Преступление и наказание

— Иди нахуй, дед! — возмущается юноша на ворчание пожилого мужчины, которого по великой случайности сбил, опаздывая на сборы. — Ах ты сукин сын, ты что себе вообще позволяешь, совсем совесть потерял? — но это пролетело мимо ушей Валеры, когда тот грациозно обтекал толпу на рынке. Обычно парень так себя не ведет, с седовласыми обходится почтительно, но сегодняшнее утро не задалось с самого начала и сдерживать накопленную агрессию было как никогда трудно. Всю ночь отец буянил, потому что ушел в запой, из-за чего мать со скандалом ушла к соседке сетовать на тяжелую жизнь с мужем-алкашом и сыном-бездарем. В холодильнике мышь скоропостижно скончалась, по плите ходило перекати-поле, зато любимой олимпийкой полакомилась моль — хоть у кого-то пузо было набито до отвала в этой скромной однушке. В общем, ни жрамши, ни спамши и с плохим настроением пошел Валера на внеочередные утренние. Не то, что бы кудрявый был без ума от всей этой уличной тусовки, однако считал ее важной частью своей жизни. Семья не давала той опоры и поддержки, которую ему давал Универсам. Здесь каждый брат за брата: поможет, выручит, последнее отдаст, выслушает и поймет. Мысль грела душу, давала понять, что он не одинок. Вот и сейчас по телу волной прошлось осознание, затягивая обратно в пучину бессознательного случай на рынке. Уголки губ дрогнули. Дожевав украденные огурцы с помидорами Валера подошел к хоккейной коробке, попутно здороваясь со старшими, суперами и скорлупой. Обсудили все насущные вопросы, провели тренировку, потому что последняя стычка показала реальную физическую форму пацанов, пришили нескольких человек и отшили одного за проявленную трусость в драке. Мероприятие растянулось часа на три, если не четыре. Довольно насыщенный день и зеленоглазый этому рад. Когда ты занят делом — твои дни пролетают быстрее, когда дни пролетают быстрее — у тебя не остаётся времени на осмысление жизни, когда не остается времени на осмысление — мысль о ничтожестве существования зачастую тереться как письмо на имя «Дедушка» по адресу «Деревня». Ближе к вечеру на пару с Зимой Валера патрулировал район. Так сказать, проводили чистку, высматривая лица чужих группировок. Походили, потрепались о девчонках, покурили, осуществили фейс-контроль и, когда кулаки уже были достаточно разогреты, пошли в подвал к остальным пацанам. В плохо освещенном помещении народу было не густо, пару человек увлеченно занимались на тренажерах, кто-то боксировал на ринге, кто-то, а конкретно Кащей с зековскими корешами, сидел в привилегированной коморке, приятно проводил время в компании сигарет, водки и девиц. Парни поздоровались с ЗОЖ-никами и направились к свите. — О-о-о-о, а ты смелый, раз решился показаться мне на глаза, — даже не смотрит на протянутую руку, смачно затягивается и опрокидывает граненый. — В смысле? — недоумевает Валера. — А без смысла. Турбо, кажется? — только сейчас поднимает взгляд автор, — Вроде нормальный пацан, обязанности ответственно выполняешь, а хороших людей обижаешь. Нехорошо, дорогой мой, нехорошо. — Кого это я обидел? — Ах, ты ещё и не помнишь? — встает с нагретого места Кащей, наигранно-доброжелательно-зло смеется и подходит слишком близко, закидывая руку на шею, — Так я тебе напомню, мой родной, — первый удар летит в живот, — Кто ж с людьми так поступает? С ног сбивает, нахуй шлет? Ты понимаешь, на кого свою хлебалку раскрыл? А я тебе объясню, — второй приходится в грудь, — Дед, которого ты с утреца пораньше на снег уложил, главе Хади-Такташа троюродным дядей приходится. За это и отшить можно, мой хороший, — хлопает по щеке, пока младший загибается от боли и нехватки воздуха, — Ну, что скажешь? — Кха-а… — только кряхтит, падая на пол, когда его отпускают из железной хватки. — Молчишь. Правильно, молчи, слова тебе уже не помогут, — на минуту старший тоже смолкает, наблюдая за страданиями напротив, — Я тебе вот что скажу. С пацанами я, конечно, все уладил, претензий они к нам не имеют, но стоило мне это неоправданно дорого. Так что не обессудь, проведем все по справедливости, — немым жестом он указал своим товарищам на выход и те с возмущением покинули помещение, потянув за собой остальную ораву пацанов. Зима глазами впитывал последние кадры еще тепленького друга. — А тебе отдельное приглашение надо? — обратился к своей спутнице, та недовольно поерзала на диване и тоже вышла, окончательно отбирая надежду выйти отсюда живым. — Вставай, — раздался эхом хриплый голос. Кащей направился к рингу, ловким движением рук захватив зачем-то стул. Валера приполз туда же. Никита встал в стойку и ничего не оставалось, как повторить позу. Было страшно. О старшем ходили легенды. Да чего ходили, младший видел их собственными глазами. Фантомная боль гуляла по телу каждый раз, когда Кащей с кем-то вставал в спарринг. Это было мощно, красиво, зрелищно, но на чужом месте оказаться никому не хотелось. Лишь раз зеленоглазому "повезло" стать одним из главных персонажей, но сюжетная линия напрочь вылетела из памяти, поскольку сие действо и трех минут не продлилось — сознание утекло в другие миры от удара в нос. Но, кажется, удача вновь пришла по его душу. — Кащей, извини, я не хотел.. — еле как стоит на ногах, колени предательски разъезжаются от страха. — Пацаны не извиняются, — кулак летит как в замедленной съемке, Валера успевает разглядеть пушок на чужих пальцах. Никита особо и не старается, работает в пол силы, дает время оклематься, даже позволяет поверить в себя, но только если чуть-чуть. Ему скучно. Рукопашная давно перестала радовать. Что захватывающего в драке, если ты заранее знаешь, что твой соперник выйдет из нее как минимум с поломанным носом, как максимум ногами вперед? Он давно не встречал достойного соперника и этот не был исключением. А хочется испытать настоящий вкус торжества — когда твой противник тонет в унижении и стыде, ломается на глазах. — Я будто с ребенком маленьким сюсюкаюсь, ты как вообще пришиться к нам умудрился, тюфяк? — хмыкает в расстройстве старший, но тут же ухмыляется своей мысли, — Хм, а ведь маленьких нужно наказывать по другому, — ох, ядовитые искорки так и сверкают в темных омутах. Он берет с края ринга стул, ставит левее середины и садится. Младший только озадаченно смотрит на него, понятия не имея, что сейчас будет происходить. Однозначно какой-то пиздец. — Подойди сюда, — щурится Кащей и манит к себе пальчиком, — снимай штанишки. Валера очень надеется, что ему просто напрочь отбили слух и он не слышит это в действительности. Так и остается лежать на полу, выпучив глаза по пять копеек. «Неужели люди с большими глазами видят мир таким?» — эхом проносится в его голове. — Ты, кажется, меня не понял? Встал, сука, и снял штаны! — закипал старший. Нет, не послышалось. Страх внутри пробил второе дно, конечности задрожали еще сильнее. Он еле как встал, кривясь от боли, и трясущимися руками спустил спортивки. Взору предстали синие трусы в мелкий горошек. Такого позора он еще не испытывал. Кащей понял, что ждать, пока мелкий сообразит, бесполезно, и взял всю инициативу на себя. Рука зацепилась за чужую кисть и силком притянула ближе. Валера чуть не упал на старшего, но тот вовремя скооперировался и уложил безвольное тело животом на колени. Что? — Раз Супера у нас любят искать проблемы на свою задницу, то пусть она и расплачивается. Замах! Вжух! Пуф! Ебать. Нежная кожа будто загорелась синим пламенем. Боль пронзила всё тело, щеки вспыхнули красной краской от унижения, руки сжались на чужом бедре, пытаясь удержать равновесие. Тут уже Никита отыгрался по полной. Уделял внимание каждой половинке, бил смачно, со вкусом, как последний раз. Чувствовал дрожь чужого тела и упивался этим. Спустя столько лет он снова был на коне. Ощущение власти, полного контроля, вседозволенности — давно он не испытывал этих чувств так ярко. Хотелось большего. Хотелось видеть плоды своих трудов. Юркие пальцы стянули с ягодиц синюю ткань, которая хотя бы на пол процентика смягчала удары. Валера полностью обезоружен. На глазах предательски проступили слезы. В голове била тревога. Если об этом узнают пацаны — ему конец. Считай, его опустили. Этого просто не поймут. Он уже представлял, как его отшивают, обходят стороной даже чушпаны, не избивают, потому что руки марать о «такое» не хочется. Сердце ухает в груди от мысли, что его опять бросят как ненужного щенка. Никита наслаждается ярко-красными следами на бледной коже. В очередной раз проходится по половинке и сжимает ладонь в экстазе. Краем глаза мажет по мелькнувшему на пару секунд колечку, информацию откладывает, но делает вид, что внимания не обращает. Он же не пидор. Тишина надоедает, младший упорно себя сдерживает, ему это не нравится. Вкладывает в шлепок еще больше силы, чтоб уж наверняка, и добивается своего — полу-стон, полу-всхлип вырывается из чужих губ, и Никита победно улыбается. Еще пару ударов и что-то явно идет не так. Джинсовая ткань на правом бедре становится подозрительно влажной. Кащей ослабляет хватку, и младший падает спиной вниз перед ногами автора. Предстает довольно интересная картина: взгляд перед собой — на штанине красуется пятно от белесой жидкости, взгляд вперед — немного обмякший член подрагивает от наступившего оргазма. — Ахуеть… — только и может выдохнуть Никита. Он переводит взгляд на лицо — распухшее от слез, краснющее, униженное. Валера не выдерживает зрительного контакта, в спешке натягивает все позорно спущенное и вылетает пулей из проклятого подвала. Кличка оказывается оправданной.