***
После того, как каким-то чудом Эдди оказывается отпущен оборотнем, он наконец-то ясно осознает, что его почти поймали и смерть, которую он видел в глазах чужих, уже дышит ему в затылок. И если с ним что-то случится, то Стэну он не поможет. Он подведет его. Он все рассказал Бену, тот утирал его слезы, долго успокаивал, уговаривал уехать сейчас. Пусть на их след нападут, но так долго идти волчары не будут. Предлагал в горах спрятаться и там уже ждать дальше. Эдди не согласился, только снова пообещал написать Стэну. Он уговаривал его подождать еще две недели. Им с Беном надо было схорониться, переждать в тишине, отряды начали настоящую облаву и момент, когда их поймают был лишь делом времени. Урис отвечал, что ему надо продолжать выходить, только лучше прятаться, давил на совесть, на необходимость помочь сопротивлению. Каспбраку на душе паршиво становилось, что он как трус дома забился. Но пересилить себя он не мог. Ему постоянно мерещился стук тяжелых ботинок, горячие руки, которые утаскивают его прямо из постели и всего этого был образ один. «Беги отсюда! Из города беги, упырь» И лучше бы он послушался. Тогда он не до конца это понимал, ведь псин слушать непривычный, но осознать пришлось уже, когда наступил час расплаты за глупость. Стэн стал писать все чаще, он уже не уговаривал, а прямо призывал Эдди продолжать. Им нужно было знать, куда дальше отряды направятся, чтобы перехватить их, каждая минута была на счету. Каспбрак понимал, но боялся. Бен наоборот просил его прекратить реагировать на письма. Он все готовил, чтобы они сбежать могли. Но, однажды Эдди не выдержал. Он уговорил Хэнскома отпустить его всего на один день, а потом они сбегут, как тот и хотел. И не важно, что расстроят Стэна. Эдди понимал, что желание жить в один момент стало больше, чем все остальное. Выйдя в город, он застал пламя почти на каждом шагу, где-то догорала чья-то плоть, опадая черными угольками и в нем невозможно было уже узнать нечто живое, кто-то еще кричал и бился в отчаянии. Каспбрак затыкал уши, но старался в этот раз держаться. Он в тот день все-таки достиг лечебницы и ходил вокруг нее, сумев все-таки узнать кое-что полезное. Даже обрадовался, что все так легко получилось и вот вот они с Беном уйдут отсюда, спрячутся от кошмара, немного переждут и снова присоединяться к сопротивлению. Но его схватили. Он даже сам не понял, как это произошло, как его вычислили. Маскировка до сих пор не слетела, но та псина, что его поймала, была уверена что знает, кто он на самом деле. «Я этот запах никогда не забуду», — сказал он тогда оскалившись. Эдди ничего не понял, но рвался тогда отчаянно, дрался за возможность быть свободным. Это было совершенно бесполезно. Его поймали. Когда он попытался клыками в чужую шею вцепиться, его резко отшвырнули и ногой по лицу проехались. Это такую боль вызвало, что он, кажется, просто отключился даже ненадолго. Обнаружил себя уже связанным на лошади. Его схватили. «Нет, нет, он не умрет» Его спасут. Точно спасут. Спасут же?***
Когда Эдди не вернулся и с рассветом, Бен понял, что точно что-то произошло. Друг просто не мог не вернуться. И сбежать без него не мог. Хотя, сейчас это казалось, самым желаемым поворотом событий. Если решил так сбежать, то Хэнскома волновало только то, что тогда ему прятаться станет в разы сложнее. Когда наступил уже полдень, и вести никакой так и не поступило, Хэнском решился выйти в город. На улицах убирали остатки вчерашнего «веселья», все жили своей жизнью, не обращая внимания на смрад и грязь вокруг. Это была простая обыденность для остальных. Бен сильнее натягивал капюшон и шел до поместья бургомистра. Там стража должна была разместить описания новых обреченных. Всего было немного — пара девушек и четверо юношей. Бен прочитал список несколько раз, чтобы точно убедиться, что не ошибся. На пятый раз его руки уже дрожали, будто он выпил отвар из беладонны. На доске углем было выцарапано знакомое описание. Эдди поймали. Его могут убить. Нет, нет. Бен знал, что допустить этого не мог. Обычно обреченных казнили через неделю после поимки — сначала давали время на то, чтобы узнать какие-либо сведения. Урис должен был успеть. А конце концов у него есть подкупленные псины в страже. Значит, Эдди они точно освободят. На первые два письма ответа от Стэна не было. Птицы отлетали два дня подряд. Но на следующий день, когда Хэнском с надеждой смотрел в окно, ничего так и не появлялось. В третьем письме он уже не жалел нелестных слов об Урисе, к своему стыду, он напоминал об их с Эдди любви. Призывал сделать что-то. Он готов был сам пожертвовать собой, но это не помогло бы. Он должен был пока оставаться жить, пока друг ждет их помощи. И Урис ответил, когда лучше бы не делал этого. В сухих словах его не было жалости — всего несколько скупых на чувства строчек. «Ради одного не жертвуют остальными. Подкупленные псины мне еще нужны, чтобы рисковать вскрыть их личность. Мне жаль. Но Эдди сам виноват, что попался.» Это его окончательно убило. Впав в отчаяние, гнев и ярость он крушил их ветхий дом. Банки с зельями летели на пол, с жалобным звоном разбивались на черепки глиняные горшки. Он скулил, как побитая собака, и долго думал о том, какого сейчас Эдди. Ждет ли он? Верит ли им еще? Терпит? Ему сильно больно? Бен почти не спал, так как закрыв глаза он видел истерзанную плоть и как наяву слышал крики. Он готов был забрать все себе, но не мог.***
Эдди, правда, было больно. Когда его привели в пыточные, он думал, что выдержит. Дождется, пока Бен сообщит Стэну и тот его спасет. Но, дни шли, и ничего не происходило, кроме боли. Жуткой боли везде. На второй день он перестал кричать. Поначалу они сильно не старались. Ломали только его пальцы, один раз руку, вывернули лодыжку, кололи пятки иглами. Они смеялись, когда он закатывал глаза, устав кричать, и только протяжно стонал. Им было весело. Они грозились раскаленной кочергой, когда не видели достаточно яркой реакции, на свои старания. У Эдди перед глазами было лишь красное марево, и он был рад, что не видит хотя бы лиц. Его тело было одним большим оголенным нервом. В короткие моменты «отдыха», он звал Стэна, Бена, маму. Но никто не приходил. Когда переломы стали заживать, им наскучило, и они придумали новое развлечение. Теперь они стали понемногу отрезать его пальцы. Из культей уже ничего не росло нового. От этого им становилось радостней. Лицо только его не трогали. Только клыки повыдергали. Не хотели портить вид для исполнителя последний воли. И Эдди даже не знал была ли это очередная их жестокая шутка или правда. Они спрашивали его о сопротивлении, пытались выяснить его роль. Но он молчал. Он все еще грел надежду, что Стэн придет за ним, и он не мог его подвести. Ничего не происходило. Кроме боли. Теперь смерть казалась выходом, теперь он, кажется, не так боялся.***
Ричи очень долго пытался выяснить, как найти возможность попасть в подземелья. Он был не местный, поэтому это было сложнее, но воинам везде давали поблажки. Хоть, конечно, не так быстро, как того хотелось. В подземельях пахло кровью, гнилью, отходами. Он старался меньше смотреть пока шел к единственной камере, откуда доносился лишь тихий шепот. Там тоже пахло кровью и страхом. Ричи не решался сначала войти, ощущая себя причастным к тому, что творилось, но чужое отчаяние манило, а он видел всегда себя спасителем. Он даже знал, как мог бы помочь и был уверен, что ему не откажут. Так странно примешивалась к тьме легкая радость от этого факта. Пленник был найден забитый в самом углу камеры. Он был почти голым, лишь в легкой накидке на тело. Ноги его простирались на полу, а ладони он прижимал ко рту, что-то тихо говоря. Кажется, будто он спал, так как глаза были его закрыты, но вздрогнул, когда услышал звон решеток, а затем шаги. Тозиер опустился напротив и провел по чумазой щеке костяшками. Нежность сейчас была хуже отъявленной жестокости, но он не мог с собой ничего сделать. Он оторвал чужую безвольную руку от лица парня, оглядел культи, что остались от трех пальцев, коснулся губами ран. «Как ведьмаки чужую боль забирали? Он бы сейчас так хотел так попробовать» — Не надо… — раздается в тишине, — не трогай меня или добей сразу. — Ты умирать не хотел. Ричи хмурится и чуть сжимает чужую ладонь в своей. — Как видишь, бывает что обстоятельства меняются, — на бледном лице появляется кривая усмешка, — давно знал? Он не договаривает, но они оба понимают о чем речь. — Давно. — Почему не убил? — Не хотел. Честность сейчас становится дороже золота. Он видит, как в полумраке начинают блестеть дорожки от слез. — Я Ричард. — Эдвард. — Имя красивое, — Ричи еще ближе подползает, рукой зарывается в чужие мягкие волосы. Они слиплись немного от грязи, но противно не становится. Эдди дрожит, слабо пытается оттолкнуть его, но Тозиер уже не позволяет. Он сжимает запястье руки, которая упирается в его грудь. Касается истерзанных губ. Первый в его жизни поцелуй получается неловким. Не таким, как ему представлялось, не так как в любовных романах. Но трепетный, от того, что любви полный. Он после него совсем безумным становится, уже смелее тело к себе притягивает, шеи бледной касается. Он слышал от Билла, что многим его любовницам нравилось такое. Он целует нежно, а потом языком каждый поцелуй затирает. — Не надо, — снова из его рук вывернуться пытаются. Но силы не равны сейчас. Ричи это понимает. Ему и противно от себя, и, кажется, что если он любит, то право имеет. — Тише, — шепчет совсем близко к лицу чужому, — не брыкайся. Я спасу тебя. Слушай меня только. Тебе же путь один сейчас заказан, выбирай поэтому: ко мне или в огонь. Я увезу тебя, спасу, попрошу как награду вместо земли. Я столько сердец вырезал, король не откажет. Ты только слушай меня, — шепчет, как в бреду между поцелуями. До ушей его чужой всхлип доносится и стон слабый больше на скулеж похожий. — Не трожь меня. Я вас всех ненавижу, псины мерзкие. Вы мать мою убили, моих братьев и сестер убиваете. Никогда я не буду с таким, как ты. Убери свои руки, — лицо Эдди кривится, он собирает все силы, чтобы наконец-то оттолкнуть от себя тяжелое тело и выползти. Выход кажется так близко. Псина забыл закрыть решетку, когда входил и этот шанс с ума его сводит. Он старается бежать, как может, едва перебирая ослабшими ногами. Но, оборотень не слаб и возбужден. Он, конечно, настигает его. Каспбрак чувствует звон в ушах, когда его ударяют о железную решетку, чувствует, как рот наполняется кровью из-за прикушенного языка, а может из носа сломанного. Его тащат назад, ставят на колени на грязный пол. Он чувствует, как ладони шарят по телу, уже смелее. Его ветхая накидка задирается, делая его практически полностью обнаженным. Он кричит, но опять выходят лишь хрипы. — Тише. Успокойся, — Ричи не знает, что делать точно, действуя только на инстинктах. Он касается бледной плоти, ощущая, как дрожь проходит по всему телу. Он, как бедняк, дорвавшийся до миски горячего супа. Он делает надрез амулетом на ладони и смачивает член своей собственной кровью, смешанной со слюной. Входит туго и болезненно даже для него. Ричи пытается продвинуться дальше, добавляя еще немного слюны, упирается в чужую спину, обхватывает за живот, насаживает на себя. Тело под ним, когда плоть полностью внутри оказывается, вскидывается, раздается протяжный стон, а затем всхлипы. Тозиер двигается, чувствуя, как становится легче. Он слышит как капли крови вниз стекают, образовывая небольшую лужицу у его колен, пачкая собой бледную кожу. Ричи знает, что это уже не его кровь, но остановится не может. Он, словно в транс погружается, удивляется, как оно приятно бывает. Шепчет в нежности порыве: «Ты такой красивый. Я тебя как на речке увидел тогда, сразу себе захотел. Нежный. Я спасу тебя. Слушайся только. Мой хороший. Мой.» Когда заканчивает, он ощущает, что тело под ним уже совсем не вздрагивает. Ни на слова его, ни на ласку не реагирует. Тозиер даже с перепугу, отскакивает сначала, стражу позвать хочет, но, когда он отходит, Эдди набок заваливается, глаза его открыты, но смотрят абсолютно пустым взглядом вперед. Ричи штаны надевает обратно и подходит тихо, на колени опускается. Снова по лицу чужому ведет, нежно, едва касаясь. — Эй, — он слегка плечо чужое тормошит, а потом к себе на колени ослабшее тело облокачивает, — все закончилось. Я заберу тебя слышишь? Ты не умрешь, как и хотел. Я спасу тебя, — шепчет он целуя в макушку. Из-за отсутствия какой либо реакции, он уже начинает думать, что Эдди, правда, умер, но тот внезапно взгляд на него поднимает и губы облизывает. — Я лучше на эшафоте умру от огня, чем с тобой вместе окажусь. Мерзкой псиной, — он словно выплевывает каждое слово, — тебя никто никогда не полюбит, потому что урода такого полюбить невозможно. Ты отвратителен, чудовище. Не телом, а душой. А потом замолкает. Ричи от этих слов вздрагивает, словно от пощечины. Боль по сердцу снова разливается. Только боль эта настолько сильная, что на стены лезть хочется. Он понимает, что это конец. Он не уведет его, если тот не согласен. Ему не позволят, так как из таких невозможно сделать послушных рабов. Остается и, права, только огонь. Но Ричи так огня боится сам. Он не замечает, как в его руке осиновый колышек оказывается, и лишь когда в плоть чужую его втыкает, в сердце, в себя приходит. Эдди хрипит и дергается, слабой рукой его груди касается в агонии и кровью собственной давится. Еще недолго вздрагивает, а после обмякает. Ричи всхлипывает, роняя горячие слезы на замершее лицо напротив. Он прижимает к груди в миг, отчего то тяжелое тело. Снова целует в макушку. — Мы встретимся. Обязательно встретимся. Спины его касаются первые лучи солнца. Наступает новый рассвет. Новый день. Он знает, что он снова вернется в ту жизнь, что была и до. Он станет сильным воином. Возможно, таким же, как Мориссон. О нем будут петь песни. И мир они новый построят. Мир, в котором страданий меньше будет и смерти. Ее и нет больше.