Завтра начнётся Апокалипсис.

      "Ну не может же быть всё так просто," — единственная мысль, мелькающая в голове Стикмина всякий раз, когда он наблюдает за Чарльзом. Весь из себя солнечный, оптимистичный и всегда улыбается во все тридцать два, демонстрируя миру ямочки на щеках. Ну не может человек относиться с такой лаской и приветливостью ко всем на свете, особенно к Генри, который, оптимального, того не заслуживает. Нет, он не кается и ему не стыдно за всё то, что он успел натворить и от чего его великодушно освободило само Правительство в обмен на помощь по борьбе с кланом, это было вопросом его выживания в неблагоприятных условиях, данных ему от рождения, но он себя и не оправдывает, понимая, что человек он не хороший в привычном понимании этого слова. А вот Чарли хороший. Или только выглядит так?       И дело даже не в какой-то его внутренней чуйке, которая работает только на потенциально плохих людях, потому что недоверие, болезненно вбитое в его голову жизненным опытом, всегда выкручено на максимум, будто своеобразный "ползунок" в его голове заело и он больше не крутится. Да, может он типичный волк-одиночка, как из низкобюджетных боевиков, крутящихся на репите на всяких богом забытых каналах по ТВ, у которых ещё в главных ролях всегда какие-то пафосные дядьки с лицами-кирпичами и чьих имён никто не знает, ага. Если бы не его предпочтение молчать тогда, когда надо и не очень, он бы определённо вбросил пару фразочек, которые вызовут у окружающих испанский стыд, с целью отогнать от себя прилипчивого напарника, которому вообще не ясно что взгляд застилает, раз он не понимает, что Генри — компания ему совсем не под стать. Но дело не в пафосе и крутом образе. Жизнь просто с завидной регулярностью била вора с ноги в живот, чтобы потом, ошарашенного и дезориентированного, приложить лицом об колено. И знаете, мало в этом приятного. Поэтому он щемится от потенциальных тесных связей, как от огня, совсем не умеющий разбираться в людях и видящий во всех упырей и лицемеров.       Что ещё страннее — Чарли не обижается и остаётся подозрительно терпеливым. Не сказать, что прямо уважает выбор Генри держаться подальше, вернее было бы выразиться, что он просто не злится на собственные неудачи по сближению с ним. Болтает, шутит, пытается вести с ним диалоги, но, когда понимает, что мало что ему удастся вытянуть из бывшего преступника, только оговаривается раз или два, что Стикмин, стало быть, прекрасный слушатель, и словесный поток продолжается.       "С утра стоял красивый туман, гравийные поля такими атмосферными были; еда в армейской столовой просто мерзость, а кофе и то не лучше; Руперт заколебал стены колотить, уже трещины идут; какая-то птичья семейка, свившая гнёздышко совсем рядом с военной базой, очень мило выглядят вместе и уже учат своих птенцов летать;" — Чарли не говорит ничего особо важного, пока они не на миссиях, просто нарушает их сугубо профессиональные отношения, как между напарниками по миссиям и коллегами. Вроде профессиональный солдат, а дисциплины парню не хватает. Генри ведь не один такой, кому на уши наседают, правда? По крайней мере, он имеет представление, с кем регулярно имеет дело. С человеком, который предпочитает прогуливаться в одиночестве подле базы, — и тут снова встаёт вопрос с его дисциплиной и тем, куда смотрит Гейлфорс, — в районе шести утра; с человеком, который неплох в готовке, ибо, жалуясь на то, что подают в столовой, он, ни то невзначай, ни то с целью немного похвастаться перед новым коллегой, между делом сравнивает готовку здешних поваров с тем, что он может сам; с человеком, который умудрился найти общий язык даже с чёртовым Прайсом, который на вид выглядит не только таким же отстранённым, как вор, но ещё и агрессивен, как собака; с человеком, который, ну, просто любит птичек.       И Генри нервно выискивает злосчастный подводный камешек, который болезненно воткнётся ему в ногу, стоит ему расслабиться и войти по пояс в течение этого "доверия", — до чего же мерзкое слово или, может, просто для него странное, — к пилоту, но каждый раз сталкивается с одним и тем же: терпение, улыбка и ямочки на щеках. Что с ним вообще не так?       Осознание напрасности своих стараний он особо чётко улавливает в момент, когда, впервые хихикнув над Чарльзовым анекдотом, он ощущает тепло в груди от того, что Кэлвин весело и немного удивлённо улыбается ему. И дальше одно осознание и замечание за другим ведутся красной нитью, либо пилот больно хорош в том, чтобы сближаться с людьми, либо Генри откровенно плох в том, чтобы держать окружающих на расстоянии вытянутой руки. Он замечает, что действительно вслушивается в то, что говорит ему напарник. Нет, он и до этого слушал, просто только сейчас это понимает. А потом он даже перестаёт делать вид, что болтовня Чарли ни о чём совсем его не интересует, а вместе с этим заставляет себя не отдёргивать презрительно плечо всякий раз, когда военный ободряюще похлопывает по нему.       И как-то уже совсем не то, когда его приятель, — о боже, да, Генри признаёт, что Чарльз ему не просто надоедливый напарник, но и совсем уж великой честью называться другом его не одаривает, — не жужжит над ухом, не тянет никуда с очередной авантюрой, которая раньше бы заставила его закатить глаза, и даже не проявляет заботы. К хорошему быстро привыкаешь, особенно с учётом, что приязнью в воинской части тот не пользуется, или, может, неприлипчивость пилота выбивается из колеи и Генри слишком уж не любит нестабильность, о чём ранее не подозревал?       "Ну нет, совсем уж глупое оправдание," — и он всё же с неохотой признаётся хотя бы самому себе, что внимание Чарли ему нравится.

* * *

      Вор неторопливо протискивается к месту второго пилота, скользя между одной из панелей и сбоку глядя на задумчивого пилота, который не встречает его кратким пересказом предстоящей миссии, будто Генри и сам не в курсе. Но тот никогда, даже в начале их совместной работы, не просил его перестать так делать. Почему-то. Чужие зелёные глаза задумчиво скользят по приборной панели "вертушки", как тот ласково отзывается о своём транспорте. Прежде чем откинуться назад, на спинку кресла, Генри протягивает руку и стаскивает лежавшую поверх каких-то экранов и ползунков папку, с, наверное, скуки снова раскрывает её и бегло, не вчитываясь, пробегает между строк, под ухом звучат только щелчки и потрескивание настройки транспорта. — Так к-как у тебя утро прошло?.. — Негромко заговаривает Стикмин, втянув голову в плечи, после того, как не выдерживает непривычной тишины. Хочется снова ощутить стремление собеседника приблизиться к нему.       Чарли немедленно отрывается от вертолёта, бегло смеряет воришку взглядом, словно видит перед собой кого-то чужого, а затем снова, так привычно, улыбается и морщит нос, что у Генри сразу от сердца отлегает. — Короче, — начинает он, сжимая в ладонях в кожаных перчатках без пальцев штурвал и тянет его на себя, летательный аппарат поднимается ввысь, — помнишь, про птичек рассказывал? Одна из них мне с утра в окно казармы стучала.       "И всё же нашёлся в мире человек, чьей привязанности хватит даже на меня," — заключает, наконец, Стикмин.