Преступление и наказание

Валера не объявляется уже неделю. На сборы не ходит, в качалке лица тоже не показывает, о школе можно и промолчать, там он давно в списках пропавших без вести числится. Все списывают на то, что наказание оказалось слишком суровым, и парень отлеживается в больничке или дома. А единственный человек, который знает, что с ним произошло на самом деле, подобное своеволие просто спускает с рук. Ему надо подумать. Никита это не любит, но ситуация требовала. «Что это вообще было?.. Так… Если по порядку… Я бил по заднице парня — ему явно было больно — но он от этого кончил. — от моих рук. — на моих коленях. — на меня.» — повторял автор, всеми силами пытаясь найти в этой цепочке логическое объяснение. Объяснение было одно и весьма очевидное. Но подводить итоги и ломать парню жизнь не горело, поэтому разрешение ситуации откладывалось в долгий ящик. Сейчас хотелось лишь одного — избавиться от тяжелых мыслей. В такие моменты всегда выручала беленькая в прикуску с извивающимся женским телом под собой. Кащей не планировал изменять своим привычкам, поэтому вальяжно распластался на диванчике полюбившегося убежища, пока наивная девушка с аппетитом насаживалась глоткой на член. И вроде все шло как обычно, язык расслаблял тело, водка — мозг. Но отлаженный механизм в этот раз давал сбои. В голове то и дело мелькали картинки заплаканного лица, измученных ягодиц и мокрого пятна на джинсах. Девушка ощутила подергивания во рту и ухмыльнулась своим отточенным навыкам. Ей льстило, что ее оценили по достоинству и наслаждались ласками. Кащей же и вовсе позабыл о своей спутнице. Он не хотел думать о каком-то вшивом пацане во время минета, но тот день снова и снова прокручивался без остановки. Это дико раздражало, но и остановиться сил не было. Рука грубо сцепилась на длинных волосах и откровенно трахала бедную девицу. Никита нащупывал в памяти телесные ощущения того вечера — кажется, малец поддавался бедрами вперед от шлепков. Ну это и понятно, обычная реакция на боль. Но разве в такие моменты колом стоящий член должен потираться о грубую ткань? Нет. Но Кащей его отчетливо чувствовал, просто понял только сейчас. Злость нарастала, как и грубые движения. Если он сейчас признает в парне то, о чем говорить на людях стыдно, то подвергнет опасности и себя. Потому что, кажется, ему понравилось. Ему, блять, Кощееву Никите Геннадьевичу, понравилось доводить пацана с района до оргазма… «Бля-я-я-ять!!!» — мысли были быстрее оказанного им сопротивления. Пока русоволосая давилась семенем, Никита яростно дышал. Ему было хорошо (физически)-плохо (морально). Не дав толком оклематься он выгнал матами спутницу и начал крушить что под руку попадется. Потому что тюремные воспоминания только-только начали забыто гнить под воображаемой землей, как вдруг один долбоеб вскрыл могилы, выпуская запашок из прошлого наружу: как его в первый раз чуть не нагнули, как приходилось трахать вонючие волосатые жопы по надобности, как свою пришлось рвать, чтобы в люди выбиться (в переносном смысле, конечно же), как с выросшим авторитетом и сук начали подбрасывать поприличнее, посмазливее, почище. И, естественно, блять, это стирало все границы, понятия пацанские. За решеткой не до них было, хотелось тепла человеческого и ласки приятной, а другой там и не похаваешь. Обещал себе Кащей, что с выходом новую жизнь начнет, нормальную, без всякой гомосятины тошнотворной. И получалось же! Девки только так висли на шее, это более чем устраивало. Успел даже одну заприметить для более серьезных отношений, а та все нос отводила, неприступную крепость строила. Такие грандиозные планы по захвату были, но пиздюк этот все испортил. — Наказал, блять, на свою задницу, — бормотал темноглазый, тарабаня боксерскую грушу, так удачно попавшуюся под свирепый кулак. *** Валерий хандрил, все это время даже с постели не вылезал. Страх, стыд, отвращение к себе сковывало тело, лишний раз даже в туалет не хотелось ходить — терпел до предела. А голода будто бы вообще никогда и не было. Тот вечер выбил почву из-под ног, сломил и растоптал жалкие остатки достоинства. Крики, оры и скандалы родителей где-то бренчали на задворках, но особого внимания он на них не обращал. Даже при том факте, что происходили они чуть ли не под носом. К сожалению или к счастью для Валеры, крайние разборки помогли выйти из недельного оцепенения, поскольку его начали буквально стаскивать с кровати и орать что есть мочи. Отец нес откровенную хуйню в состоянии словленной белочки, речь в принципе была мало разборчива. Ярый гнев охватил Туркина и он полез с кулаками на умирающий мешок говна. Младший срывал всю свою боль за годы унижений, побоев, скверного отношения к матери, ну и немножко от недавнего случая. В нем будто таймер от детонатора активировался, он закипал все сильнее, бил без разбора, превращал лицо в кашу, кажется, пару ребер сломал. Остановиться было трудно — только теплые руки матери, накрывшие глаза, и мягкий шепот смог перерезать нужные проводочки. «Все, хватит, сынок, ты сделал достаточно, защитил». Слезы посыпались градом, истерика накрыла с головой. Женщина оттащила ослабленного сына и с нежностью поглаживала по дрожащей спине. Долго Валера не чувствовал материнского тепла, думал, что та давно от него отказалась. И был искренне рад, когда понял, что предположения рассыпались в пух и прах. Все-таки не отказалась. Все-таки любит. Где-то сбоку захрапел батя. Горький гогот наполнил потрепанную комнату. *** Когда Туркин понял, что в край ахуел по отношению к универсамовским, то принял решение возвращаться к обыденному ритму жизни. Пострадал в тряпочку и на том хватит. Девка что ли? Приняли его тепло, расспрашивали про больницу, травмы, самочувствие. Фантомная боль прошлась по полупопиям, но супер искусно подхватил надуманную версию пацанов и разогнал до какой-то ахинеи. Наплел что-то про трещины в ребрах, как его хотели заставить лежать в больничке целый месяц, как всем персоналом пасли и как он доблестно сбежал оттуда, потому что весь такой дохуя ответственный — своих бросать не хотел. Скорлупа схавала все с аппетитом, а пацаны постарше решили просто не вдаваться в подробности, не до разборок сейчас. Проблема посерьезнее пиздежа Валерки была — злой Кащей. Тот как не в себе был. Срывался на всех на пустом месте, на спарринг от мала до велика вызывал без разбору. На пацанах живого место неотыскать было. С бухлом зачастил к тому-же, а пьяный автор — это вообще пиздец. Скорлупа уже начала всякие присказки о смертях родственников надумывать, только бы со сборов соскочить. Так минимизировался шанс наткнуться на концентрированный сгусток опасности. Между суперами даже конкурс проводился — у кого из мелких фантазия лучше работала. В лидирующих позициях было две версии: рухнувший дом, под которым бабку с десятью кошками расплющило и подстреленный от лап зайца дядя-охотник. — Турбо, ты бы с ним поговорил, а? Ты ж второй по важности после Адидаса, может, он тебя послушает? — загоготал один из суперов. — Ты прикалываешься надо мной? С чего это !автор! будет меня — обычного супера — слушать? Ты головой-то подумай — его только Адидас и мог вразумить. Жаль, что в Афган свалил, — Валера знатно ахерел от столь заманчивого предложения. В его планы не входило когда-либо вообще пересекаться с Никитой, и не важно, что в рамках одной группировки это сделать практически невозможно. Туркин молился на это «практически» и разрабатывал четкий план по пряткам. — Ну может… — И даже слышать не хочу! — громко перебил товарища. Все его планы рухнули в тот же вечер. Конспиратор из него никакой. Или его друзья слишком сильные, раз силком смогли впихнуть в импровизированный спортзал тире логово Бессмертного. Он так и не смог понять, на кой черт им тут сдался. В этот раз помещение кишило пацанами разных возрастов. Каждый занимался своими делами, все по стандартной схеме. Дверь каморки на удивление была закрыта. Скорее всего были какие-то серьезные переговоры, в которых не было места для чужих глаз и ушей. Страшный грохот, крик Кащея, и оттуда кубарем выкатился непонятный мужик. — Сука, чтобы за километр это место обходил, понял? — сплюнул ядовито автор. Тому лишь остается встать и уйти под прожирающие взгляды подростков. Через несколько минут общее волнение стихло и поток вернулся в свое мирное русло. Краем глаза Валера зацепился за Зиму, идущего к личному кабинету Никиты Геннадьевича. "Бля, только не этой, сука! Докладчик ебаный!" А Зима что? У Зимы обязанности — держать главу группировки в курсе всех дел насущных. Он же не знаел об особых обстоятельствах. Он хороший друг! — Так, пацаны, слушаем внимательно, поручение от Кащея, — говорил спокойно, но довольно громко Вахит, — Сейчас все идем в коробку — тренировка для всех возрастов. Кащей недоволен нашей физической формой, обязал тренироваться каждый день, начиная с сегодняшнего. Так что перямячи в руки и бегом на улицу! — на это он получил лишь недовольный скулеж, кто-то еще от прошлой отойти не мог. Туркин был только рад такому расположению дел и радостно направился к выходу, но цепкие ручки остановили его за шаг до конечной цели. — Турбо, стой. Кащей просил, чтобы ты остался, — возвращаясь в привычный спокойный тон проговорил Зима. Как бы зеленоглазый не пытался строить из себя сильного и непобедимого весь день, а разговора этого боялся до жути. Вахит похлопал по плечу и покинул подвал, оставляя его один на один с новым страхом. Батя уже был не в авторитете, тот даже подумать поднять руку в сторону собственного сына страшился. Валера так и стоял на месте рядом с дверью, не мог сдвинуться с места, хотя никаких препятствий не было. Или были? Если уйдет — растеряет затерявшиеся в уголках души пылинки достоинства. Гордость и была замурованным проходом. Тупик. Он защелкнул щеколду, потому что понимал, что будет происходить пиздец, который не должен дойти до остальных. Это только между Валерой и Кащеем. Тот тем временем выплыл из комнатушки и медленно приблизился к младшему. Лицо было спокойным, но глаза стреляли злостью. Непроизвольно Туркин вжал голову в плечи от бешеной энергетики, исходившей от темных очей. Вот он уже совсем близко, рука резким движением вцепилась в подбородок, возвращая положение головы обратно. Тяжелое дыхание опалило нос и губы. Смотрел долго, чего-то выжидал. Не меняя хватки отвел руку в левую сторону — лицо младшего пошло за ней. На несколько секунд застыл, впитывая образ вытянутой шеи, и прильнул к ней, пропуская через нутро чужой запах тела. Не целовал, не лапал, а только дышал глубоко, невесомо водил носом по разгоряченной шее. Туркин не узнавал себя. Не узнавал Кащея. «А может это все сон? Тупой страшный эротический сон? Потому что наяву не может быть так сладко! Не могу я получать от этого удовольствие! Кащей не может вытворять подобные вещи! В реальной жизни этому нет места!Точка!» Но место нашлось и сладкому чувству, и наслаждению, и непредсказуемым поступкам. Когда Никита не встретил сопротивления, понял, что можно включать смелую. Холодные пальцы зацепились за край свитера и таким же невесомым касанием прошлись по рельефу подкаченного живота, вырывая у его обладателя тихий выдох. Ладонь поднялась выше, обводя контур груди и невзначай задевая вставший сосок. Хотелось смаковать каждое прикосновение. Им некуда торопиться. Старший карабкался по шее как альпинист в горах — медленно и осторожно, чтобы нащупать нужный выступ. Пощекотал ухо дыханием, от чего заставил юношу вздрогнуть под собой, и прильнул щекой к чужой, нежно потираясь. От чего-то хотелось так: без грубостей, насилия и принуждения. Надоело силой и наспех. Он отстранился, убрал руку и посмотрел прямо в глаза. Там плескалось желание. Стало интересно увидеть его поближе. Он так и сделал. Приблизился и прижался губами. Валера был удивлен — слюна с привкусом сигарет, не более. Значит, трезвый. Значит, он не ошибка по-пьяне. Поцелуй постепенно набирал градус: от робкого и мягкого до страстного и жгучего. Логическое мышление было послано нахуй обоими. И хуй оно им чо сделает, они в другом измерении. Руки старшего блуждали по бокам, младшего — по крепкой спине. Их окатило таким желанием, будто они несколько жизней вели праведную, сексом до свадьбы не занимались из принципа и помирали молодыми девственниками ради забавы божьей. Кащей опустил ладони на те самые и сжал крепко, Валера аж застонал в поцелуе, на что получил ухмылку и массирующие движения. Потом подхватил за ноги и уместил на своей талии, уводя обоих подальше от выхода. Никуда он его не отпустит. Идти и целоваться одновременно было затруднительно, поэтому вместо запланированного дивана они очутились у ринга. Никита посадил супера на край и прижался всем телом, столкнувшись стояками. Терпеть одетого Валеру было невозможно, поэтому первым делом в расход пошла толстовка, которая старательно выкрутила сальто над их головами. Взгляд задержался на подтянутом теле, что смущало младшего. Его нахально разглядывали и даже не стыдились. Чтобы сравнять счеты, он спустил черную рубашку и стянул белую алкоголичку. Взору предстало мясистое подкаченное тело, кубиков не было, но картину это никак не портило. Наоборот, давало чувство безопасности. Вот так спрячешься за этим шкафом и никакому злу тебя не видно. Тонкие кисти легли на плечи и спустились ниже по груди. Кащею нравился восхищенный взгляд чужих глаз. Значит, не зря старается, теперь есть для кого. Выдержка на одно лишь созерцание лопнула у старшего и он прильнул губами к припухшим соскам. Обводил ореол одного, потом другого, прикусывал несильно и оттягивал на манер прищепки. И все же Кащей оставался Кощеем. Одним словом — контролировал, властвовал и издевался. Ладно, не одним. Младший хныкал жалобно, инстинктивно толкался бедрами, желал большего. Также тягуче и медленно на поясе развязали веревку (обычный жгут для сушки) и спустили спортивки. — Хахаха, ты их вообще снимал? — откровенно смеется автор. — Все в стирке, других не было, — отвернулся зеленоглазый, сгорая со стыда. Красные щеки были тому подтверждение. На нем были те самые синие трусы в мелкий горошек. Ну просто правда других не было, мама глобальную стирку затеяла, правда. ПРАВДА. Никита только шире улыбнулся реакции юноши, развернул обратно, одновременно утягивая в поцелуй и прикасаясь к паху. Губы в который раз словили чужие стоны. Рука двигалась медленно, практически не касалась головки. Младшего это не устраивало, он начал ерзать недовольно, сам пытался толкаться, но руку на инициативу убирали. "Даже здесь воли не дает, гад!" Старший вылизывает шею, плечи, необдуманно ставит засосы и дорожкой из поцелуев добирается до живота. Валера не хочет думать, что сейчас будет. Хочешь не хочешь, а чему быть — того не миновать. Язык смачно проходиться по ткани вдоль твердого члена, губы ложатся на головку, посасывая выделившуюся естественную смазку. Валера с ума сходит, руки в эти невозможные кудри запускает и изгибается в спине. Как же чертовски бесит эта нерасторопность, хочется всего и сразу, а старший медлит, мучает по всем китайским традициям. И ускорить процесс не получается, как бы не старался. Пока младший пыхтит от мыслей, Кащей к яичкам спускается, все также через ткань втягивает, языком играется. Туркина начало мелко потряхивать, от медленных ласк он перевозбудился и был уверен, что вот-вот спустит в эти жалкие трусы. Старший смекнул что к чему и решил усугубить его положение окончательно — оттянул резинку, обдал горячим дыханием набухшую головку и поцеловал мягко. Валера совсем уж затрясся, до хруста согнулся и кончил себе на живот, немножко попав на чужой нос. — Турбо во всех смыслах, — констатировал для себя факт, на что младший больно вцепился своими когтями в ляшку.