Завтра начнётся Апокалипсис.

      Генри, если быть откровенным, испытывает странное чувство дежавю, когда открывает глаза и видит перед собой три знакомых лица и похожую обстановку на ту, что была, наверное, с пол года назад, когда его карьера опаснейшего в штатах преступника была на самой своей заре. Разве что вместо ящиков с боеприпасами лежит он на кушетке, вместо металлических стен вертолёта он видит стены лазарета и над ухом пиликает какой-то медицинский аппарат, а не лопасти. Последнее, что он хочет видеть после единоличного уничтожения целого криминального клана и без пяти минут смерти. И последние, кого он хочет видеть — дяди в форме, двое в фуражках, — капитан и генерал, — а третий в наушниках. Даже лица те же: уставший Хьюберт, потирающий указательным и большим пальцами одной руки переносицу, а во второй держит официальную благодарность; как всегда хмурый, — он вообще хоть иногда улыбается, если не глумится над кем-то? — Руперт со сведёнными в одну точку широкими бровями, одна из которых рассечена и при виде неё Стикмин едва давит усмешку, вспоминая, как лично оставил на пол лица наглому тюремщику шрам металлическим прутом; единственный, при виде которого вору не хочется раздражённо вздохнуть и поморщить нос — Чарльз, любопытно округливший зелёные глаза и заглядывающий киборгу прямо в лицо с наклонённой набок головой, как щеночек.       Единственное, что выдирает Генри из собственных мыслей о том, как ему паршиво и почему его снова вытащили с того света, это поднятие темы о вышеупомянутой официальной благодарности и возможности свалить на все четыре стороны куда подальше от ваших правительств, армии и криминальных кланов. Воодушевлённый, он удостаивает всех троих чести приподняться на локтях и перейти в сидячее положение, чтобы забрать бумажку из чужих старческих рук и, бегло читая немногочисленный текст, задуматься над тем, что он наконец свободен и в праве рвануть, куда захочет.       Осознание того, что рвануть ему некуда, больно бьёт по голове и вот на лице вора снова красуется кислая мина и, как только Гейлфорс оборачивается к нему спиной, бумажка с благодарностями летит в ближайшую урну.       Генри и раньше не блистал большим имуществом. С похищением Тунисского алмаза ситуация немного стабилизировалась, но и к этому вернуться сейчас просто нельзя, он отказался от всего этого ради большего. Ради лидерства и богатства, ради абсолютной свободы и, как ему тогда казалось, неуязвимости. Но Топпатам нужен был сильный лидер, — которым, Генри, конечно, являлся и является, просто поняли они это тогда, когда дирижабль столкнулся с орбитальной станцией, — и не мудрено, что Стикмин тот час отправился за борт, проявив хоть немного слабости в лице просьбы о помощи у Реджинальда. Правда, с усатым дело было больше в желании отомстить Генри, оставившего близкого ему человека едва ли не калекой, но прямо на весь клан об этом не заявишь.       И вот он снова остаётся на обочине жизни, привязанный к армейским казармам и, как не странно, ангару.       Паренёк с щенячьими глазками пускай и не кибернетик и даже не инженер, а так, механик с натяжкой, — постоянное копошение под крышкой любимой Вертушки даёт свои плоды, — но подзатянуть какие-то гайки, поправить насосы и одолжить топлива вполне может. Это, конечно, может в принципе любой рабочий ангара, но Чарли не смеряет киборга каждый раз презрительным взглядом, словно тот враг народа, — хотя, почему «словно»? — беседует с ним, как со старым другом и в принципе будто уже и не помнит, что Генри, хоть и не долго, но был лидером Топпатов и вообще предал правительство разок, чем Чарльза очень расстроил в свое время. (— Эй, тостер, — как в последствии выяснилось, Кэлвин — мастер тысячи и одной клички для теперь полуметаллического воришки, — слабо керосину хлебнуть? — По его веснушчатому лицу ползёт подлая, несвойственная для такого солнечного паренька, улыбка, когда он провокационно протягивает собеседнику белую слегка прозрачную канистру с жёлтой ребристой крышкой.       Стикмину, наверное, следовало бы покрутить у виска, ибо, очевидно, работают его протезы вообще не так, но знаете что? Тот рывком поднимается на ноги и, даже не забирает, а выхватывает из чужой руки канистру, вскидывает ту, срывает крышкуи жадно пропадает к горлышку, как обезумевший от жажды.       Чарльз распахивает глаза, смотрит на это добрых несколько секунд, а затем рассыпается в смехе, а потом и скандировании звонкого «Давай-давай!» И подначивании.       Генри, конечно, этот сомнительный шот выдерживает и остаётся без серьёзно вреда для здоровья, — ласковым словом поминает девушку, не схалтурившую на помощи ему не уйти на тот свет, — но и не сказать, что оно того стоило…)       Общение их, хоть и дружеское, но довольно грубоватое, сопровождается подколами, поддразниваниями, посылами, куда только можно, — зачастую в не самые приличные места, — за которыми пойдёт заливистый смех, и нередко даже шуточным соперничеством. Разок обоим приспичило проверить, кто будет шустрее, Генкины металлические закрылки или Чарльзова Вертушка. Вор, к слову, в тот раз с треском продул и обрёк себя на выслушивание насмешек пилота всю последующую неделю.       Со стороны даже может показаться, что они не очень друг друга жалуют, ибо пару раз их заставали подле друг друга в без пяти минут драке, которая состояла бы больше из слабых ударов по плечам и тычек в бока. Правда, долго это не продолжается и со временем они друг к другу смягчаются, в их отношениях появляется место для чего-то более спокойного, мягкого и личного, но не в вульгарном смысле этого слова. Ну, знаете, банальщина: для встреч и времяпровождения друг с другом появляется все больше поводов, не редко глупых и надуманных, а само их время друг с другом значительно увеличивается; теплеют друг к другу, а неловкость от хорошего друг к другу отношения постепенно сходит на нет; ну и, наконец, осознание недружественности своих чувств приходит сначала к одному, а затем ко второму, но очень не скоро, потому что оба дураки. К тому времени, наверное, половина их общих сослуживцев уже ставили ставки, когда эти двое станут встречаться, ибо вести себя, как старые супруги, те начали уже давно. (— Какого-…! — Возмущается пилот, наблюдающий за картиной маслом: взаимодействие двух солдат, при котором один ехидничает, а второй наигранно дуется, протягивая первому пять баксов, но затем Чарльз обрывает самого себя на полуслове.       Генри, в свою очередь, только смеётся над этим, но не потому что считает ситуацию забавной, а потому что не хочет демонстрировать собственную неловкость. — Бизнес, малыш Чарли, бизнес, — со смехом отвечает ему второй солдат и смачивает языком большой палец, перебирая несколько однодолларовых купюр, будто в его руках огромные бабки. Чарльз только розовеет, как клюква.)