Ты чего трясешься, как осиновый лист? — спрашивают его, когда они среди шумного, пропахшего хмелем зала оказываются. Но он даже сказать ничего не может, лишь головой машет и губы облизывает, псина его от себя не отпускает, садит рядом и сжимает его руку, — не бойся. Упырей здесь нет, — смешок в чужом голосе слышится, — сейчас поедим и легче станет. Оборотень вино заказывает и тарелку мяса. Эдди молится, чтобы оно не с кровью было, иначе сразу про него здесь все узнают. Тем временем горячая рука с его руки за ногу перемещается, сжимает. Каспбрак едва сдерживается, чтобы не вскрикнуть от этого, слегка дергается, но его снова придерживают. Он чувствует дыхание на волосах, у шеи, псина уже отпивает немного вина, которое им приносят. Он чувствует жар тела, непривычный жар. Возможно, ему все это кажется, а сам он в бреду где-то лежит. — Ешь мясо, — голос над ухом звучит настойчиво, — ты же голоден. Эдди сглатывает и голову поворачивает, встречаясь с чужим взглядом, который желтым горит. Одна из рук оборотня на столе лежит и кажется огромной, Каспбраку, думается, что она готова на его шее сжаться и сломать. Он несмело руку к куску мяса тянет и подносит ко рту, чувствуя, как за ним продолжают пристально наблюдать. Он облизывается и откусывает небольшой кусок, который застревает в горле, но с усилием проглатывает, затем откусывает еще. Единственное, что радует, это что мясо оказывается без крови. — Тебе так мало хватает, — оборотень усмехается, и сам берет еще один кусок мяса, он жует жадно, облизывает пальцы, запивает его вином. Эдди чувствует, как тошнота к горлу подкатывает, но старается держаться. Мясо в нем застревает и дурно становится. — Откуда ты амулеты берешь? — задает вопрос оборотень внезапно. — Я, — Каспбрак голову опускает, и думает. — У ведьмака учился делать, наверное? — Ричи становится жалко смотреть на это, и он сам подсказать пытается. Он должен сейчас на площади быть, людей слушать, а не здесь сидеть, в игры играть. Но тело, что трепещет в его руках, вызывает больше внимания и чувств странных. Он хочет его из этой харчевни увести в переулок темный и там наконец-то покончить с этим. — У ведьмака научился. — Я так и подумал, — Ричи кивает и решается, — пойдем отсюда. Он кидает монеты на стол и тянет упыря за собой. Тот по прежнему не сопротивляется, только голову уже не поднимает, послушно позволяет себя к стене припереть, и мертвым взглядом вперед упирается. Тозиер, выйдя на улицу, немного в себя приходит. Уже глубокая ночь, с площади доносится аромат паленой плоти, и он нос морщит. А потом снова к упырю поворачивается, который так и стоит замерев. — Страшно, да? — склоняется ближе, ведет костяшками по щеке чужой, — я знаю, что тебе страшно. И знаю, почему, — упырь на это тоже не реагирует, будто смиряется с чем-то внутри. Опять в груди щемит, Ричи вздыхает и касается места, где амулет висит, даже чуть отступает, пытаясь вздохнуть поглубже. — Почему? — доносится до него шепот, — почему мне страшно считаешь? — Эдди понимает, что уже ко всему готов, но смерти всё ещё боится. Хотя, что уже. Если убьют его в этом вонючем переулке, то так тому и быть. Значит, судьба его такая. Жаль подведет только всех. Тозиер снова взгляд поднимает и чужой ловит. Не напуганный, потерянный, скорее. — Потому что… Потому что каждый день все вокруг умирают. И скоро никого не останется, - вылетает изо рта, и он даже не особо задумывается. То, что на душе было, наконец-то может вслух произнестись. — Я умирать не хочу. Эдди глаза закрывает и голову вбок поворачивает. Ноги снова подкашиваются. Его судьба сейчас стала волею случая. — Я тоже не хочу. И не умру, - звучит рядом уверено. И это правда. Псины здесь не умирают.